Том Уикер - На арене со львами

• Название: На арене со львами
• Автор: Том Уикер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 1878

---

— Еще бы! Вам ведь даже и помыслить об этом нельзя, покуда вы не столкнете Хинмена в яму и не засыплете ее землей.

В тот же день, после заседания комиссии, Морган столкнулся с Адамом Локлиром. Вид у Адама был не угрюмей обычного, но он сказал напрямик:

— Вот наш шеф и попал в кандидаты. Теперь все будет, словно в ярмарочном балагане, вот увидите. Два кота станут драть друг друга, а этой ведьме останется лишь подзуживать его с галереи, и плевать им всем, что у какого-то бедняги спина разламывается и ребятишки пухнут от голода.

— Бросьте, Адам, вы несправедливы. Несправедливы и к Кэти, и к Ханту. Ему вовсе не плевать на все, и вы это прекрасно знаете. Если он попадет в Белый дом, так это не зря: у него достанет упорства и горячности, чтоб кое-чего добиться всерьез.

Адам угрюмо кивнул.

— Но ведь вам известно, Рич, что стоит человеку заняться политикой, и он уже не отступит. Особенно если этого хочет такая женщина, как жена Андерсона.

— А может, он слишком далеко не зайдет. Может, вы правы и мы недооцениваем Хинмена.

— Уж не знаю, как там он оценивает Хинмена,— сказал Моргану на другой день судья Уорд.— Лично я имел дело с Хинменом раза два, не больше, и в восторг от него не пришел. Но вот что я вам скажу: Белый дом весь бурлит, и тут, у нас, тоже кое-кто полагает, что этот Андерсон много себе позволяет, забегая вперед партии. Одно дело, если б он заработал такое право за долгие годы, но кем он, собственно, себя мнит?

— Ваша честь, мне, разумеется, весьма неприятно говорить такое о ком-либо, но я думаю, что побуждения у Андерсона на девяносто восемь процентов из ста самые искренние.

— Искренние?

Уорд взглянул на Моргана, как на прокаженного.

Они сидели в пышном президентском зале, примыкавшем к залу заседаний. Сенаторы выходили сюда, когда репортер, с которым они были не прочь поговорить, присылал им записку. Морган втихомолку решил, что портрет Вашингтона и его бюро, херувимы Брумиди, золоченые люстры и зеркала, черные кожаные диваны и резной стол Линкольна посередине образуют весьма выгодный фон для судьи Уорда, одного из последних сенаторов, которые еще одевались в строгом согласии со своей ролью: высокие крахмальные воротнички, старомодный костюм, часы на цепочке, трость с золотым набалдашником, толстая сигара, неизменный белый цветок в петлице, и над всем этим румяные щеки, пенсне и длинные волнистые седоватые волосы. Гиды на галереях показывали судью Уорда туристам, а в кулуарах Капитолия он сам добродушно объяснял ошеломленным школьникам из какого-нибудь захолустья, вроде Терри- Хота, что это — та самая лестница, по которой коварные англичане ринулись в атаку во время войны тысяча восемьсот двенадцатого года. Конечно, внешность судьи была обманчива. Он все еще принадлежал к подлинным хозяевам сената, как в те дни, когда принудил Зеба Вакса Макларена голосовать за рекламные щиты у обочин. Судья Уорд был одним из тех могучих китов, которые появляются в зале заседаний лишь в редкие, торжественные дни, а свою прожорливую пасть отверзают лишь при закрытых дверях, на заседаниях специальных комиссий. Упрямый и всемогущий в сенаторской среде, одурманенный властью в сенате, он однажды принюхивался даже к кандидатуре в президенты, но партийные лидеры дали ему понять, что за пределами его родного, благодатного штата сколь-нибудь убедительно объяснить связь между ним и кое-какими нефтяными компаниями решительно невозможно.

— Стало быть, искренние побуждения? — повторил он.— Тут, молодой человек, у всех побуждения самые искренние. Тут каждый искренне защищает свои интересы и интересы своего штата. Для того мы здесь и находимся.

— Я имел в виду содействие сезонным рабочим.

Уорд снисходительно махнул рукой.

— Ну, сезонники — это другое дело. Почему бы и не помочь им по мере возможности? Никто возражать не станет. Но этот Андерсон… невозможно понять, кого он защищает. Делает, что ему в голову взбредет,— и все тут.

Когда Морган рассказал Кэти о негодовании судьи Уорда, она рассмеялась.

— Но это отнюдь не смешно, если Хант рассчитывает чего-то добиться в сенате.

— Да, конечно. — Она смотрела на Моргана в упор бесстрастными синими глазами (они пили кофе в сенатской столовой, и Кэти сняла темные очки).

— Впрочем, Адам говорит, будто вы настаиваете, чтоб Хант выставил свою кандидатуру в президенты.

— Это я-то настаиваю? — Она задумчиво улыбнулась, глядя на Моргана поверх чашки.— Откуда же у Адама такие сведения?

— Он сомневается, достанет ли у Ханта веских обвинений против Хинмена, и считает, что ворошить это вообще не имеет смысла.

