Наль Подольский - Повелитель теней: Повести, рассказы

• Название: Повелитель теней: Повести, рассказы
• Автор: Наль Подольский
• Издательство: ТЕРРА — Книжный клуб
• Жанр: Городское фэнтези
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-01987-9

Повесть «Кошачья история» была в свое время удостоена в Париже литературной премии имени В. Даля. Речь в ней идет о духовной беспомощности человека, прополосканного в щелочных растворах материализма. Осознав существование иных миров помимо осязаемого физического, он теряет внутренние опоры, попадает в поле действия темных сил и создает в своей душе образ дьявола.

Остальные повести и рассказы сборника можно рассматривать как своеобразную демонологию Петербурга, в которой описаны различные игрища именитых и нечиновных бесов, искони облюбовавших невские берега.

---

— Неужели ты думаешь — так, впрямую? Ты это что, серьезно? Сейчас ведь время такое, играй хоть в лото, хоть в шашки. — Мне становится вдруг смешно.

— Ну ты и хорош! — Ее голос сердитый и ласковый. — Если речь о тебе, ты боишься предчувствий, а когда о других — чепуха? — Она выключает транзистор. — Нет уж, давай придумывать, что со всем этим делать!

Далее мы вдвоем составляем заговор против Игры. Он рождается в промежутках между объятиями, и оттого это скороспелое дитя нашей любви несколько легкомысленно.

Сначала она предлагает мне попросту скрыться из дома. Я решительно против: во-первых, расстаться с ней даже на час — немыслимо, во-вторых, не хочу перед ней выставляться трусом, и, наконец, в-третьих, не можем же мы человечество бросить на произвол судьбы.

Я выдвигаю мужественный и простой вариант: перед началом Игры выкинуть за окошко фигуры и разломать окаянную карту. Теперь не согласна она:

— Бабушку тотчас хватит удар, и это будет убийство, а остальные убьют тебя. И еще, я хочу тебе кое-что рассказать. Я Игру невзлюбила сразу, как она появилась в доме. И однажды взяла кий и смахнула фигурки на пол. Что тут было! Карта стала ходить ходуном, а фигурки носились по полу. Все набросились на меня: бабушка таскала за волосы и вырвала бант, а двоюродный братец вцепился ногтями в лицо… потом долго был шрам вот здесь. — Она откидывает волосы около уха, и я покрываю его поцелуями, в ужасе оттого, что здесь когда-то был шрам.

— А потом оказалось, в тот день всюду были землетрясения. Дядюшка напялил очки и стал совершенно филин, целый день ходил очень довольный… Вот тогда-то я и свихнулась, то есть поверила, что от Игры в мире что-то случается… Как бы там ни было, шутить с ней не следует.

— Хорошо бы понять, как движутся эти фигурки…

— Немецкий фокус какой-то, средневековый к тому же, — пожимает она плечами, — Kunststuck.

В конце концов мы решаем подорвать Игру изнутри. Я должен во время игры на все реагировать вяло, ничего не хотеть, и тогда все само собой распадется.

После этого мы об Игре больше не разговариваем. Но мне иногда вспоминается — где-то в горах сейчас четыре химеры катят по леднику матрешку в короне, прибитой гвоздями. А что как докатят? Будет им торжество, а нам ужас.

Когда нас приходят звать, я внушаю себе полное равнодушие. Но увы, Игру не обманешь: только я подхожу к столу, как матрешка-король начинает трястись и подпрыгивать. Старуха и клювоносый смотрят на нас и многозначительно переглядываются, их руки дрожат, и в глазах — лихорадка.

И со мной творится что-то неладное. Меня тянет к карте, к горам, озерам и зелени, хочется окунуться туда как можно скорее, и с желанием этим не справиться. Последние крохи разума смутно подсказывают: опомнись, это самое худшее, если ты попадешь в рабство к Игре!

Старуха передает мне кий, и я его жадно хватаю. Стремления мои необъятны: я рвусь и к белым горам в центре мира, и к островам в океане, и к тенистым лесам.

Тотчас мы — на вершине холма. Солнце клонится к вечеру, жарко, где-то рядом жужжит пчела. Даже сквозь башмаки я чувствую, какая мягкая трава под ногами.

Мы переплели наши руки и радуемся, что не знаем, какие пальцы ее и какие мои. Я ласкаю ее шею и плечи, завитки волос на затылке. Так податливы ее яркие губы, так нежны и ласковы руки, что мне кажется — я сойду с ума, не выдержу ни этого счастья, ни чудесной ее красоты.

Я хочу заглянуть ей в глаза, погрузиться в их теплую глубь, но она отводит взгляд в сторону, смотрит куда-то вдаль. Там, далеко внизу, голубая река блестит чешуйками солнца, на ней двойная излучина, и небольшая отмель с торчащими из воды голыми скелетами деревьев обозначает место, где был остров в виде подковы.

Теперь и во мне холод, словно где-то внутри загорелась белым морозным пламенем крохотная ледяная свеча. Мы встречаемся наконец глазами — в ее взгляде тоска и жалость. Ледяная свеча полыхает, я понимаю внезапно, чего она хочет, чего она ждет от меня.

