Гор Видал - Империя

• Название: Империя
• Автор: Гор Видал
• Издательство: Захаров
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-8159-0034-6

Юная Каролина Сэнфорд, внучка ироничного наблюдателя американских нравов Чарльза Скайлера из романа «1876» и дочь роковой женщины Эммы и миллионера Сэнфорда из того же романа, приезжает в Нью-Йорк из Парижа, чтобы вступить в права наследства. Однако ее сводный брат Блэз Сэнфорд утверждает, что свою долю она получит лишь через шесть лет. Сам же он, работая в газете Херста, мечтает заняться газетным бизнесом. Но Каролина его опережает…

Этот романный сюжет разворачивается на фоне острых событий рубежа XIX–XX веков. В книге масса реальных исторических персонажей. Кроме Маккинли, Рузвельта и Херста, великолепно выписаны портреты госсекретаря Джона Хэя, писателя Генри Джеймса, историка Генри Адамса — внука и правнука двух президентов Адамсов. Поселившись напротив Белого дома, он скептически наблюдает за его обитателями, зная, что ему самому там никогда не жить…

---

За дичью с неумолимой последовательностью подали вареное мясо; разговоры в столовой то становились громче, то затихали; Генри Джеймс сказал Каролине, что он и в самом деле знал ее деда.

— Это было в семьдесят шестом. — Он пустился в подробности. — Я тогда принял решение удалиться в добровольное изгнание в Европу, подобно Чарльзу Скермерхорну Скайлеру, который принял такое же решение тридцатью годами раньше. Он всегда меня интриговал, и я написал очень благожелательную рецензию для «Нейшн» на его книгу «Париж под коммунарами». Я до сих пор словно вижу его ясным летним днем на зеленом берегу Гудзона где-то к северу от Райнклифа, за нашими спинами белеют колонны особняка Ливингстона, отделанного коричневой штукатуркой, и мы говорим о том, что некоторым просто необходимо жить по эту сторону Атлантики, вдали от нашей огазеченной демократии.

— Моя мать была с ним?

Джеймс посмотрел на нее через плечо и обильно сдобрил вареное мясо хреном.

— Мало сказать: была! Княгиня Агрижентская. Можно ли ее забыть? Вы очень на нее похожи, я уже говорил вам это в Сен-Клу.

— Но у меня не такие темные волосы.

— Пожалуй.

Джеймс разговорился с другой своей соседкой, Элис Хэй; она была похожа на отца — миниатюрная, сообразительная, остроумная и к тому же хорошенькая. Хотя Каролина не испытывала особой симпатии ни к одной из сестер Дела, она не имела ничего против их общества, особенно общества Элен, которая сидела сейчас напротив нее, рядом со Спенсером Эдди, и излучала обаяние не по летам зрелой женщины. Как и мать, это была девушка крупная, с лучистыми глазами и копной натурально блестящих волос.

Внезапно послышался голос сенатора Камерона:

— А это что еще такое? — Он сидел во главе стола, как и полагалось мужу хозяйки дома. В руке он держал серебряный черпак, с которого свисала клейкая медузообразная масса.

— Сюрприз, — ответила миссис Камерон с другого конца стола. Малышка Керзон залилась слезами: слово «сюрприз» вызвало у нее неприятные ассоциации.

— Я спрашиваю, что это такое? — Маленькие злые глаза сенатора смотрели в упор на дворецкого.

— Это… кукуруза, сэр. Из Америки, сэр.

— Это не кукуруза. Что это за дрянь?

Из-за лаковой ширмы, отделявшей буфетную от столовой, появилась повариха, точно актриса, ждавшая за кулисами нужную реплику для выхода на сцену.

— Это кукуруза, сэр. Вы велели ее приготовить. Вареная. Надо было оставить семечки?

— О, Дон! — расхохоталась миссис Камерон; ее смех оказался самым натуральным из всех звуков в драматически накаленной атмосфере дома. — Это арбуз. Она решила, что это и есть кукуруза. — В раскатах общего хохота, смеялись все, кроме сенатора, повариха исчезла.

— Отец размышляет над тем, как удержать Филиппины, — сказал Дел. — Он говорит, что Майор изменил свою точку зрения. Но решение далось ему нелегко. Все те люди, которые выступали против захвата нами Гавайев прошлым летом, снова подняли головы. Не понимаю, почему. Если мы не возьмем то, что выпустила из рук Англия, кто же это сделает?

— А это так важно? — Каролиной тоже овладела военная лихорадка, хотя она и не видела в войне большого смысла. К чему изгонять бедную и слабую старушку Испанию из Карибского моря и Тихого океана? Зачем захватывать далекие колонии? Зачем столько хвастаться? Другое дело Наполеон: он ей импонировал, потому что хотел завладеть всем миром, а Маккинли мир не очень-то волновал. В отличие от друга хозяев дома, которого они все с непроизвольным оскалом зубов называли, четко разделяя слоги, Те-о-до-ром, сумевшим под огнем повести своих друзей на штурм какой-то возвышенности на Кубе и не разбить при этом пенсне. Шум в газетах вокруг полковника Теодора Рузвельта и его так называемых «лихих всадников» был ничуть не меньшим, чем вокруг адмирала Дьюи, который потопил испанский флот на Тихом океане и захватил Манилу. По причинам, непонятным Каролине, газеты считали «Тедди» из них двоих куда более великим героем. Вот почему вопрос «А это так важно?» был отнюдь не праздным.

