Гор Видал - Империя

• Название: Империя
• Автор: Гор Видал
• Издательство: Захаров
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-8159-0034-6

Юная Каролина Сэнфорд, внучка ироничного наблюдателя американских нравов Чарльза Скайлера из романа «1876» и дочь роковой женщины Эммы и миллионера Сэнфорда из того же романа, приезжает в Нью-Йорк из Парижа, чтобы вступить в права наследства. Однако ее сводный брат Блэз Сэнфорд утверждает, что свою долю она получит лишь через шесть лет. Сам же он, работая в газете Херста, мечтает заняться газетным бизнесом. Но Каролина его опережает…

Этот романный сюжет разворачивается на фоне острых событий рубежа XIX–XX веков. В книге масса реальных исторических персонажей. Кроме Маккинли, Рузвельта и Херста, великолепно выписаны портреты госсекретаря Джона Хэя, писателя Генри Джеймса, историка Генри Адамса — внука и правнука двух президентов Адамсов. Поселившись напротив Белого дома, он скептически наблюдает за его обитателями, зная, что ему самому там никогда не жить…

---

— Чтобы он не попал в чужие руки. Но ваша мысль на верном пути. Если закон Брукса справедлив, мы будем обладать всем.

— Осмелюсь спросить: хорошо ли это? — усомнился Джеймс.

— Законы природы не бывают плохими или хорошими, они просто существуют. Если не мы, то кто? Россия? Варварская, суеверная Россия? Нет. Или Германия? Нация, склонная к безумию … и поэзии. Еще раз нет.

— А к чему склонны мы? Наверное, это нечто неизмеримо более высокое? — Джеймс, заметила Каролина, смотрел прямо в глаза Адамсу; обычно он, человек бесконечно тактичный, этого себе не позволял. Он словно читал лицо Адамса, как книгу.

— Мы, англосаксы, привержены свободе, гражданским правам и… — Адамс сделал паузу.

— Мы — это прежде всего и в первую очередь… мы. — Джеймс безрадостно улыбнулся.

— Будучи влюбленным в Англию, — Адамс деликатно поддел своего друга-экспатрианта, — вы должны были обнаружить здесь некоторые качества, которые находите превосходными в сравнении с любой другой страной, иначе вы могли бы поселиться в любом другом месте, в том числе и в нашей беспокойной республике. Но подумайте о Соединенных Штатах как продолжении той страны, которую вы любите и в которую верите. Постарайтесь увидеть в нас людей, которым пришлось взвалить на свои плечи тяжелейшее бремя англосаксов — обитателей острова, теряющего ныне свою экономическую силу.

Джеймс примирительно развел руками.

— Вы рассуждаете о законах истории, а я не законник. Готов, однако, признаться в своих сомнениях. Как можем мы, не способные честно управлять самими собой, брать на себя миссию управления другими? Неужели мы собираемся управлять Филиппинами из Таммани-холла? Или наши восточные колонии будут управляться партийными боссами? Может быть, мы хотим, чтобы бывшие испанские владения управлялись кокусами — тайными совещаниями партийных боссов, которые столь опорочили нашу политику, что каждого доброго американца — да и недоброго тоже, спешу добавить, — бросает в дрожь при одном упоминании о нашей нынешней системе?

Адамс недовольно насупился.

— Согласен, мы являем собой зрелище неприглядное, но ведь уолполовская Англия[31] отличалась еще большей коррупцией, была убога и провинциальна…

— Верно. Но создание империи цивилизовало англичан. Быть может, это не закон, но это факт. — Генри Джеймс сурово посмотрел на Адамса. — Однако то, что цивилизовало их, нас может вконец деморализовать.

Адамс промолчал. Дел встревоженно поглядывал на обоих.

— Вы говорили это отцу? — спросил он.

— Нет, конечно, — мягко сказал Джеймс. — Бедняга. На нем и без того лежит тяжкий груз мировых проблем. Принести себя в его годы и при его увядающем здоровье на алтарь служения обществу — в высшей степени благородно.

Внезапно Джеймс начал напевать, и вскоре мощные органные звуки его голоса прокатились по деревне, мимо которой они следовали: «Час долга пробил,/ И он это знал/ И верным остался ему».

— Что это? — тревожно воскликнула Каролина.

— Из «Джима Бладсоу», — сказал Дел. — Отец терпеть не может, когда декламируют его стихи.

— Его сейчас нет с нами, а я люблю громыхание этих строк. То, что он не запечатлел в своей чудесно ритмизированной летописи, посвященной опасностям передвижения на несущейся тройке, например электромобиль, везущий историка и творца незыблемых законов, будет спасено от забвения проворной и сильной рукой простого рассказчика из Олбани, штат Нью-Йорк, в настоящий момент поселившегося в Ржаном поле…

К тому времени, когда Джеймс завершил свою тираду-пародию на балладу Хэя, смеялись все, даже Генри Адамс.

Лэмб-хаус оказался крошечным помещичьим домом, сложенным из камня, с запущенным, заросшим сорняками садом, покрытом пылью (эта навязчивая мысль снова посетила Каролину). У двери приехавших встретили мужчина и женщина.

— Смиты, — с нехарактерной для него сдержанностью сказал Джеймс.

