Никита Немыгин - Под юбками Марианны

• Название: Под юбками Марианны
• Автор: Никита Немыгин
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-367-02441-8

Это роман о настроении, с которым люди приезжают во Францию и с которым покидают ее. Марианна — символ Французской республики. Она играет роль доброй мачехи, и спрятаться под пышные юбки страстной девы спешат многие. Одни — в радостной тщеславной надежде, другие — от безысходности. Это рассказ человека, уехавшего на некоторое время из России, а потом вернувшегося с новым странным опытом пережитого.

Роман о любви и нелюбви в городе, где любовь разлита в воздухе, а нелюбовь — аномалия.

---

— «Нашей среде»? Какой «вашей» среде? «Нашей среде», — у Майи началась истерика. — Да кто со мной готов разговаривать? Ты, когда в полночь с работы приходишь?

— Ты бы на курсы пошла, я тебе все время говорю! Нет, тебе там не нравится! Ах, там не духовно! Ах, там не эстетично! Ах, от спряжений голова болит! Заставлять себя надо! Думаешь, я от хорошей жизни в полночь-то прихожу? У тебя только ты сама на уме. Почему ради нас не можешь себя пересилить? Дер-ден-дем-дес! Что это, квантовая физика — немецкий? С ним ты бы хоть какую-то приличную работу нашла. А с работой — может, и семья моя тебя бы приняла, раз увидела, что ты стараешься. Они ведь тебя иначе как за прохиндейку и лимиту не считают!

Это было нечестно и — совершенно верно. Майе не хотелось запираться в душной комнате с другими такими же учениками, нудно зубрить спряжения. Она просто не могла делать этого! Как так можно бездушно учить языки! И вообще, языки — это не ее, совсем не ее! И он это знает, он и сам — да, безвольно, но согласился: «Раз не любишь, то — не ходи»! Вот специально сказал это сейчас, чтобы своим каменным спокойствием еще больше расстроить ее! Майя разрыдалась и выскочила вон из кухни.

Я открыл глаза и обнаружил себя под деревом в парке Монсо. Я, видать, зашел сюда после работы освежиться. Рядом с моими глазами тихонько покачивалась от ветра травинка. Небо было светлым и чистым. Я поднял голову и провел рукой по лицу — на нем отпечатались следы травы, какой-то колосок прилип к щеке. Вокруг уже не было того невероятного количества школьников, что заходит сюда во время большой перемены, и потому — крайне спокойно. Я взял бутылку вина и выпил ее по пути почти полностью, потом прилег на траве и сам не заметил, как уснул. Теперь она лежала на земле, опрокинутая, и остатки алкоголя вылились на траву. Голова гудела, я отлежал руку, а под телом было влажно и тепло. Глаза мои закрывались, и я не мог не поддаться желанию снова провалиться в забытье.

Я снова увидел то же место: оставшись один в кухне, Владимир прошелся из угла в угол несколько раз, потом сел, снова встал, снова прошелся. В окне воробей снова сел на ветку, и она опять закачалась. Владимир принялся смотреть вниз на улицу: вот из дома вышла старушка и, поправляя на ходу скучную, будто газовую кофту, прошла по улице и скрылась за углом, вот молодой человек с собакой. Он одет в черную кофту с капюшоном и широкие джинсы, а собака бегает вокруг него, будто помешанная, и даже из-за закрытого окна слышен ее резкий, раздражающий лай. Видно, что капюшон вечно сваливается от встречного ветра и он то и дело его поправляет. Собака пристроилась к дереву, и через минуту молодой человек нагнулся, а на руке блеснул прозрачный полиэтиленовый пакет. Владимир отвернулся, сел на табурет, положил ногу на ногу и стал играть тапком на носке ноги. Потом сделал кофе. Он надеялся, что аромат выведет Майю из комнаты, но шагов было не слышно.

— Вот иди ж ты, — думал Владимир, — обидел! А чего уж такого сказал? Я разве виноват? В чем виноват? Разве я бы не сделал, если б знал как?

Я сразу понял его: Владимир отнюдь не был человеком легкомысленным, но был из той породы людей, которые думают, что в браке все можно решить просто: вот сейчас он сварит кофе. Учуяв запах, Майя молча войдет в кухню, глянет на него исподлобья, молча поставит пустую кружку рядом с его. Все это будет делаться с деланной насупленностью и подчеркнуто независимо. Он разольет кофе по чашкам, они сядут друг напротив друга за столом, сначала будут сидеть тихо, потом она улыбнется, прикрываясь чашкой и поглядывая на него, а потом и в открытую — и гроза пройдет. И такое сразу раздолье наступит, и солнце, а они вместе будут смеяться над тем, над чем только что горевали.