Дел заговорил об опасностях, грозящих миру, если германский кайзер, чей флот даже сейчас бороздит филиппинские воды, вознамерится захватить богатый архипелаг, чтобы осуществить извечную мечту любой европейской державы, не говоря уже о Японии, — расчленить распадающуюся китайскую империю.

— У нас нет выбора. А присутствие Испании в Западном полушарии — сущий анахронизм. Мы должны стать хозяевами в собственном доме.

— Разве все Западное полушарие, в том числе и Тьерра-дель-Фуэго, — наш дом?

— Ты все время смеешься надо мной. Давай лучше поговорим о парижском театре…

— Я предпочитаю другую тему для разговора: мужчины и женщины. — Каролине вдруг почудилось, что на нее снизошло некое озарение и ей открылась вся правда о взаимоотношениях враждующих полов. То, что ей было известно о различиях между полами, оставалось за семью печатями для любой молодой американки. Конечно, они обладали социальной свободой, немыслимой во Франции, но были на редкость ограничены в других существенных смыслах, и это невежество лелеялось заботливыми мамашами, которые сами мало что понимали в извечных происках райского змия.

— Но что мы можем сказать о мужчинах и женщинах? — На лице Дела было написано изумление; он покраснел отнюдь не только от августовского зноя и плотной еды.

— Я вижу по крайней мере одно различие. Во всяком случае, между американцами и американками. Мистер Джеймс назвал Америку «огазеченной демократией».

— Джефферсон когда-то сказал, что, если бы ему пришлось выбирать между правительством без газет или газетами без правительства, он бы выбрал газеты…

— Как это глупо! — Увидев, однако, что Дела обидели ее слова (он, очевидно, был всецело на стороне мудреца из Монтиселло[24]), Каролина поправилась: — Я не имела в виду, что он был глуп. Он считал глупцами своих собеседников. Видимо, это были журналисты, не правда ли? Ведь если бы они не были журналистами, откуда узнали бы мы, что он говорил, или мог сказать, или не сказал? Но вернемся к мужчинам и женщинам. Нас, женщин, вполне справедливо критикуют за то, что мы думаем и, того хуже, говорим только о замужестве и детях, о людях, с которыми нам повседневно приходится иметь дело, об уюте для наших мужей, семей и прочее, а это значит, что с годами мы становимся все скучнее и скучнее, потому что в конце концов нам остается лишь думать и болтать о самих себе и мы превращаемся, если не были ими с самого начала, в беспросветных зануд. — Каролина осталась очень довольна своей тирадой.

Но Дел был не на шутку озадачен.

— Теперь я знаю, какие вы. А каковы мужчины?

— Мужчины не такие. Они занудны по-своему. Благодаря газетам.

— Ты хочешь сказать, что мужчины читают газеты, а женщины нет?

— Вот именно. Большинство мужчин, которых мы знаем, страстные читатели газет, чего не скажешь о большинстве женщин. Во всяком случае, они не читают политические и военные новости. И слово-то какое забавное — новости! Поэтому, когда мужчины часами рассказывают друг другу, что они вычитали утром о Китае, или Кубе, или … о Тьерра-дель-Фуэго, о политике и о деньгах, мы чувствуем себя лишними, потому что именно этого мы и не знаем.

— Но вы могли бы с легкостью…

— А зачем? У нас своя скука, у вас — своя. И ваша — ужасна. Блэз рассказывал мне, что практически все, публикуемое Херстом, неправда, в том числе и история о том, как испанцы взорвали «Мэн». Но вы, мужчины, читающие «Джорнел» или подобные газеты, действуете так, будто все вами прочитанное — правда. Но что еще хуже, для вас не имеет значения, правда это или нет, для вас важен сам факт, что это напечатано. Вот почему мы лишние. Потому что мы знаем: для нас все это несущественно.

— Согласен, газеты не всегда пишут правду, но если дураки полагают, что это правда или возможная правда, то напечатанное становится важным для всех: ведь правительства действуют именно откликаясь на новости.

— Что ж, тем хуже для глупых мужчин, и женщин, конечно, тоже.

Дел выдавил из себя улыбку.

— А что бы делала ты, если бы могла изменить положение вещей?

— Читала бы «Морнинг джорнел», — быстро ответила Каролина. — Всю, целиком.

— И верила бы?

— Нет, конечно. Но я могла бы беседовать с мужчинами о Тьерра-дель-Фуэго и мировом балансе сил.

— Я бы предпочел поболтать о парижских театрах… о свадьбе. — Полные щеки Дела залились краской, узкий лоб остался белым, как слоновая кость.

— То есть ты превратишься в женщину, а я в мужчину? — Каролина улыбнулась. — Нет. Это непорядок. Нас с рождения разделяют эти ужасные газеты, которые внушают вам, что думать, а нам, что и когда носить. И нам никогда не сойтись.

— И все же стоит попробовать. В конце концов, всегда существует нечто возвышенное посередине, — сказал Генри Джеймс, который прислушивался к их разговору; на тарелке перед ним лежали руины искусной пудинговой конструкции.