Джон Голсуорси - Цветок в пустыне

• Название: Цветок в пустыне
• Автор: Джон Голсуорси
• Издательство: Знаменитая книга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1992

Трилогия «Конец главы» примыкает к циклу о Форсайтах. Читатель снова встретит здесь знакомых ему по «Саге» героев: Флёр, Майкла, леди Монт и других. Главная героиня трилогии, Динни Черрел, олицетворяет для автора саму Англию. Доброта и самоотверженность, преданность интересам семьи и нравственным устоям помогают героям Голсуорси преодолеть серьёзные испытания. «Конец главы» – последняя работа писателя. В этом произведении, как и во всём творчестве Голсуорси, есть присущий ему мягкий юмор и мудрость, и оптимизм. Устами одного из героев романа он говорит: «Разве человеческая жизнь, – а она ведь такая хрупкая, – сохранилась бы вопреки всем нашим бедам и тяготам, если бы жить на свете не стоило?»

---

— Дядя, вы часто встречаетесь с мистером Масхемом?

— Довольно часто: либо в «Бэртоне», либо он заходит ко мне в «Кофейню» поиграть в пикет, — мы с ним последние любители этой забавы. Но это только зимой, пока не начался сезон. Теперь я не увижу его до самого конца Ньюмаркетских скачек.

— Он, наверно, замечательно разбирается в лошадях?

— Да, Динни. В остальном — нет, как все люди его типа. Лошадь — это такое животное, которое закупоривает поры нашей души, делает человека чересчур бдительным. Нужно следить не только за лошадью, но и за всеми, кто имеет к ней касательство. Как выглядит молодой Дезерт?

— Дезерт? — замялась Динни, чуть было не захваченная врасплох. — Он изжелта-тёмный.

— Как пески под солнцем. Он ведь настоящий бедуин. Отец его живёт отшельником, они все немного странные. Майкл любит его, несмотря на ту историю. Это лучшее, что я могу о нём сказать.

— А что вы думаете о его стихах?

— Хаос и разлад: одной рукой творит, другой разрушает.

— Он, видимо, ещё не нашёл себе места в жизни. Глаза у него довольно красивые, вы не находите?

— Мне больше запомнился рот — нервный и горький.

— Глаза говорят о том, каков человек от природы, рот — о том, каким он стал,

— Да. Рот и брюшко.

— У него нет брюшка, — возразила Динни. — Я обратила внимание.

— Привычка питаться горстью фиников и чашкой кофе. Неправда, что арабы любят кофе. Их слабость — зелёный чай с мятой. Боже правый! Вот и твоя тётка. «Боже правый!» относилось не к ней, а к чаю с мятой.

Леди Монт сняла свой бумажный головной убор и перевела дух.

— Тётя, милая, — взмолилась Динни, — я забыла, что у вас день рождения и не принесла подарка.

— В таком случае поцелуй меня. Я всегда говорю, Динни, что ты целуешь особенно приятно. Как ты сюда попала?

— Я приехала за покупками для Клер.

— Ты захватила с собой ночную рубашку?

— Нет.

— Неважно. Возьмёшь мою. Ты их ещё носишь?

— Да, — ответила Динни.

— Умница. Не люблю женских пижам. Твой дядя тоже. От них такое ощущение, словно что-то ниже талии тебе мешает. Хочешь избавиться и не можешь. Майкл и Флёр остаются обедать.

— Благодарю, тётя Эм, я переночую у вас. Сегодня я не достала и половины того, что нужно Клер.

— Мне не нравится, что Клер выходит замуж раньше тебя, Динни.

— Этого следовало ожидать, тётя.

— Вздор! Клер — блестящая женщина: на таких, как правило, не женятся. Я вышла замуж в двадцать один.

— Вот видите, тётя!..

— Ты смеёшься надо мной! Я блеснула всего один раз. Помнишь слона, Лоренс? Я хотела, чтобы он сел, а он становился на колени. Слоны могут наклоняться только в одну сторону. И я сказала, что он следует своим наклонностям.

— Тётя Эм! За исключением этого случая вы — самая блестящая женщина, какую я знаю. Все остальные чересчур последовательны.

— Мне так отрадно видеть твой нос, Динни. Я устала от горбатых. У нас у всех такие — и у твоей тётки Уилмет, и у Хен, и у меня.

— Тётя, милая, у вас совсем незаметный изгиб.

— В детстве я ужасно боялась, что будет хуже. Я прижималась горбинкой к шкафу.

— Я тоже пробовала, только кончиком.

— Однажды, когда я этим занималась, твой отец спрыгнул со шкафа и прокусил себе губу. Представь себе, он спрятался там, как леопард, и подсматривал за мной.

— Какой ужас!

— Да, Лоренс, о чём ты задумался?

— Я думал о том, что Динни, по всей вероятности, не завтракала.

— Я собиралась проделать это завтра, дядя.

— Вот ещё! — возмутилась леди Монт. — Позвони Блору. Ты всё равно не пополнеешь, пока не выйдешь замуж.

— Пусть сначала Клер обвенчается, тётя Эм.

— Надо бы у Святого Георгия. Служит Хилери?

— Разумеется!

— Я поплачу.

— А почему, собственно, вы плачете на свадьбах, тётя?

— Невеста будет так похожа на ангела, а жених в чёрном фраке, с усиками даже не почувствует, что она о нём думает. Как это огорчительно!

