Алексей Новиков - Последний год

• Название: Последний год
• Автор: Алексей Новиков
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1961

Имя писателя Алексея Новикова знакомо читателям по романам: «Рождение музыканта» (1950), «Ты взойдешь, моя заря!» (1953), «О душах живых и мертвых» (1957, 2-е изд. 1959). В этих книгах, выпущенных издательством «Советский писатель», автор рассказывает о жизни и творчестве Михаила Глинки, Гоголя, Лермонтова, Белинского, Герцена, Кольцова. В тех же романах писатель обратился к образу Пушкина, к его широким дружеским связям с передовыми деятелями русского искусства.

Роман А. Новикова «Последний год» (1960) целиком посвящен Пушкину, последнему периоду его жизни и трагической гибели (1836–1837 годы). В полную меру своих сил творит Пушкин – поэт, романист, историк, издатель журнала, собиратель молодых талантов русской литературы, – и в это же время затягиваются в один узел тайные нити заговора, угрожающего жизни поэта. Сокровенные чаяния политических врагов Пушкина угодливо осуществляет проходимец Дантес. «Семейная драма» Пушкина раскрывается в романе А. Новикова как одно из звеньев того же чудовищного заговора многоликой реакции против народного поэта.

Автор использовал обширный исторический материал, частично неизвестный или мало известный широкому читателю, и заново прочел некоторые свидетельства современников, сочетав труд исследователя с задачами художественного воплощения темы.

---

– Увольте меня от всякого торга, – остановил его поэт. – Назовите либо действительную сумму, сообразную с ценностью залога, либо…

– Александр Сергеевич! Да с кем же вам сладить, коли не со мною? Не в первый раз вам служу и, даст бог, не в последний. На какой именно срок желаете кредитоваться?

Торг продолжался. Пушкин спешил закончить дело как можно скорее. Господин Шишкин накидывал не торопясь и снова рылся в вещах. Когда он надавал семь тысяч, то, словно испугавшись, опять взялся за шаль. Раскинул ее на руках, подошел к окну и стал рассматривать на свет.

А шаль еще хранила запах любимых духов Натальи Николаевны. Больше Пушкин выдержать не мог… Сделка состоялась.

– Только для вас, Александр Сергеевич, – великодушно объявил ростовщик. – При всей своей необразованности понимаю, что служу в некотором роде славе отечества. Позвольте приступить к описи.

Шишкин расположился за письменным столом поэта. Александр Сергеевич отошел к окну и стоял там, скрестив руки. Словно забыл о присутствии чужого человека.

– Осмелюсь затруднить в последний раз, – ростовщик, окончив опись, посыпал чернила песком. – Сверьте и распишитесь, Александр Сергеевич. Деньги, по доставлении ко мне залога, вручу посланному или, – господин Шишкин встал и низко поклонился, – буду на всю жизнь счастлив, если удостоите личным посещением… Желаю быть в совершенном здравии и полном благополучии!

Оставшись один, Александр Сергеевич вытер влажный лоб. Пытка, слава богу, кончилась. А кроме как у ростовщиков не у кого больше занимать. И всего семь тысяч!..

Прикинул неотложные платежи – капля в море! Одной казне должен больше сорока тысяч. Жалованье целиком удерживается в погашение ссуды. От литературных трудов не поступает ни копейки. Решительно нечем платить частные долги… И на журнал ничего опять не остается. Еще раз проверил журнальный счет. Первые номера печатал по две тысячи четыреста экземпляров. Если уменьшить тираж хотя бы на половину, авось удастся продержаться до лучших времен.

А где они, лучшие времена? Не сам ли во всем виноват? Слишком долго был в плену старых дружеских связей редактор-издатель «Современника». До сих пор не дал должного направления журналу.

Александр Сергеевич долго оставался в размышлении. Потом взял лоскут бумаги и стал набрасывать оповещение для будущего номера «Современника».

«Обстоятельства, – писал Пушкин, – не позволили издателю лично заняться печатанием первых двух нумеров своего журнала; вкрались некоторые ошибки…»

Да, ошибки, конечно, были. Но читатели авось поймут – дело не только в недосмотрах или опечатках. Отныне редактор-издатель берет руль в свои руки. «Современник» рубит канаты прежних связей и берет курс к новым берегам…

Перечитал заготовленное оповещение и почувствовал прилив неожиданной бодрости. Словно уже победно плывет «Современник» по новому курсу. Словно вдруг прошли через цензуру все запрещенные произведения. Словно не было унизительной сцены с ростовщиком.

А шаль Натальи Николаевны так и лежала на столике, небрежно брошенная на столовое серебро.

Александр Сергеевич встал из-за письменного стола. Долго разглядывал шаль, не касаясь ее руками. Был смущен и растроган, нежен и печален.

Когда Пушкин отправился на Каменный остров, накрапывал мелкий, августовский, почти осенний дождь.

Глава девятнадцатая

Пушкин был на даче, а в Петербурге держали совет сотрудники «Современника», которые не собирались плыть ни к каким новым берегам.

Из Москвы только что пришел свежий номер «Молвы». Снова выступал Виссарион Белинский. Он снова говорил о «Современнике», но как?

– Да что же это такое, Владимир Федорович! – негодовал, сидя в просторном кабинете Одоевского, Андрей Александрович Краевский. – Позвольте, я вас ознакомлю!

