Евгений Титаренко - Никодимово озеро

• Название: Никодимово озеро
• Автор: Евгений Титаренко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Детектив
• Год: 1973

Остросюжетный роман. Десятиклассники Сергей и Алена едут на летние каникулы отдыхать в деревню, где они выросли. Сразу же по приезде они узнают, что в деревне сгорела полузаброшенная изба — излюбленное место их игр, в огне погибла хозяйка избы, убит еще один человек и в больнице без сознания лежит их друг Лёшка, загадочным образом связанный с этой историей. Ребята подозревают, что их друг стал жертвой какой-то жестокой игры, и предпринимают самостоятельное расследование.

Роман утверждает благородство, честь, верность, мужество, чистоту сердца и помыслов — лучшие черты морали советской молодежи.

---

Алена отошла от окна к двери, у порога остановилась.

― Сейчас, когда я смотрела, из-за угла выходил Николай. Глянул во двор и на окошки.

Сергей прыгнул к окну.

― Вот гад!

― Давай обедать, Сережка… — сказала Алена и ушла в кухню.

Принесла в Лешкину комнату холодный борщ, пахнущую чесноком колбасу, банку малинового варенья.

И, пока ели, не глядя друг на друга, думали каждый о своем.

К борщу Алена едва притронулась, нехотя, без аппетита прожевала кусочек колбасы, потом намешала варенья в холодный чай и стала наблюдать за Сергеем. Хот не выдержал:

― Чего ты смотришь?

― Наелась. Талию берегу, — ответила Алена.

― Ну береги…

Она промолчала. Не спросясь, подлила ему борща. А потом, когда он взялся за бутерброд, сказала:

― Можно тебе один вопрос?

― Смотря какой.

― Тебе Галина нравится?

Сергей поперхнулся.

― Как женщина, — уточнила Алена.

― Вот еще! — фыркнул Сергей. — Там и глядеть-то не на что.

― А фигурка у нее…

― Придави ногтем — только щелкнет! Ее надо под микроскопом разглядывать. Левша — и тот не подковал бы!

Алена вздохнула.

― Врешь ты, Сережка. Она хорошенькая. И обаятельная. И ласковая. И женственная. Потому ты врешь.

― Хорошенькие котята бывают! — разозлился Сергей. — А насчет обаятельности, так это чтобы в любую дырку, что ли, пролезть? Ручки, губки там — все как нарошное! — Истины ради добавил: — Одни глаза разве…

― Глаза — это она атропин капает.

― Ч-что? — переспросил Сергей. — Лекарство?

― Ну да, — сказала Алена, — чтобы блестели. Не видел, у нее зрачки расширенные?

Сергей, хмыкнув, пододвинул к себе банку с вареньем.

― До вас только доберись — ничего своего не окажется… Может, и ты капаешь?

― А у меня что — блестят?

Сергей поглядел на ее зеленоватые, в крапинку глаза, на младенчески-чистые белки с просинью и не ответил.

Пока Алена убирала посуду, он стоял у окна, наблюдая из-за занавески. Пора было выходить.

Но, закончив уборку, Алена подсела к столу и, тревожно сдвинув брови, надолго задумалась, подперев голову кулаками, словно впереди у нее была вечность и никто не поджидал их за воротами.

― Может, все-таки пойдем, Алена?

― Сережка… Я вот перед отъездом читала о Бухенвальде. Как убивали там, мучили… И я все время думала…

Честно говоря, Сергей не предполагал, что Алена может задумываться над подобными вещами. И минуту назад готов был поклясться, что до прошедшей ночи она вообще подолгу не задумывалась ни над чем.

А она продолжала:

― Когда читала, мне показалось, что смерть может стать чем-то обыкновенным: как дождь, снег… Ведь нет, Сережка! Правда? Это страшно. Это надо заранее, что ли, умереть? Ходить еще, а уже быть мертвым. Я сегодня целый день думала… Умереть можно за что-то… Когда война, когда нельзя иначе. А если убивают теперь?.. У меня, Сережка, по коже вот здесь, — показала между лопаток, — мурашки бегают. От злости, понял?..

― Идем, Алена… — опять позвал Сергей после паузы.

Она выпрямилась, положив руки с растопыренными пальцами на стол перед собой. Кивнула.

― Сейчас… Переоденусь… — Напряжение сошло с ее лица.

Сергей сделал несколько шагов по комнате, но поймал себя на том, что одну за другой перенимает Аленины привычки, и остановился.

― Ничего мы пока не знаем, Алена. Ни-че-го!..

Она промолчала, разглядывая собственные пальцы, то чуть сдвигая, то раздвигая их. А когда Сергей опять нетерпеливо зашагал по комнате, вдруг спросила:

― Сережка… как ты думаешь, мне маникюр сделать?.. — И вопросительно поглядела на него снизу вверх.

Язык у Сергея отсох на определенные доли секунды.

― Поспрашивай кого-нибудь другого, ладно?

― А ты сказать не можешь?.. Может, меня твое мнение интересует?

― У меня, знаешь, как-то еще не сложилось мнение на этот счет.