— В одном Адам, несомненно, прав. — Она со стуком поставила чашечку на блюдце. — Если Хант не сумеет подтвердить обвинения, выдвинутые против Хинмена, ему уже не придется выставлять свою кандидатуру ни в сенат, ни в президенты, ни куда-либо еще.

В тот день, когда Хинмен наконец появился в Большом зале, у Моргана на миг возникло опасение, что Андерсон действительно его недооценил. Огромный зал, где Джо Маккарти прославил и запятнал свое имя, а Эстес Кифовер разоблачил властителей преступного мира, был битком набит. За столом для прессы не удавалось писать из-за тесноты, а у дальней стены высились телевизионные камеры, прожекторы и треножники, возле которых сновали люди. Перед столом комиссии кружили фоторепортеры — совсем как рои мух, но гораздо более шумные.

К моменту появления Хинмена заседания комиссии обрели уже не просто политическую, но и общественную направленность. В этот вечер по всему Вашингтону, от Капитолийского холма до Спринг-Вэлли, люди, которым не удалось сюда попасть, были обречены на молчаливое сидение за обеденным столом. Старожилы узнавали среди публики хозяек знаменитых политических салонов и тех элегантных дамочек, которые норовили попасться на глаза этим счастливым избранницам судьбы. Закулисные деятели, адвокаты, оставшиеся не у дел политики, студенты и прочие завсегдатаи, неизменно присутствующие при открытии заседаний,— все были тут как тут. Явилась даже супруга одного из прежних президентов, внушительная дама, говорливая и шепелявая, в шляпе с широченными полями, которая заслоняла зал от тех, кто сидел позади нее и предпочитал помалкивать. В третьем ряду сидела супруга французского посла в каком-то очень дорогом парижском наряде — циники утверждали, что она недурно зарабатывает, рекламируя подобные туалеты. Явились и жены некоторых министров, блюдя свою чопорную и бесполую добродетель, а Мертл Белл порхала меж столом для прессы и стайкой своих милых сотрудниц, которые устроились на лучших местах у входа. Жены сенаторов сидели по всему залу, и даже несколько дипломатов явились поглазеть на это сугубо американское зрелище.

Первым из сенаторов явился, рассчитывая на внимание фоторепортеров, представитель одного из западных штатов по фамилии Апдайк, человек с лицом церковного певчего и с душой старьевщика. Официально Апдайк и Андерсон состояли в одной партии, но матерые сенаторы включили Апдайка в состав комиссии, дабы он защищал их собственные интересы и интересы партии от безответственного одиночки Андерсона. Надежды подорвать довольно-таки сомнительную лояльность Апдайка не было никакой, поскольку сенат гарантировал ему утверждение проекта большой гидростанции, в котором была заинтересована крупная электрокомпания, купившая его за такую баснословную цену, что даже он не искал иных покупателей.

Затем, сонно мигая и рокоча, как броневик, явился Адольф Хельмут Оффенбах собственной персоной — тот самый боровоподобный любитель вздремнуть, чьей иностранной фамилией Зеб Ванс три года назад столь тщетно пытался позолотить законопроект Мотта Гранта. За ним пришел в яркой жилетке еще один представитель меньшинства: в ложах для прессы и в гардеробах его прозвали сенатором от Доминиканской республики за пылкость, с какой он отстаивал интересы великого карибского «демократа» Рафаэля Леонидаса Трухильо, который в те дни постоянно обеспечивал себе льготы на торговлю сахаром в США, а своему благодетелю — прекрасный отдых на лоне тропической природы и внушительный вклад в фонд предвыборной кампании.

В щекотливой истории с Хинменом (в отличие от других стоявших перед комиссией вопросов) Андерсон мог твердо рассчитывать на поддержку Оффенбаха и сенатора от Доминиканской республики по очень простой причине: им было выгодно крушение потенциального противника их партии на очередных президентских выборах. Но политическая крамола Ханта приобрела бы уже вовсе зловещий оттенок, если б его единомышленниками оказались только враги, а потому сенатор, вошедший в зал последним, с точки зрения Андерсона, был наиболее важным членом этой, выражаясь на сенатском языке, «высокой комиссии».

Опоздавший — молодой, неглупый аристократ из Новой Англии, Уоррен Виктор,— попал в сенат, минуя выборы, и его на редкость короткий срок уже подходил к концу. Беда Виктора заключалась в том, что он не скрывал презрения к своим коллегам, в том числе и к партийным лидерам. В отместку они систематически проваливали или клали под сукно те немногочисленные законопроекты, которые он порой пытался выдвинуть, снисходя к нуждам своего штата. В конечном счете особого значения это не имело, так как Виктор не скрывал своего презрения и к избирателям, которые в недалеком будущем, едва лишь представился случай, столь же недвусмысленно презрели его самого. Он вошел, морща свой пуританский нос при виде такого сборища, являя собой ту самую поддержку, в которой Андерсон особенно нуждался, ибо Уоррен Виктор был единственным членом комиссии, чей голос, присоединившись к большинству, снял бы с Ханта обвинение в том, будто он опирается только на представителей враждебной партии.