Элизабет Гаскелл - Руфь

• Название: Руфь
• Автор: Элизабет Гаскелл
• Жанр: Любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-04737-2

Элизабет Гаскелл (1810–1865) — одна из знаменитых английских писательниц, наряду с Джейн Остин и Шарлоттой Бронте. Роман «Руфь», опубликованный в 1853 году, возмутил викторианское общество: это одно из немногих англоязычных произведений литературы XIX века, главной героиней которого становится «падшая женщина». Роман повествует о судьбе девушки из бедной семьи, рано оставшейся сиротой. Она вынуждена до конца своих дней расплачиваться за любовь к аристократу. Соблазненная и брошенная, Руфь рожает незаконного ребенка. Ей приходится многое пережить и преодолеть, чтобы искупить свой грех и вновь завоевать уважение жителей маленького провинциального городка.

---

Мистер Бенсон вышел из кабинета и увидел Руфь, которая отодвигала засов на входной двери. Лицо ее было очень бледно, только на щеках выступили два красных пятна. Запавшие неподвижные глаза сверкали лихорадочным блеском.

— Руфь! — позвал он.

Губы ее пошевелились, но горло было так сухо, что она не смогла ничего выговорить.

— Куда вы идете? — спросил он.

Она была одета по-дорожному, но, даже стоя на месте, дрожала так, что было ясно: она упадет, не пройдя и нескольких шагов.

Руфь медлила с ответом, глядя на него сухими сверкающими глазами. Наконец она прошептала:

— В Хелмсби… Я иду в Хелмсби.

— В Хелмсби? Бедная девочка, Бог да благословит вас! — воскликнул мистер Бенсон, видя, что она едва ли понимает, что говорит. — Где же это Хелмсби?

— Не знаю. В Линкольншире, наверное.

— Зачем же вы туда идете?

— Тише, он спит! — ответила она, услышав, что мистер Бенсон нечаянно возвысил голос.

— Кто спит?

— Этот несчастный мальчик, — отвечала она, начиная дрожать.

— Пойдите сюда! — повелительно сказал он, указывая на кабинет. — Сядьте на стул. Я сейчас вернусь.

Он отправился за сестрой, но оказалось, что та еще не вернулась. Тогда он обратился к Салли, занятой, как всегда, уборкой.

— Как давно Руфь пришла домой? — спросил он.

— Руфь? Ее с утра не было. Они с Леонардом отправились на целый день куда-то с девочками Брэдшоу.

— Так она не обедала?

— Ну, не здесь, во всяком случае. Не могу же я отвечать за то, что она там делала, в другом месте?

— А где Леонард?

— Да почем я знаю? С матерью, наверное. Так мы договаривались, по крайней мере. У меня и своих дел выше крыши, некогда мне чужими заниматься. — И она с сердитым видом продолжила скоблить кастрюли.

Мистер Бенсон помолчал с минуту.

— Салли, — сказал он, — налей мне, пожалуйста, чашку чая. Можешь поскорее вскипятить воду? И несколько ломтиков поджаренного хлеба. Я приду за ними через десять минут.

Пораженная чем-то в тоне его голоса, она в первый раз взглянула на него:

— Да что с вами? На вас лица нет! Небось, замучились до смерти из-за каких-нибудь пустяков? Знаю я вас! Ладно-ладно, сделаю вам чай. А я все надеялась, что вы поумнеете, когда состаритесь.

Мистер Бенсон не отвечал, а пошел отыскивать Леонарда, надеясь, что присутствие ребенка возвратит матери силу самообладания. Он отворил дверь в салон, заглянул туда, но никого не увидел. Однако, уже затворяя дверь, он услышал глубокий вздох со всхлипыванием. Мистер Бенсон пошел на этот звук и обнаружил мальчика на полу, спящего крепким сном. Лицо его опухло от рыданий.