― Зря… — сказала Алена. — Для вас же делается все, не для себя. Как вот у Гали…

― Нужен он мне, ее маникюр! — разозлился Сергей.

― А кому-нибудь это приятно… — грустно заметила Алена.

Сергей вздохнул, что тоже бывало с ним редко. Алена встала.

― Побудь на кухне, я переоденусь.

Она захватила с собой из дому всего два платья — на всякий случай: черное, которое надевала вчера, да еще светло-коричневое, с белым поясом, белым воротничком и такой же отделкой на карманах, в которое нарядилась теперь.

А раньше, случалось, она за все лето ни разу не надевала выходного платья. Как-то умудрилась даже на танцплощадку пойти в спортивном костюме. Через пару ганцев пришлось, правда, с достоинством удалиться, пока не попросил никто. Но все же…

Белый цвет шел ей. Оценив по заслугам и это платье, и белые (на этот раз без каблуков), оплетающие голень босоножки, и гладко прибранные с одного боку волосы, отчего они упали теперь на одно ее левое плечо, Сергей мрачно поинтересовался:

― Мне что — тоже переодеваться?

Алена утешила:

― Тебе не надо. Ты же мужчина. — И, подражая кому-то, добавила: — Так импозантней… Тебе бы зарасти еще, как тот, в шляпе, небритый.

Сергей невольно тронул подбородок, который он скреб сухой бритвой раз в полтора-два месяца.

Перед уходом Алена тщательно проверила все шпингалеты на окнах, а когда навесила замок, строго сказала, ткнув для убедительности в грудь Сергея:

― Между прочим… Если тетя Валя останется в Южном — ты, Сережка, будешь сегодня ночевать здесь. В доме. Понял?

* * *

Последовательность Алены с точки зрения нормального человека можно бы графически изобразить линией, напоминающей траекторию движения молекулы в растворе. И это, случалось, подводило ее.

Однажды разбирали на комсомольском собрании Жорку Вадыкина. Был он немножко чокнутый, себе на уме, и симпатиями в классе не пользовался. Тяжелый, угрюмый, он жил как бы в полусне, на вопросы учителей отвечал односложно, случайные дискуссии игнорировал, в общих затеях никогда не участвовал, друзей не имел, искал «смысла в жизни». По всем без исключения предметам Вадыкин перебивался на тройках, зато был постоянным читателем самого скучного отдела городской библиотеки, а пухлый портфель его изнывал под тяжестью изданий «Академкниги». Вадыкин штудировал философию. И можно с уверенностью сказать, что он корпел над Шопенгауэром или Кантом даже в то время, когда весь класс бежал с уроков на «Великолепную семерку» в «Гигант». Шума философ не терпел, а значит, презирал в душе добрых три четверти класса, то есть всех, кто вроде Алены не мог существовать без движения. Алену он даже видеть не мог и в седьмом классе обозвал «шилохвосткой». А она его — «заплесневелым». «Шилохвостку» забыли, а «заплесневелым» Вадыкин остался навсегда.

Отличился Жорка на уроке физкультуры.

Физруком третьей школы был мастер спорта по гимнастике, чемпион области в недавнем прошлом, Анатолий Григорьевич Сумской, или проще — Толик. Он приходил на занятия, как правило, в ярко-голубых трико и открытой борцовской майке, сознательно или несознательно демонстрируя весь комплекс мужской мускулатуры, что играла на его треугольном торсе. Мальчишки ему завидовали, девчонки в него влюблялись. Толик откровенно презирал животы, двойные подбородки, студнеобразные бицепсы и не раз, не два выказывал свое презрение медлительному увальню-философу.

Жора, кое-как отработав на брусьях, должен был сделать передний соскок. Но в последнюю долю секунды — то ли по рассеянности, то ли потому, что раздумал, — не спрыгнул на мат, а обрушил свои восемьдесят килограммов на деревянную перекладину, чтобы уж с нее меланхолично соскользнуть вниз. Перекладина затрещала, класс прыснул, а энергичный Толик бросился проверять, что случилось со снарядом.

― Вам не спортом заниматься, а… — Он захлебнулся от негодования. — Дворником вам работать, тротуары мести — вот где вам место ― более унизительной профессии Толик не нашел. Но затем высказал свою главную мысль о том, что «гимнастикой заниматься — надо головой работать»: «Не руками-ногами, не задом, а головой!»

И тут Жора заявил со всегдашней флегмой в лице:

― Я заметил, что это подчеркивают всегда те, кто даже не знает, есть у него голова на плечах или нет…

― Ва-ды-кин! — закричал Толик так, что его было слышно в соседнем квартале, закричал, чтобы остановить Жору, потому что тот уже направился было в строй, как человек, до конца исполнивший свой долг перед физкультурой. — Что вы сказали?! Объясните, что вы хотели этим сказать?!

Жора остановился и, глядя в глаза учителя, неправдоподобно толково объяснил свою мысль:

― Я хотел сказать, что ни один ученый не говорил, что работает головой. Если судить по высказываниям — это привилегия футболистов, гимнастов да еще этих… — Жора задумался в поисках слова. — Которые ядро толкают. Ужасные интеллектуалы.