Смиты радостно приветствовали Мастера и его гостей, но они то и дело роняли его багаж, пока нетвердой походкой шли в гостиную.

— Смиты — это настоящая легенда, — прошептал Дел. Генри Джеймс усадил Адамса в кресло у камина.

— Почему?

Как будто призванная тут же воплотить легенду в жизнь, миссис Смит начала медленно и, пожалуй, грациозно опускаться на пол с нежной улыбкой на губах.

— Мистер Смит. — Голос Генри Джеймса не выдавал волнения; Смит появился в дверях.

— Сэр?

— Складывается впечатление, что сиеста миссис Смит, прерванная суматохой нашего приезда, возобновилась на ковровой дорожке.

— Ах, бедняжка! — Смит покачал головой. — Это все то новое лекарство, которое дает ей деревенский доктор; в Лондоне, на Харли-стрит она принимала совсем другое. — С этими словами Смит поднял свою улыбающуюся во сне жену на ноги и повел к двери. — У нее … такой чувствительный организм! — добавил он не без гордости.

Когда они удалились, Генри Адамс с трудом сдерживал смех, а кончик его бороды предательски подрагивал, но Генри Джеймс сидел с меланхолическим видом. Байроническим, подумала Каролина.

— Однако, мистер Джеймс… — начала она.

В дальней половине дома раздался ужасный грохот: очевидно, супруги Смит подчинились неумолимому закону всемирного тяготения.

— Ну, разумеется, Смиты — пара необычайно опытная в ведении домашнего хозяйства, однако склонная к некоторым излишествам, которые можно объяснить особенностями жизни в незнакомой стране, при этом они переходят некую грань или, точнее, игнорируют предостерегающие сигналы…

— Вы, вероятно, хотите просто сказать, что они изрядно пьют! — Генри Адамс рассмеялся столь громко и безудержно, что Каролина и Дел тоже не могли удержаться от смеха.

Мастер был воплощенное страдание.

— Я прошу извинить меня за то, что ваше появление в Лэмб-хаусе омрачено дионисийскими или, скорее, вакхическими удовольствиями моих верных добрых Смитов, переезд которых из их родного Лондона в незнакомую сельскую обитель привел их в состояние повышенного возбуждения во всех смыслах… — Звон разбиваемой посуды заставил слегка нахмуриться густые ровные брови Джеймса.

Затем разговором завладел Адамс, и Смиты как тема были забыты; правда, они устроили вполне приличный чай, и мистер Смит, словно обретя второе дыхание, умело прислуживал за столом.

Адамс поинтересовался соседями. Есть ли у Джеймса достойное общество.

— Поскольку вы предпочитаете одиночество обществу, вы, вероятно, имеете поблизости отличную компанию, так что не видеть их становится делом исключительно приятным и вдохновляющим.

— Ну, во-первых, поэт-лауреат. — Джеймс передал блюдо с пирогом Каролине; она отказалась, Дел положил себе два куска. — Каждый день, когда я его не вижу, приносит мне удовольствие. А вообще-то я здесь никого не вижу. Я вступил в гольф-клуб из-за чая, который там подают, а вовсе не ради странной скучной игры, что этому чаю предшествует, и хотя меня единогласно избрали президентом крикет-клуба, я отклонил сию честь, потому что эта игра для меня еще более непостижима, чем гольф, а чая там вообще не подают. Этим летом я намеревался предаться одиночеству, не подозревая о том, что Камероны, Хэи и Адамс обрушатся на меня как… как…

— С нетерпением жду, чему он нас уподобит, — сказал Адамс Каролине, которая думала только о том, чтобы кто-нибудь открыл окно в сад: в гостиной было душно, над пирогом кружили мухи.

— Я разрываюсь между образом золотого дождя и зловещими атрибутами мистерии. Так или иначе, если бы не вы, мои жизнерадостные гости, я был бы прикован к моему письменному столу и писал…

— Диктовал.

— Образ остается в силе. Я прикован к мистеру Макэлпину, который, в свою очередь, прикован к своему «Ремингтону», в то время пока я бесконечно диктую книжные рецензии для «Литерачер», биографию Уильяма Уэтмора Стори[32]…

— Этого убийственного зануды?

— Вы вложили в единственную фразу то, из чего я создаю свою книгу. Но поскольку наследники заплатили изрядную сумму за увековечение нашего старого и бесспорно скучного друга, я должен писать, чтобы иметь возможность оплатить эти камни, из которых сложен первый и, наверное, последний дом, который я имею.

Дел спросил Джеймса, встречал ли он Стивена Крейна[33], молодого американского журналиста, который, рассказывали, поселился где-то неподалеку.

— Он живет в Бридж-плейс, — кивнул Джеймс. — Заходил ко мне перед отъездом на Кубу. Собирается писать о войне. Он необычайно талантлив, его жена… — Джеймс бросил взгляд на Каролину, и она поняла: сказать, какая у Крейна жена, нельзя в присутствии невинной девушки американского происхождения, — некогда держала заведение в Джексонвилле, штат Флорида, если память мне не изменяет, называвшееся весьма возвышенно — «Отель грез». Бедный мистер Крейн тоже прикован к письменному столу, только стол этот теперь в Гаване, откуда он посылает корреспонденции в газету…