«Бедное дитя! Так вот о чем она говорила, — подумал мистер Бенсон. — Рано же коснулось его несчастье! — продолжал он с состраданием. — Нет, я не стану его будить».

Он вернулся в кабинет один. Руфь сидела там же, где он ее посадил, с запрокинутой головой и закрытыми глазами. Когда он вошел, она вскочила.

— Мне надо идти! — проговорила она.

— Нет, Руфь, вам не надо идти. Вы не должны нас оставлять. Мы не можем обойтись без вас. Мы вас очень любим.

— Любите меня? — повторила она, глядя на него с тоской.

Глаза ее наполнялись слезами. Это был добрый знак, и мистер Бенсон решил продолжить:

— Да, Руфь, вы знаете, что любим. Сейчас ваш ум занят другими вещами, но вы знаете, что мы вас любим, и ничто не изменит нашей любви к вам. Так что и не думайте уходить. Да вы бы даже не подумали об этом, если бы были здоровы.

— Знаете ли вы, что случилось? — спросила она тихо.

— Да, я все знаю, — отвечал он. — Для нас это ничего не меняет. Да и что изменилось?

— Ах, мистер Бенсон, разве вы не знаете, что мой позор обнаружен? — ответила она, разражаясь рыданиями. — Я должна оставить вас, оставить Леонарда, чтобы позор не пал на вас.

— Не следует вам этого делать. Оставить Леонарда! Вы не имеете права покидать его. И куда бы вы пошли?

— В Хелмсби, — смиренно отвечала она. — Сердце мое разорвется, если я уйду. Но я должна это сделать ради Леонарда. Должна…

Говоря это, она горько плакала, но мистер Бенсон не утешал ее, понимая, что слезы принесут ей облегчение.

— Посидите здесь смирно! — сказал он повелительным тоном, а сам пошел за чаем.

Он сам принес ей чай, так что Салли и не узнала, для кого она его готовила.

— Выпейте это, ну пожалуйста! — Он говорил с ней тоном взрослого, который уговаривает ребенка принять лекарство. — И хлеба поджаренного скушайте.

Она взяла чашку и с лихорадочной поспешностью выпила чай. Пища не пошла ей в горло, но Руфь послушно попробовала еще раз.

— Нет, не могу, — сказала она наконец, откладывая в сторону кусочек хлеба.

В этих словах уже послышалось что-то похожее на ее обычный тон: она говорила тихо и мягко, а не тем хриплым тонким голосом, как вначале. Мистер Бенсон сел подле нее:

— Теперь, Руфь, нам надо с вами поговорить. Я хотел бы узнать, какой у вас был план. Где находится это Хелмсби? Почему вы решили туда отправиться?

— Там жила моя мать, — ответила Руфь. — Давно, еще до замужества. И где бы она ни жила, все ее нежно любили. Я думала… я думаю, что ради нее кто-нибудь даст мне работу. Я хотела сказать им правду, — продолжала она, опуская глаза, — но все-таки они, может быть, дали бы мне работу, не важно какую, в память о ней. Я многое умею делать, — добавила она, поднимая голову. — Я могла бы полоть, могла бы работать в саду, если б они не захотели терпеть меня в доме. Или нашелся бы тот, кто в память о моей матери… Ах, моя милая, милая мама! Знаешь ли ты, где я и что я?! — вскричала она, снова принимаясь рыдать.

Сердце мистера Бенсона разрывалось от жалости, но он заговорил повелительно, почти сурово:

— Руфь, вы должны взять себя в руки! Так нельзя. Я хочу, чтобы вы меня выслушали. Ваша мысль пойти в Хелмсби была бы хороша, если бы вы могли оставить Эклстон, но я думаю, что вы совершите великий грех, если расстанетесь с Леонардом. Нельзя разрывать узы, которыми Бог связал вас вместе.

