Елизавета Дворецкая - Кольцо Фрейи

• Название: Кольцо Фрейи
• Автор: Елизавета Дворецкая
• Жанр: Любовное фэнтези
• ISBN: 978-5-4474-0327-0

Дания, 10 век. Однажды на пустоши возле священного камня Фрейи Харальд, сын конунга Горма, повстречал ведьму, которая у него на глазах превращалась из старухи в рыжеволосую девушку, а из девушки – опять в старуху. Изловив ведьму, он выяснил, что видел все-таки двух разных женщин: мать и дочь конунга Олава, их врага, которого Кнут, старший брат Харальда, недавно разбил в сражении. Вскоре молодая Гунхильда становится невестой Кнута, с чем Харальд никак не желает смириться: ему мерещится в ней то ведьма, то богиня, и ее присутствие не дает ему покоя. С ее появлением в доме Горма и правда завелось колдовство, которое еще наложит отпечаток на судьбу будущего объединителя и крестителя Дании. Но пока он, разрываясь между собственной женой и невестой брата, никак не может позволить Гунхильде выйти замуж за кого-нибудь другого.

---

Возле мужчины пристроилась девушка, судя по непокрытой голове; она сидела, обняв колени и спрятав в них лицо, так что с первого взгляда Гунхильда приняла ее за большую собаку. Но вот кто-то, проходя мимо, толкнул ее, и оказалось, что это человеческое существо: девушка подняла голову и, видимо, что-то бросила вслед прошедшему. Некрасивое бледное личико имело при этом самое сердитое выражение, обозначая готовность постоять за себя. Казалось, она больше привыкла драться с собаками, скалиться и рычать, как они. Возраст ее был тоже непонятен – может, четырнадцать, а может, все двадцать семь. Привлекали внимание темные волосы, немытые невесть сколько и спутанные. А худа она была настолько, что не верилось, будто она вообще что-то ела хоть раз в жизни.

Со смесью жалости и презрения Гунхильда рассматривала девушку – и в Слиасторпе, как во всяком состоятельно доме, немало бывало таких вот «гостей», которых никто не звал, но обычно им не отказывали в приеме, повинуясь старинному обычаю. Мать ее, христианка, учила, что с нищими в дом приходит сам Господь, Богоматерь или святые, поэтому нужно относиться к ним по-доброму; бабка Асфрид, наоборот, не любила бродяг, помня, сколько раз с ними являлись заразные хвори. Иной раз целые семьи, хутора и усадьбы платили жизнью за то, что принимали хворого бродягу. В Слиасторпе была даже поставлена за оградой двора особая баня для таких, чтобы они смыли с себя грязь и вшей прежде, чем войдут в хозяйский дом.

– У вас нет обыкновения заставлять нищих мыться, перед тем как пускать? – спросила Гунхильда сидевшую рядом Ингер.

– Зачем Грим впустил эту дрянь! – возмутилась та, посмотрев туда, куда ей показывали. – Ему же приказано отгонять их собаками!

– Но раз уж они вошли, выгнать их теперь нельзя, – заметила Хлода. – Может, у вас в Слиасторпе другие порядки, а уж у нас если гость вошел, ему дают погреться и поесть!

– У нас тоже принимают гостя, кто бы он ни был! – возмутилась Гунхильда, ибо гостеприимство было первейшей добродетелью и честью любого человека, тем более знатного. – Но гостям не хуже от того, что им предложат сперва вымыться.

Она давно заметила, что Хлода пользуется всяким случаем, чтобы сказать ей колкость, но старалась не отвечать тем же. Если ей суждено стать королевой, Хлоде придется научиться молчать, а если Гунхильде не повезет и она станет такой же наложницей, то лучше не переводить неприязнь в открытую войну.

– Молчи, дура! – вместо нее бросила невестке Ингер. – Вот она станет королевой и пошлет тебя чистить котлы!

– Как бы ей самой не заняться этой работой! Когда женщина выходит замуж таким образом, от нее не приходится ждать добра! Скорее следует ждать, что она убьет своих детей и подаст их мясо мужу на стол, а потом убьет его и себя!

– Ты о себе говоришь? – в негодовании не сдержалась Гунхильда. – Ты ведь тоже вышла замуж таким же образом! Но насчет поужинать собственными детьми твоему мужу нечего бояться – не скоро еще он хотя бы увидит детей от тебя!

– Что, получила! – усмехнулась Ингер. – Так тебе и надо! Меньше будешь распускать свой злобный язык!

– Да что ты привязалась ко мне? – возмущалась Гунхильда. – Что я тебе сделала?

– Женщины, которые пялят глаза на чужих мужей, никогда не получат своего!

– Я пялю глаза на чужих мужей! – Гунхильде кровь бросилась в лицо от возмущения. – Ты сошла с ума! Соображаешь, что говоришь?

– Отстань от нее! – Ингер весьма ощутимо толкнула невестку в плечо, так что та покачнулась и ударилась спиной о стену. – Это Харальд пялит глаза на нее, и уж не она виновата, если он у своей жены не находит того, что ему нужно!

– А ну-ка прекратите! – повернувшись, строго одернула их Тюра. – Что за свару вы затеяли прямо за столом, при мужчинах и гостях! Как не стыдно!

