Эмма Донохью - Падшая женщина

• Название: Падшая женщина
• Автор: Эмма Донохью
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-227-05237-7

Действие романа происходит в Лондоне в середине восемнадцатого века. Жизнь Мэри Сондерс, девочки из бедной семьи, сера и безрадостна. Ее невинное желание иметь хоть что-нибудь яркое — например, красную ленту — приводит к необратимым последствиям. В совсем еще юном возрасте Мэри становится проституткой и неожиданно узнает, что такое настоящая свобода, недоступная добродетельным женщинам. И все же опасность, которой она подвергается, заставляет девушку искать прибежища в небольшом городке Монмуте. Мэри становится служанкой, а затем и помощницей швеи в семье Джонс. Миссис Джонс питает к ней искреннюю привязанность, однако Мэри, движимая мечтами о лучшей доле и желанием скопить побольше денег, тайно возвращается к прежнему ремеслу. Она руководствуется тремя правилами, выученными на улицах Лондона: никогда не расставайся со своей свободой, женщину делает одежда и одежда — это самый большой обман на свете. В конце концов именно тяга к красивым платьям и приводит ее к катастрофе.

Для возрастной категории 16 +

---

Кающиеся грешницы каждый день молились в церкви при больнице, по воскресеньям — дважды в день. Службу вел преподобный Доддс. Насчет одежды сестра Батлер объяснила, что в их костюме не должно быть ничего лишнего, никаких отступлений ради красоты, никаких отличий друг от друга — словом, ничего, за что мог бы зацепиться взгляд пришедшего с визитом попечителя. У всех девушек были одинаковые туфли на низких каблуках, одинаковые шерстяные чулки. Ничего цветного; даже тускло-зеленые подвязки должны были быть скрыты отворотом чулка. На каждую полагалось две стеганые льняные нижние юбки и одна простая, ни больше ни меньше. Платья были из тонковатой шерстяной саржи цвета пыли, передники из отбеленного, оттенка бараньей кости, полотна. Рукава, которые они прикалывали к платью каждое утро, имели оборку у локтя. Один-единственный ряд, чтобы не поощрять суетность. Длинные митенки, кошельки, игольники — все совершенно одинаковое. Благопристойность превыше всего: льняная косынка заправлялась в корсаж, чтобы не было видно ни дюйма кожи, а чепец полностью скрывал голову. Волосы они должны были собирать в низкий гладкий пучок, без единого локона.

Серый цвет вызывал у Мэри неодолимое отвращение, во рту постоянно стоял мерзкий привкус пепла. Ночью она закрывала глаза и представляла, как идет по Стрэнду в своей самой алой стеганой юбке. Просыпаясь утром, она касалась своего ненакрашенного лица, и кожа казалась ей сухой и жесткой, словно старая бумага.

Тем не менее Мэри понимала, что должна благодарить судьбу. Мясо и зелень в девять и в час каждый день; никаких пряностей, потому что «пряная пища может возбудить женскую сущность», как сухо пояснила смотрительница, но все же это была полноценная еда, и к тому же бесплатная. Обитательницы Магдалины должны были читать молитвы до и после вкушения пищи, но к этому Мэри привыкла еще в школе. При желании она могла бы пересказать наизусть весь молитвослов. Чай был не настоящий, вместо него давали настой шалфея, но, по крайней мере, напиток был горячим. Когда в самый первый день для Мэри за обедом заполнили целиком тарелку, она подумала, что столько еды полагалось на целую семью Дигот — давным-давно, в подвале на Черинг-Кросс-Роуд.

Первые дни пролетели как в полусне. Мэри ела и спала. Кашель понемногу проходил. Даже ее обветренные губы снова стали мягкими.

Сестра Батлер постоянно напоминала девушкам, что они не должны рассказывать друг другу истории из прежней жизни. Как глупо, думала Мэри, ожидать от шлюхи, что она забудет о своем ремесле, когда живет бок о бок с дюжинами своих товарок. Утром перед завтраком смотрительница обратилась к «кающимся» с речью, и ее глаза горели неподдельным чувством.

— Вам дана великая возможность отбросить прошлое и начать жизнь заново, — сказала она.

В остальном правила были простыми: никакой выпивки, лежания на постели среди дня, сквернословия, азартных игр, споров и непристойностей. Здесь никого не держат против воли.

Больше всего Мэри не хватало выпивки. После целой недели без единого глотка бренди, которое рождало такое приятное тепло в желудке, она почти решилась на побег. Им давали свежую воду, но это было все равно что пить пустоту. После нее Мэри чувствовала еще большую жажду. Идея состояла в том, чтобы стереть прошлое кающихся грешниц, словно мел с грифельной доски. Заставить их забыть, кто они такие.

Но она пообещала Куколке, что попробует… и с крыши за окном уже свисали сосульки, и зима оказалась именно такой лютой, как предсказывалось. Мэри сворачивалась калачиком под одеялом и думала о других женщинах, тех, кого отказались принять в Святой Магдалине — из-за того, что они были слишком старыми, или слишком больными, или слишком плохо изображали раскаяние. У скольких из них есть крыша над головой в эту ночь? Разумеется, плакать о них она бы не стала. Каждая сама за себя, как всегда говорила Куколка.