Я ее изо всех сил отталкиваю, она падает на траву и летит вниз, катится по крутому склону. Меркнет свет, в небе серые молнии, треск, свист, улюлюканье.

Мой король, матрешка-чудовище, падает с карты на пол. Карта трескается, разваливается, старуха визжит, а остальные в бешенстве кричат и ревут непонятное. Все четыре химеры превращаются в воробьев и начинают метаться по комнате, а моя матрешка в платочке обретает вдруг цепкие лапки, взбегает по обоям на шкаф и становится белкой-летягой с кровавой ощеренной пастью. Бросается вниз со шкафа, выбивает в окне стекло, и вслед за ней вылетают в дыру, в морозную ночь, воробьи.

А семейство совершенно взбесилось. Однорукий старик срывает со стены ржавую саблю, приживал — тупую рапиру, перекормленный мальчик целится в меня из рогатки, и старуха тычет под ребра ствол кремниевого пистолета. Племянница прижалась ко мне и готова со мной погибнуть.

Всей баталией руководит клювоносый. Он становится в фехтовальную позу и делает кием выпад.

— Любезнейшая племянница, — обращается он галантно, — просим сделать вас шаг в сторону, мы нечаянно вас можем задеть.

Она бледна и серьезна, качает головой отрицательно и прижимается крепче ко мне.

— Бунт в семье! — ревет клювоносый. — Прекрасно, устроим школу!

Все бросают оружие и садятся за обломки стола, как за парты. Клювоносый на клюв водружает очки и расхаживает, весьма профессионально размахивая кием-указкой.

— Сначала урок арифметики. Если к одному негодяю прибавить еще одного, сколько всего негодяев?

Однорукий старик тянет руку:

— Их будет трое, учитель. Потому что теперь их два плюс тот, что имелся вначале.

— Превосходно, родич, пятерка! А теперь урок рукоделия. Если в классе завелось три мерзавца, что мы делаем на большой переменке?

Однорукий тянет руку опять.

— Потрясающе, родич: вы станете скоро отличником, — клювоносый склоняет голову и оттопыривает себе ухо указкой, — мы вас внимательно слушаем.

— Трибунал! — рявкает старик.

— Трибунал… трибунал… — шелестят остальные.

Клювоносый их лупит указкой по пальцам:

— Не подсказывай! Не подсказывай!

И однорукому:

— Отлично, садитесь.

Мигом троих судей облачают в черные мантии и пыльные старые шляпы, и они очень важно занимают три стула: однорукий старик, клювоносый и перекормленный мальчик. Мне приносят телефонную книгу, я ее отодвигаю рукой, и все хором поют:

— Правду, одну только правду, ничего, кроме правды…

Клювоносый кивает мальчику:

— Ваше слово, господин прокурор.

Мальчик лопается от важности:

— Обвинение требует их отдать на съедение акулам. Пусть покушают рыбки мяса.

Клювоносый:

— Садись, пятерка… Ознакомьте обвиняемых с приговором.

Однорукий несет мне бумажку, и на ней — столбцы иероглифов.

— Почему приговор по-китайски? — возмущается вполне серьезно племянница. — Мы его не подпишем.

— Подписать приговор, — добродушно бубнит клювоносый, — ваше право, и только. Не хотите — не надо.

Старуха-сова хочет что-то сказать.

— Ваша честь, раз преступники осуждены как преступники, я требую аннулирования Игры с их участием!

— Иск отклоняется. Игра пересмотру не подлежит.

Она трясется от злости:

— А, вот оно что! Значит, ты их сообщник? Ты — главный преступник! Так умри же, предатель! — Она громко всхлипывает, выступает вперед по-дуэльному, становится боком, поднимает с трудом пистолет и спускает курок.

Вспышка, грохот, белесый дым — и затем тишина.

Клубы дыма расходятся. Клювоносый сидит в своем кресле и в зубах держит пулю.

— Карга, — скрипит он сквозь зубы, плюется пулей в старуху и продолжает елейным тоном: — А теперь, любезная тетушка, именем закона приказываю привести приговор в исполнение.

Старуха приносит веник и метет перед нами пол, потом к нам от двери раскатывает дорожку и приносит наши пальто. Надевает пальто на племянницу, я же пытаюсь свое отобрать и одеться самостоятельно, но старуха чертовски ловка, и после недолгой возни ей удается напялить пальто на меня. Открывает дверь, низко кланяется:

— Будьте любезны. Если что не так, уж вы извините…

Прямо от двери — мостки, сколоченные из грязных досок, под ногами гнутся, скрипят. Входим куда-то, загорается свет. Ха, да это просто трамвай, тот самый трамвай-акула. Мне становится весело: ну и шутки у этой семейки! Трогается с места акула, бьет хвостом, над спинным плавником лиловые искры.

— Не оглядывайся, — шепот над ухом.

— Почему?

Нет ответа.

— Отзовись! Отзовись же!

Молчание.

Оборачиваюсь — ее нет. Кругом пусто.

Я мгновенно теряю человеческий облик. Колочу кулаками в стекла, пытаюсь ломать сиденья, кричу непонятное что-то и бросаюсь вперед, к водителю.