Говорил Краевский, несмотря на молодость, размеренно, без излишних вспышек чувств, но с приятной солидностью, как и следовало говорить чиновнику, идущему в гору. Будучи, однако, причастен к литературным занятиям и пользуясь особым расположением князя Одоевского, Андрей Александрович считал вполне своевременным представить на его суд статью «Молвы», которая породила возмущение.

Он вынул «Молву» из бокового кармана сюртука и не торопясь ее развернул.

– «Радушно и искренно приветствовали мы, – начал читать Краевский статью Белинского, – первую книжку «Современника»…» Нечего сказать, – не выдержал Андрей Александрович, – хорошо радушие, велика цена этой искренности! Помните, Владимир Федорович, как обрушился он на князя Вяземского: избави, мол, нас, боже, от его критики так же, как от его стихов. Выходит, первого критика и всеми уважаемого поэта вышел приветствовать добрый молодец с кистенем в руках?..

– Я, Андрей Александрович, не устаю повторять: переносим в словесность, когда спорим, нравы кулачных бойцов. Ну, Белинскому авось по молодости простится…

Андрей Александрович ничего не ответил. Продолжал чтение статьи:

– «…мы думали, что если бы сам Пушкин и не принимал в своем журнале слишком деятельного участия, предоставив его избранным и надежным сотрудникам, то одного его имени, столь знаменитого, столь народного, так сладко отзывающегося в душе русских, одного имени Пушкина достаточно будет для приобретения новому журналу огромного кредита со стороны публики…»

– Ну вот и усовестился кулачный боец, – откликнулся Владимир Федорович.

– Однако же послушайте дальше, Владимир Федорович, – Краевский горестно вздохнул. – Ничуть не устыдился борзописец. – И он снова стал читать: – «И вот мы, наконец, дождались этой второй книжки – и что ж? – Да ничего!.. Ровно, ровнехонько ничего!..»

Князь Одоевский опять расстроился.

– Этакая пагубная страсть, – сказал он, – всегда спешим в своих суждениях…

– И, стало быть, вот как оценивается, Владимир Федорович, ваш усердный труд по сбору второго номера.

– А я с своей стороны не умолчу и о вашем бескорыстном участии, Андрей Александрович.

– Труд мой, – Андрей Александрович Краевский приложил руку к сердцу, – ничтожен, хотя и бескорыстен. Но как же можно хулить все заботы, весь опыт, всю мудрость князя Одоевского!

– Да бог с ним, с Белинским, – откликнулся Владимир Федорович. – Все мы трудились и впредь будем трудиться на благо журналу и в помощь Александру Сергеевичу.

– А вот о нем-то и пишет далее московский громовержец: «В «Современнике» участия Пушкина нет решительно никакого».

– Так и писано?

– Черным по белому. Да еще с объявлением грозного приговора нашему журналу: «Вторая книжка вполне обнаружила этот дух, это направление; она показала явно, что «Современник» есть журнал «светский», что это петербургский «Наблюдатель»…»

– Это уж и совсем старая история, – объяснил Одоевский. – Никак не хочет простить нам господин Белинский, что, принадлежа к светскому кругу, действуем и в словесности сообразно с правилами светских приличий. А Шевыреву не раз уже доставалось за то, что зовет к участию в словесности светских людей и даже дам… Но что же плохого в уподоблении нас «Московскому наблюдателю»? Именно в этом союзе вижу я будущее «Современника». Если мы вооружаемся против мелочной лавочки Булгарина и против гаерства «Библиотеки для чтения», то не меньший наш долг – отмести и сомнительные похвалы и шумливую брань господ Белинских. Должно написать об этом в журнале совершенно открыто, без обиняков, – Владимир Федорович, обычно склонный к миротворству в литературных делах, подкреплял речь решительными жестами. – Но до сих пор медлит и уклоняется редактор-издатель «Современника», – закончил он.

– А пока что господин Белинский снова избирает князя Вяземского для нанесения главного удара. – Краевский нашел нужное место и прочел, отчеканивая каждое слово: – «…разборы «Ревизора» г. Гоголя и «Наполеона» – поэмы Эдгара Кине, подписанные литерою В., должны совершенно уронить «Современника».

– Ахти, какой свирепый! Не иначе как из семинаристов. Посмотрим, посмотрим, что теперь скажет Александр Сергеевич!

– Надо полагать, Владимир Федорович, что хочет господин Белинский сам возглавить критику в «Современнике», но пока это, слава богу, невозможно, то и завершает свой удар разъяренный оракул: «И на таком-то журнале красуется имя Пушкина!..»

Краевский прочитал последнюю фразу, дав всю волю возмущению, и брезгливо отложил «Молву».

Одоевский взял журнал и рассматривал его с опаской и недоумением. Такой дерзости он никак не ожидал.

– Дожили, Андрей Александрович, – сказал он. – Господин Белинский, может быть, и очень известный в своем тесном круге, ныне диктует свою волю – и кому? – Пушкину!

– А кто такой Белинский? – словно размышляя вслух, продолжал Краевский. – Если подчинить его должному направлению, уверяю вас, будет полезен добропорядочному журналу.

– Не знал, Андрей Александрович, что можете вы быть таким фантазером.