Он полагал, что брак — это затянувшееся второе свидание: двое знают друг друга немножко, но впереди еще столько предстоит узнать, столько смеха, радости! Время, предназначенное для того, чтобы люди давали друг другу нежные, одни им понятные имена и вслух вместе размышляли о жизни «до»: как же было плохо в одиночестве и как все будет прекрасно впереди. Так оно и было в самое первое время: Майины задумки и идеи были и его идеями, ее планы — его планами. Легко жить будущим! Но потом мало-помалу он начал узнавать, что Майя, оказывается, совсем не всегда — легкий светлый ангелочек. Жесткая, капризная, она могла терроризировать его слезами, женской слабостью. Довести любое дело до конца — было ее принципом. Быть правой в споре — важнейшим делом. Убедившись иной раз в своей неправоте, она никогда не готова была признать этого. Порою ревнива на пустом месте, закатит истерику из-за одного взгляда, даже намека на взгляд. Или то вдруг увлечется чем-то без оглядки — только держись крепче да поспевай за ней, все вверх дном перевернет, да только добьется своего. А иногда она вдруг делалась беспричинно грустна и в те минуты не терпела, чтобы Владимир прерывал ее меланхолию, была груба, истерична, резка.

Пока эта черта характера совершенно не расстраивала Владимира (разумеется, когда семейные бури стихали). Он всей душой привязался к этому полуребенку-полутирану, боготворил ее, боролся с ее характером, но все прощал. И не потому что «не по хорошу мил, а по милу хорош»: это вечно живое, но дерзкое, яркое, но взбалмошное существо заставляло его самого трудиться, расти, думать о будущем. Как бы ни было глубоко временное непонимание, Владимир знал, что в ответственный момент, в страшный час — Майя будет на его стороне. А этой уверенности ему было достаточно.

Сейчас, конечно, до этих размышлений было далеко.

Владимир выпил пресный кофе, а Майя все не появлялась. В нерешительности он походил еще из угла в угол по кухне. Открыл дверь в комнату: Майя все еще лежала на диване и всхлипывала. Он прошел к шкафу, будто за книгой, искоса поглядывая на жену: не обернется ли? Но у той только плечи подрагивали. Владимир взял книжку и, шаркая, удалился. Возле двери он, будто не решаясь, идти ему или нет, робко взглянул в сторону дивана, — не позовут ли? Но зова не было. Это даже несколько обозлило Владимира, и он громче, чем хотел, закрыл дверь. Тут же испугался и, чтобы сгладить впечатление, едва приоткрыл ее и закрыл вновь, теперь тихо.

«Что же я сказал? — думал Владимир, — то, что денег нам не хватит, и визы не дадут, так это ежу понятно! Что я не пойду к родственникам — так это тоже решено. Чего она хочет от меня? Я теперь должен за все быть в ответе? Вот стерва! — думал он чуть ли не со злобой. — Я что, виноват, что она уехала от матери?»

Эта последняя мысль и была прозрением. Виноват не он — виноватой чувствует себя она! Владимир встал, решительно прошел в комнату и, встав на колени, наклонился над женой:

— Не плачь, малыш, слышишь? Слезами не поможешь. Будем вместе исправлять. Куда мы теперь денемся?

Майя потихоньку перестала плакать, но голову не поднимала.

— Сыграй мне, — глухо, резко сказала она.

Владимир прижал ее, сопротивляющуюся, к себе, потом встал, открыл крышку пианино, и я услышал звуки. Они были так же далеки, как и речь и все, что происходило здесь, так же, как и сама Майя была всегда далека от меня, даже живя бок о бок.

Майя подняла голову. В ее глазах все еще стояли слезы, но обида прошла. Глаза недвижимо глядели в дальний угол комнаты, она вслушивалась в мелодию, которую слышала сотни раз.

Майя пересела с дивана прямо к ногам мужа, обняла их и задумалась, положив подбородок на колено. Я как будто услыхал ее голос — она размышляла обо мне. Майя догадалась, что для меня раз она растолстела, то ее уже пора списывать. «Не так уж и растолстела, — как будто вслух сказала она, оглядывая свою руку, — что это он придумывает? — Она еще раз взглянула на руку. — Ну, немножечко, может, и растолстела, — заключила она, не в силах противостоять очевидному. — Нужно будет обязательно больше следить за собой, когда будут дети».

Мысль о детях тотчас же унесла ее совсем в другие миры. Девушкин образ вдруг обернулся ко мне и принялся глядеть мне прямо в глаза. В них сквозила Майина любовь к жизни, сейчас спокойна и тиха, как река в запруде, но готовая тут же вырваться из запруды неукротимым молодым потоком, стоило бы только появиться предлогу.

Владимир перестал играть.

— О чем задумалась? — склонился он над ней.

Погруженная в свои мысли, жена не отвечала.

Она смотрела на меня в упор, почти без эмоций. От этого взгляда становилось жутко. Майины пальцы шевелились, словно поглаживая какое-то невидимое существо у нее на коленях.

— Вот и у моего ребенка будет так же, — вернулась Майя к своей главной мысли, — как же он будет счастлив, — от этой мысли ей самой стало весело и она крепче сжала мужнины ноги, раскачиваясь, словно уже качая младенца, и уносилась в своих мечтаниях в сладкие дали.

Я очнулся. Колосок у моего лица пригнулся под моим дыханием. Я сел и отряхнулся, ботинки мои испачкались в земле, а брюки измялись. В парке почти никого не осталось и только солнце золотило его последними лучами. И привидится же такое!