Спорщицы замолчали и уселись прямо, с застывшими лицами глядя перед собой. Три сидящие в рядок знатные молодые девы, красивые, нарядные и с детства приученные с достоинством держать себя на людях, могли бы сойти за юных норн, однако в душе каждой кипели чувства возмущения и неприязни.

– Однако, конунг, и правда нехудо бы расспросить этих людей, откуда они и нет ли в тех краях какой повальной хвори, – заметила Тюра своему мужу. – Ты знаешь, это бывает, люди бегут от болезни, а она едет у них на плечах.

– Эй, ты! – крикнул Горм бродяге, и многие, услышав голос конунга, обернулись посмотреть, к кому он обращается. – Да, ты, человек-лоскут!

– Теперь вижу, что ты желаешь говорить со мной! – Так точно обозначенный бродяга поднялся на ноги и почтительно поклонился Горму. – Ты, конунг, умеешь с одного взгляда подметить самое главное во всяком человеке.

– Подойди поближе. Не совсем близко, а только чтобы я мог тебя слышать! – распорядился Горм, и бродяга прошел между помостов, на которых стояли столы, мимо пылающих очагов на земляном полу; сидящие за столами сторонились, чтобы не коснуться его лохмотьев.

На ходу он заметно хромал – видимо, его левая нога когда-то была перебита и неправильно срослась; одно плечо было выше другого. Вблизи он оказался еще безобразнее: обветренное лицо с левой стороны пересекал кривой, неровно заживший шрам, зубов слева было ни на верхней, ни на нижней челюсти, полуприкрытый левый глаз тускло мерцал из-под века. Тем не менее, выражение лица у нищего было оживленное, будто он полностью удовлетворен и собой, и окружающими.

– Стой там! – остановил его Горм, когда заметил, что Тюра сморщилась. – Отсюда нам тебя уже хорошо видно. Ну, ходячий мешок обрезков, как тебя зовут?

– Опять ты сказал почти правду, конунг! – Бродяга снова поклонился. – Зовут меня Кетиль, хотя в котел рта моего обычно бывает почти нечего положить, а прозвище мое Заплатка.

– Видать, немало дворов ты обошел, где сердобольные хозяйки давали тебе по обрезочку шерстяной ткани?

– Истинно, немало обошел. Мне на пользу пойдет и такая одежда, которую последний бедняк выбросит, посчитав негодной, а в Бьёрко случалось мне подбирать и те кисти, свитые из ветхого тряпья, которыми добрые люди смолят корабли. Моя дорогая дочь отстирывает их и пришивает, чтобы прикрыть старые кости своего отца от сурового зимнего ветра.

– А эта… э… девушка – твоя дочь?

– Сдается, ты сказал правду, конунг. Правда, ее матери я никогда не видал, а об отце и подавно разговора не было, тем не менее, она моя дочь. Таким жалким людям, как мы, боги не посылают ни дома, ни родни, и если построить себе дом нелегко, то раздобыть родню гораздо проще.

– Короче, ты подобрал ее на куче отбросов на причале в каком-нибудь вике? – уточнил Харальд.

– Сдается, и ты сказал правду! – с самым благодушным видом подтвердил Кетиль. – О таких бедняках боги и люди не заботятся, чтобы обеспечить приличной родней, приходится нам позаботиться о себе самим.

– Как же зовут твою прекрасную дочь? – усмехнулся Горм.

– Как у всякого любимого ребенка, у нее много имен. Дочь моя мила и добра, но почему-то люди зовут ее иногда Осой, иногда Блохой, или Злючкой, иногда Колючкой или Занозой, иногда Грязнулей, или Замарашкой, или Оборванкой, или Неряхой, или Язвой, или Заплаткой, или Болячкой…

– Довольно! – остановил его Горм, опасаясь, что перечень будет продолжаться до утра.

– Вредина, Злючка, Колючка! – заметил Харальд. – Не очень-то похоже это на людские имена. Может, вы тролли – ты и твоя дочь?

По лицам людей за столами пробежала тень, послышался ропот. Всем подумалось, что неприглядный вид бродяг, странная наглость и разговорчивость Кетиля, неприветливый вид его изможденной дочери могут означать их нечеловеческое происхождени или причастность к колдовству.

– Уж не колдуны ли они? – заговорили вокруг, и Тюра брезгливо поморщилась.

– Гнать их отсюда!

– Бросить в воду!

– Давайте поднимем ей подол и посмотрим, нет ли там хвоста! – весело предложил кто-то из хирдманов, и чьи-то руки потянулись к оборванному платью девушки.

Это платье, похоже, было сшито из мужской рубахи, которая была ей велика и тоже усеяна заплатами, как осенняя земля палыми листьями; короткий подол она надставила, судя по виду, обрезками старых мешков.

Девушка отпрыгнула, отмахнулась тонкой рукой, похожей на сухую ветку, оскалила зубы, будто настоящая нечисть. Было видно, что на вполне заслужила свои многочисленные имена.

– Нет, нет! – крикнула Тюра. – Я запрещаю! Не желаю видеть такую мерзость, даже если у нее и правда есть хвост.

– Что ты скажешь на это? – обратился Горм к Кетилю. – Не колдуны ли вы или тролли? Если так, то мне придется отказать вам в гостеприимстве и спровадить к Эгиру – для него вы более подходящие приятели.

– Нас уже проверяли, – спокойно заверил Кетиль. – И меня, и мою дочь достаточно часто били, чтобы было неоспоримо установлено: кровь у нас красная, как у всех обычных смертных.