— Но если я буду жить здесь, все будут помнить о его рождении. А если я уйду, они могут забыть…

— А если не забудут? И если вы уйдете, ему станет плохо, он может заболеть. И как же вы, которой сам Бог велел — помните об этом, Руфь! — заботиться о нем и терпеливо растить его, как же вы бросите его на попечение чужих людей? Я понимаю, что вы хотите сказать! Но и мы… как бы мы нежно ни любили его, мы все-таки ему чужие по сравнению с матерью. Он может пойти по дурной дороге, и виной этому будет недостаток терпения, отсутствие родительской власти. А где вы будете в это время? Никакой страх позора, ни за себя, ни за него, не дает вам права отказываться от лежащей на вас ответственности.

Говоря это, он внимательно следил за Руфью и видел, что она понемногу поддается силе его убеждений.

— А кроме того, Руфь, — продолжал он, — мы до сих пор шли по ложному пути. Это моя вина, моя ошибка и мой грех. Мне следовало понять это раньше. Но теперь начнем твердо держаться правды. За вами нет новых проступков, в которых пришлось бы каяться. Будьте тверды и веруйте! Отвечать вам только перед Богом, а не перед людьми. Стыд не в том, что грех ваш будет известен обществу, а в осознании своей греховности. Мы слишком боялись людей и слишком мало — Бога. Но теперь воспряньте духом! Скорее всего, вам придется заниматься очень грубой работой — хотя, конечно, и не в поле… — сказал он с мягкой улыбкой, на которую она, уничтоженная и несчастная, не в силах была ответить. — Подумайте, Руфь, — продолжал мистер Бенсон, — наверное, вам долгое время придется ждать. Никто не захочет принять услуг, которые вы будете рады предложить… Люди отвернутся от вас и начнут говорить о вас жестокие вещи. В состоянии ли вы кротко перенести такое обращение? Вы должны отнестись к этому, как к епитимье, которую Господь накладывает на вас, и не держать зла на тех, кто пренебрегает вами, а терпеливо ждать времени, которое обязательно придет, — я говорю об этом, опираясь на слово Божие, — когда Он, очистив вас словно огнем, направит вас на дорогу истины. Дитя мое, Христос, Господь наш, возвестил нам о неизреченной милости Божией. Довольно ли у вас веры, чтобы смело и терпеливо перенести все свои несчастья?

Руфь тихо молчала до этого мгновения, когда серьезность и настоятельность вопроса заставили ее дать ответ.

— Да! — сказала она. — Я надеюсь… Я верю, что смогу вытерпеть, потому что я согрешила и совершила зло. Но Леонард…

Она взглянула на мистера Бенсона.

— Но Леонард… — откликнулся тот, словно эхо. — Ах, как это тяжело, Руфь! Я знаю, как жестоко общество, как неутомимо преследует оно таких, как он.

Мистер Бенсон смолк, обдумывая, как бы смягчить то, что он должен был сказать, а потом продолжил:

— Но общество — еще не все, Руфь. И желание услышать о себе хорошее мнение и высокую оценку людей — не главное. Научите этому Леонарда. Вам не следует желать ему жизни безоблачной, как летний день. Вы сами бы не стали делать ее такой, если бы это было в ваших силах. Научите его достойно, с христианским смирением встречать те испытания, которые посылает Господь. И то, о чем мы говорим, — одно из них. Но не учите его смотреть на жизнь, полную борьбы, а иногда разочарований, как на тяжелую и печальную обязанность. Учите его на примерах героев и воинов армии Христовой тому, как надо сохранять свою веру. Расскажите ему о тяжком пути, по которому прошел некогда Иисус. О Руфь, подумайте о жизни и тяжкой смерти нашего Спасителя и о его Божественном терпении! — воскликнул он. — Когда я смотрю и вижу, как вы нужны этому мальчику, то не понимаю, как вы могли быть такой малодушной, чтобы захотеть бежать от вашего долга! Но все мы до сих пор вели себя как трусы, — добавил он с суровым самоосуждением. — И да поможет Господь нам больше не быть ими!