Эмманюэль Ле Руа Ладюри - Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610

• Название: Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610
• Автор: Эмманюэль Ле Руа Ладюри
• Издательство: Международные отношения
• Жанр: История
• Год: 2004
• ISBN: 5-7133-1187-2

Предлагаемая вниманию читателей книга продолжает начатую издательством серию работ из пяти томов (восемь книг) по истории Франции. Она посвящена эпохе Возрождения и Реформации. Рассматривая наиболее значительные события этого времени, автор зачастую дает им новую, оригинальную оценку. Большое внимание уделяется демографической ситуации, вопросам социального и экономического развития, укрепления центральной власти, роста и развития государственного аппарата — тем факторам, которые способствовали превращению Франции в сильное абсолютистское государство.

К работе прилагаются географические карты, генеалогические диаграммы, она снабжена справочным аппаратом.

Для студентов, преподавателей, специалистов-историков, всех интересующихся историей Франции.

---

«Еретическое» нашествие на французские земли начинается с 1519 года, с поступлением в Париж — не без помощи издателей — первых брошюр Лютера в пачках по 100 экземпляров.

Палинодии Сорбонны (которая не осуждает полностью враждебность Лютера к папским индульгенциям), бюрократическая инерция, которую проявляют Парижский парламент и окружение короля, и, наконец, терпимый гуманизм Франциска задерживают до 1523 года первое серьезное неодобрение новых идей. И они используют эту достаточно длительную отсрочку, чтобы пустить корни, прочность которых докажет время. Лютеранская пропаганда усиливается в 1520-х годах, совпадая с разгромом при Павии, предательством коннетабля Бурбона и периодами резкого повышения цен на пшеницу.

Такая кризисная атмосфера не могла не способствовать усилению религиозных противоречий. Лютеранство выдвигало перед христианами на этой стороне Вогезов несколько вопросов первой величины: ставя акцент в соответствии с посланием Святого Павла, которым до сих пор пренебрегали, на спасительной вере, оно отбрасывает ветхий хлам формализма и суеверного ритуализма, которые заслоняют верования каждого. В то же время лютеранство выдвинуло — и это представляло главное испытание — важнейшее требование к верующим: до Лютера можно было соглашаться на словах или в глубине души с определенной церковной культурой, завещанной историей и тесно связанной с живой структурой коллективного общества, можно было уважать принципы этой культуры, отдавать должное ее торжественным церемониям, заниматься благотворительностью, с радостью участвовать в молебнах, различных праздничных мероприятиях… Но после 1520 года, когда Франция, в свою очередь, оказалась под влиянием идей монаха из Виттенберга, уже недостаточно было быть полностью погруженным в культ или в культуру. Делать надо значительно больше и лучше: нужно верить, следуя идеям Лютера. Верить. И только верить. Но достичь чистой, простой веры не так-то и просто, даже если к этому относиться с самым горячим желанием. Сам Паскаль сумел выпутаться из поставленных таким образом проблем лишь благодаря хитроумной находке — пари — которая обессмертила его имя.

Будучи гуманистами, Франциск и его сестра предпочли бы поддерживать мирное сосуществование принципов официальной Церкви и инакомыслия. Это невинное и очень евангелическое пожелание было неосуществимо в долгосрочной перспективе.

Ведь Лютер, логически сворачивает на путь антигуманизма. Действительно, какое значение может иметь языческая античность, от которой хотят спасти и очистить христианскую доктрину? Саксонский предсказатель знакомит с классической культурой, тем не менее осыпает бранью несчастного Эразма, имя которого действительно отождествляется с возрождением греческой и латинской литературы. Он называет его «ядовитым полемистом, эпикурейским кабанчиком, жалким писателем, оглашенным, нечестивцем, болтуном, софистом, невеждой». Он квалифицирует идеи Эразма как «смесь клея и грязи, мусора и помоев», и, как напишет (не без вселенской меланхолии) Жан де Люмо, «придется дожидаться XX века, чтобы Эразм-христианин был вновь открыт».

Значительные силы — лютеранские «слева» и интегристские «справа» — подталкивают к расколу. Но Франциск упрямо противится и лишь скрепя сердце отказывается от примиренческих позиций, каковыми являются, естественно, и его собственные. Много раз, вопреки воле репрессивно настроенных судей, он спасает свободу или жизнь дворянина и набожного интеллектуала, приверженца евангелических идей Луи де Беркена[85]. В 1529 году, воспользовавшись отсутствием короля, Парламент приказывает втайне от монарха сжечь Беркена.

Королю придется смириться со свершившимся фактом: в конечном счете, он нуждается в Папе (и, стало быть, в партии сторонников сожжения еретиков) в целях осуществления своих итальянских замыслов и реализации идей конкордата.