— А вдруг он все почувствует? Я уверена, что так было и с Майклом, когда он женился на Флёр, и с дядей Эдриеном, когда Диана выходила за него.

— Эдриену пятьдесят три и у него борода. Кроме того, Эдриен — особая статья.

— Допускаю, что это несколько меняет дело. Но, по-моему, оплакивать следует скорее мужчину. Женщина переживает самую торжественную минуту в своей жизни, а у мужчины наверняка слишком узкий жилет.

— У Лоренса жилет не жал. Твой дядя всегда был худ как щепка. А я была тогда стройной, как ты, Динни.

— Вы, наверно, были изумительны в фате, тётя Эм. Правда, дядя?

Тут она заметила, какое непривычно тоскливое выражение приняли лица обоих её пожилых собеседников, и торопливо прибавила:

— Где вы встретились впервые?

— На охоте, Динни. Я увязла в болоте. Твоему дяде это не понравилось, он подошёл и вытащил меня.

— Идеальное место для знакомства!

— Слишком грязное. Потом мы целый день не разговаривали.

— Как же вы сошлись?

— Так уж всё сложилось. Я гостила у Кордроев, знакомых Хен, а твой дядя заехал посмотреть щенят. Ты почему меня допрашиваешь?

— Просто хочу знать, как это делалось в ваше время.

— Выясни лучше сама, как это делается в наши дни.

— Дядя Лоренс не хочет, чтобы я избавила его от себя.

— Все мужчины — эгоисты, кроме Майкла и Эдриена.

— Кроме того, я не желаю, чтобы вы из-за меня плакали.

— Блор, коктейль и сандвич для мисс Динни. Она не завтракала. Да, Блор, мистер и миссис Эдриен и мистер и миссис Майкл остаются обедать. И скажите Лауре, Блор, чтобы она отнесла мою ночную рубашку и прочее в синюю комнату для гостей. Мисс Динни ночует у нас. Ах, эта детвора!

И леди Монт, слегка раскачиваясь, выплыла из комнаты в сопровождении своего дворецкого.

— Какая она чудная, дядя!

— Я этого никогда не отрицал, Динни.

— Стоит мне её повидать, и на душе становится легче. Она когданибудь сердится?

— Иногда собирается, но раньше чем успеет выйти из себя, уже перескакивает на другое.

— Какое спасительное свойство!..

Вечером за обедом Динни всё время прислушивалась, не упомянет ли её дядя о возвращении Уилфрида Дезерта. Он не упомянул.

После обеда она подсела к Флёр, восхищаясь — как всегда чуточку недоуменно — своей родственницей, лицо и фигура которой были так прелестны, а глаза проницательны, которая держалась так мило и уверенно, не питала никаких иллюзий на собственный счёт и смотрела на Майкла сверху вниз и снизу вверх одновременно.

«Будь у меня муж, — думала Динни, — я была бы с ним не такой. Я смотрела бы ему прямо в глаза, как грешница на грешника».

— Флёр, вы помните вашу свадьбу? — спросила она.

— Помню, дорогая. Удручающая церемония.

— Я видела сегодня вашего шафера.

Круглые сверкающие белками глаза Флёр расширились.

— Уилфрида? Неужели вы его помните?

— Мне было тогда шестнадцать, и он привёл в трепет мои юные нервы.

— Это, конечно, главная обязанность шафера. Ну, как он выглядит?

— Очень смуглый и очень беспокойный.

Флёр расхохоталась.

— Он всегда был такой.

Динни взглянула на неё и решила не терять времени.

— Да, дядя Лоренс рассказывал мне, что он пытался внести беспокойство и в вашу жизнь.

— Я даже не знала, что Барт это заметил, — удивилась Флёр.

— Дядя Лоренс немножко волшебник, — пояснила Динни.

— Уилфрид вёл себя примерно, — понизила голос Флёр, улыбаясь воспоминанию. — Уехал на Восток послушно, как ягнёнок.

— Но не это же, надеюсь, удерживало его до сих пор на Востоке?

— Разве корь может удержать вас навсегда в постели? Нет, ему просто там нравится. Наверно, обзавёлся гаремом.

— Нет, — возразила Динни. — Он разборчив, или я ничего не понимаю в людях.

— Совершенно верно, дорогая. Простите меня за дешёвый цинизм. Уилфрид — удивительнейший человек и очень милый. Майкл его любил. Но, — прибавила Флёр, неожиданно взглянув на Динни, — женщине любить его невозможно: это олицетворённый разлад. Одно время я довольно пристально изучала его, — так уж пришлось. Он неуловим. Страсть и комок нервов. Мягкосердечный и колючий. Неизвестно, верит ли во что-нибудь.

— За исключением красоты и, может быть, правды, если он в состоянии их найти? — полувопросительно произнесла Динни.

Ответ Флёр оказался неожиданным.

— Что ж, дорогая, все мы верим в них, когда видим вблизи. Беда в том, что их никогда вблизи не бывает, разве что… разве что они скрыты в нас самих. А последнее исключается, если человек в разладе с собой. Где вы его видели?

— У памятника Фошу.

— А, вспоминаю! Он боготворил. Фоша. Бедный Уилфрид! Не везёт ему: контузия, стихи и семья — отец спрятался от жизни, мать, полуитальянка, убежала с другим. Поневоле будешь беспокойным. Самое лучшее в нём — глаза: возбуждают жалость и красивы — роковое сочетание. Ваши юные нервы не затрепетали снова?