Что там еще она говорила? Никогда не расставайся со своей свободой. Как возвышенно это звучало. И что же вышло? Мэри Сондерс, Мария Магдалина, павшая и раскаявшаяся, потерянная для Господа и вновь обретенная, спасенная и очистившаяся — и запертая крепче, чем любая девица в борделе.

В рабочей комнате вдруг воцарилась полная тишина.

— Я не занимаюсь шитьем, мэм, — повторила Мэри немного громче. И закашлялась, прикрыв рот рукой.

— Ты должна понять, Мэри Сондерс, — ласково сказала смотрительница. — Здесь для тебя нет другого занятия, кроме шитья.

Мэри сложила руки на груди.

— Очень жаль, что тебя не обучили этому самому полезному для женщины ремеслу, — продолжила сестра Батлер. — Но, как говорит наш дорогой преподобный Доддс, никогда не поздно начать.

Мэри бросила на нее быстрый взгляд. Уж не ирония ли это?

— Наши управляющие, — переменила тон смотрительница, — желают, чтобы подопечные приюта Святой Магдалины приобрели привычку к трудолюбию посредством изготовления рубашек и перчаток для людей из высшего сословия, оказавших нам честь своим покровительством.

Мэри кивнула. Ей было нестерпимо скучно.

Сестра Батлер оперлась на стол. У нее были очень белые руки.

— Вам очень повезло, — с искренним чувством сказала она. — Ведь сейчас вы можете впервые в жизни заработать деньги честным трудом.

Мэри почувствовала, как в ее крови закипает гнев. Как будто она не знает, что такое труд! Как легко было бы устроить бунт в этом переполненном курятнике! Она разбила бы пару носов, порвала пару юбок, ее вышибли бы за дверь, и еще до ночи она снова оказалась бы в Крысином замке, рядом с Куколкой.

Но мысль о Куколке в который раз охладила ее голову. Она пообещала остаться в Магдалине, пока не пройдет кашель. Выждав одну бесконечно долгую минуту, Мэри наконец взяла в руки иглу. У нее был очень острый кончик. Эта штука может стать опасным оружием, подумала она.

Сестра Батлер принялась учить ее простому стежку. Мэри быстро прикинула, как ей быть. Нужно притвориться такой безрукой неумехой, чтобы через день или два у нее отняли иглу и не разрешили больше заниматься шитьем, решила она. А еще можно расцарапать палец и запятнать полотно кровью.

Чего она никак не ожидала, так это что шитье начнет приносить ей удовольствие. К полудню, глядя, как иголка прячется в ткань и выглядывает снова, точь-в-точь как выдра в ручье, Мэри ощутила странное, ни с чем не сравнимое наслаждение. Оно будто разгоралось в кончиках ее пальцев. Ей показалось, что сестра Батлер смотрит на нее и улыбается. Мэри быстро подняла голову, но смотрительница уже отвернулась.

К концу месяца Мэри Сондерс стала самой искусной швеей в Святой Магдалине, и сестра Батлер улыбалась ей уже каждый день. «Соблазненки», глядя на нее, трясли головой и вскоре дружно ее невзлюбили. Мэри старалась не за нищенский заработок; ее увлекало само шитье, и это была самая странная вещь на свете.

Нитка как будто повиновалась ее воле, ткань послушно ложилась именно так, как нужно. Мэри не могла взять в толк, почему другим это кажется трудным, как у них получается лепить столько узелков или класть кривой шов. Она выкраивала перчатки из белой лайки и как будто чувствовала, как именно нежная кожа должна облегать большой палец, хотя никто ее этому не учил. Ей нравилось делать и более искусные швы, которые показала сестра Батлер, но даже самый простой безукоризненно выполненный рубец доставлял ей несказанную радость. У нее даже теплело в животе, как от джина. Как гордилась бы Сьюзан Дигот, если бы видела сейчас свою дочь, думала Мэри, откусывая нитку, совсем как настоящая швея. Она только что закончила покров для скамьи церкви Святой Магдалины. И как дьявольски хохотала бы Долл Хиггинс.

Если бы сестра Батлер не вскрывала все их письма, Мэри непременно послала бы ей весточку. Она знала, что Куколка не пожалела бы полпенни, чтобы сосед-фальшивомонетчик из Крысиного замка прочитал ей записку от старой подружки. «Куколка моя, — написала бы Мэри. — Ты ни за что не поверишь. Меня назначили главной в своей палате. Это все равно что хозяйка или госпожа. Другие девушки должны обращаться со мной уважительно, или я доложу смотрительнице, что они ведут себя безнравственно. Только главным положен настоящий чай, а не эта бурда из шалфея».

Она держала свое слово, разве нет? Мэри вела себя тихо и смирно, день за днем, день за днем. Она дожидалась Рождества. Впрочем, Рождество здесь не отличалось от всех прочих дней. Ни один прохожий не мог заглянуть за тяжелые ставни больницы Святой Марии Магдалины. К Онор Бойл пришел ее сутенер, переодетый в костюм лакея. Он принес ей сахарную голову. «Племянница моя дорогая, что же с тобой случилось…» — приговаривал он, поглаживая ее щиколотку под юбкой. Онор хохотала так, что ей пришлось изобразить бурные слезы.