Тем не менее королевский «центризм» еще не сказал своего последнего слова. В 1530 году дело о разводе Генриха VIII с Екатериной Арагонской было передано в Сорбонну для теологических консультаций. Обоснованно или нет, но этот развод обозначит в истории Англии начало «правильного выбора» и потрясающих перемен на острове. Порывая с Римом, британские руководители откроют путь для мощного развития страны в течение двух последующих веков и на другом берегу Ламанша: будут привнесены (хотя к этому специально не стремились) зародыши духовной и интеллектуальной свободы, будет волей или неволей проявляться терпимость по отношению к левому пуританскому экстремизму, который вскоре зародится на уязвимом фланге англиканизма. Произойдет, наконец, частичное обновление экономики благодаря разрешению продажи имущества британских монастырей.

Но в той мере, в какой Франция окажется затронутой (в дипломатическом плане) злоключениями короля Тюдора, Валуа демонстрирует решительные прогенриховские симпатии. Вопреки враждебности Сорбоннского синдика, закоренелого интегриста Беда, Франциск заставит Университет утвердить развод своего лондонского кузена-короля. Конечно, французская монархия имеет для этого основательные причины, которые заключаются в необходимости проявлять уважение, заслуживаемое Великобританией. Но решительность Франциска в этих обстоятельствах — это палка о двух концах. Во-первых, эта решимость носит прогалликанский характер: Франциск, поддержанный и Парламентом, запретил Беда консультироваться с Римом по делу Генриха VIII, так как это чревато угрозой для прав и привилегий Французского королевства. Во-вторых, она идет в прогуманистском русле: Гийом дю Белле, имя и семья которого отождествляются с французским продвижением по пути Возрождения, является одним из главных помощников Валуа и Генриха в этом эпизоде отношений с Сорбонной, а при необходимости — и в борьбе против нее. Легко понять во всем этом деле относительную «беззаботность» короля Франции. В конце концов ни Генрих VIII, ни даже Лютер a priori не дают серьезных оснований для озабоченности сословного общества, каковым является монархическая Франция начала XVI века: английский суверен, самое большее — раскольник, его развод противоречит римским установлениям, но не меняет систему догм. Что касается Мартина Лютера, то он выступает в поддержку церковной иерархии, в которой господствуют епископы, и, таким образом, не посягает на основополагающие структуры «первого сословия», иначе говоря — духовенства. Такое всепрощенчество отнюдь не распространяется на лидеров радикальной Реформации, будь она швейцарской во главе с Цвингли или французской, а вскоре женевской во главе с Кальвином.

Идеи Цвингли и Кальвина действительно направлены на подрыв церковного сословия, которое многие люди, справедливо или нет, до тех пор считали священным. И распространение этих идей в королевстве может лишь привести к обострению взрывоопасных противоречий, несмотря на неоспоримую добрую волю (поначалу) Франциска. В этом, впрочем, заключается основное невезение Реформации во Франции: вместо осторожных шагов с самого начала, как это было у Лютера и Генриха, она сразу приняла революционный характер, взрывающий догмы, иерархию, церковные институты. Даже алтари с их статуями, витражами, сокровищами подверглись вандальскому надругательству. В общем, для успеха Реформации во Франции не хватило одного: ее должны были бы навязать твердо, но осмотрительно сверху — официальные власти, как это было сделано в Саксонии и в Англии. Надругательство над статуей Мадонны в Париже в 1528 году спровоцировало, напротив, первые яростные действия монархии.

Раскол, конечно, еще не был необратимым: в 1533 году на начальной стадии в Париже достаточно еретическая проповедь Никола Копа, бывшего некоторое время ректором Университета и нашедшего убежище в Базеле, вызвала со стороны Парламента лишь умеренные гонения. Впрочем, король сделал все, чтобы сдержать пыл. С точки зрения властей на местах, более опасным было дело с афишами, разразившееся в 1534 году. На этот раз размытая граница между проримскими ортодоксами и реформаторами-«предгугенотами» перестанет быть малозаметной. Теперь она проведена по ниточке, и гильотинный нож репрессий может настолько же легко опуститься, насколько очевидным стало отныне противостояние.

Эти афиши, составленные французским пастором Антуаном Маркуром, находившимся в ссылке в Невшателе, и развешанные в Париже 18 октября 1534 г., содержали нападки или категорическое и полное отрицание «святой мессы», реального присутствия Христа в просвире и, конечно, таинства причастия. Они, таким образом, значительно отличались от (относительного) «поссибилизма», который культивировал Лютер, и сближались с радикализмом цюрихских адептов Цвингли (действительно, Невшатель не так уж и далеко от Цюриха!).

Цвингли, как и Маркур, отвергает и высмеивает присутствие 30-летнего мужчины (Христа) в кусочке теста (Святое причастие). Кроме того, Цвингли полностью отменил епископат в приходе, который он контролировал, в пользу неприметной и глубоко эгалитарной Церкви. Но, как скажет позже один английский монарх, «нет епископа, нет и короля» (по bishop, по king). To есть устранение прелатов в церковной системе ставило под сомнение полусвященную-полумирскую природу личности монарха.