Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

• Название: Белки в Центральном парке по понедельникам грустят
• Автор: Катрин Панколь
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-086282-5

На Жозефину наседает издатель, требуя от нее новую книгу. Но ей не до творчества: младшая дочь только что завела первый взрослый роман, старшая превращается в копию своей интриганки-бабушки; расположения Жозефины добивается красавец Филипп (но не так-то просто принять ухаживания мужа своей умершей сестры!), а лучшая подруга пребывает в депрессии и постоянно требует внимания и утешения.

Однажды утром Жозефина находит на помойке чей-то дневник. Она и подумать не могла, что именно в нем найдет утраченное вдохновение и вкус к жизни…

---

Слышать это было обидно.

— Вы тоже долго делали, что вам скажут.

— Потому-то я тебе и говорю, что так жить не надо! В какой-то момент надо взять себя в руки и начинать все решать самому.

Когда он об этом говорит, кажется, что все так просто…

Он снова рассказал мне про место за туманом. Он нашел свое место.

Это был волшебный вечер.

Мы поужинали вдвоем. Он заказал ужин в номер, обслуживали нас по-царски. В салате он выбирает только самые красивые, ровные листочки, прочие не ест. Ничего себе! Дома у нас надо все доедать до последнего листика, даже подвядшие. Но я решил есть как он, некрасивые листья оставил на тарелке. Правда, их было немного. Я купался в роскоши. По-моему, у меня даже поступь изменилась, когда я вышел из гостиницы: я шел, засунув руки в карманы, и насвистывал.

Родители сидели в гостиной в пижамах и халатах, с мрачным видом. Я объяснил, что мы ходили с Женевьевой в кино и фильм нам так понравился, что мы остались на второй сеанс. Не забыть бы ее предупредить, чтобы она не проболталась!

12 января 1963 г.

Я рассказал Женевьеве, что провел вечер с ним, а родителям сослался на нее. Она опустила глаза и спросила: «Ты что, влюбился?» Я ответил, мол, спятила? А она говорит: «Ну так докажи, что нет! Поцелуй меня!» Мне совершенно не хотелось с ней целоваться, но пришлось, иначе она бы меня раскусила. Я коснулся ее пушка над верхней губой… Просто дотронулся губами до ее губ, не крепко, не взасос, ничего такого! Она положила голову мне на грудь и вздохнула: «Теперь мы помолвлены!» У меня по спине скатилась капелька холодного пота…»

— Мама, мама! — кричала Зоэ, вернувшись из школы. — Ты где? Что ты делаешь?

— Читаю дневник Юноши.

— А, и докуда ты дочитала?

— Он только что поцеловался с Женевьевой.

— Фу! Зачем?

Жозефина объясняла. Зоэ слушала, опершись щекой на руку. Рассказывая о Юноше дочери, она училась лучше его понимать. Проникала в его мысли. Не судила его, нет, — превращала в героя своей книги. Она словно пропитывалась им насквозь. Вот так, думала она, и надо писать: нужно понять персонажа, набрать как можно больше мелких деталей, дать им настояться, в определенный момент произойдет щелчок — и он оживет. И останется просто следовать за ним, смотреть, что он делает.

— Тебе не скучно мне рассказывать? — спрашивала Зоэ.

— Наоборот, мне интересно. Это как рассказывать самой себе. Почему ты думаешь, что мне скучно?

— Потому что у тебя иногда бывает плохое настроение, у меня такое чувство, что я тебе действую на нервы. Раньше ты была другая. Раньше тебе всегда можно было рассказывать о чем угодно, когда угодно, и ты всегда слушала…

— А сейчас я меньше слушаю?

— Ну да, — кивала Зоэ и прижималась к матери.

— Сейчас я все время зверую?

— Хорошее слово — «зверую», я его запишу в блокнот. Слушай, а тебе неинтересно, кто это на самом деле — Юноша?

— Интересно, я хочу дознаться кто. Присматриваюсь ко всем особям мужского пола в нашем доме.

— Еще не нашла?

— В корпусе Б, кроме мсье Дюма, не представляю, кто бы это мог быть.

— Это тот, что всегда пудрится белой пудрой?

— Да.

— А в корпусе А? Мерсон? Хотя нет, он слишком молодой… Пинарелли?

— Ему около пятидесяти…

— Это он так говорит! А кто еще?.. Мсье Буассон? Он зануда. Влюбиться в Кэри Гранта — это как-то совсем не в его духе. Может, мсье Леже? Старший из двух мужчин, которые теперь живут на пятом, в квартире Гаэтана?

— Я тоже подумала, что, может, это он.

— Но вообще, — прибавила Зоэ, напустив на себя таинственный вид, — есть еще мсье Сандоз. Он в молодости, между прочим, работал в кино. Он сам мне сказал. Не исключено, что это он. И поэтому он такой грустный. Он лишился величайшей любви в своей жизни.

— А сегодня обхаживает Ифигению? Скажешь тоже…

— А что, Ифигения тоже не лыком шита. Яркая личность. Ему нравятся люди, которые как-то выделяются. В душе он по-прежнему маленький мальчик… Мам, давай сегодня посмотрим «Шараду», а? Я уже сделала уроки!

И они стали смотреть «Шараду». Стоило появиться на экране Одри Хепберн, как Зоэ воскликнула: «Какая же она красавица! Она, должно быть, вообще ничего не ела, такая худая, — я тоже не буду ничего есть!» Она ждала сцены, где Бартоломью, персонаж Уолтера Маттау, говорит: «Когда я последний раз сдавал галстук в химчистку, мне вернули только пятно!» — и заходилась от смеха, и теребила пальцы на ногах.

Жозефина рассеянно думала о чем-то. Одри Хепберн на экране не давала Кэри Гранту прохода, настойчиво — и при этом изящно, с юмором. Как ей удается признаваться мужчине в любви с такой ненавязчивой легкостью? Эта женщина — воплощение фации.

Недавно она столкнулась на улице с Беранжер Клавер. Точнее, Беранжер едва не сбила ее с ног, торопясь с одной эксклюзивной распродажи, в «Прада», на другую, в «Задиг и Вольтер».

— Падаю с ног, дорогая! Ни минутки покоя! Как же замечательно жить одной, без мужчины в доме! Жак просто чудо, за все платит и ни во что не лезет. Я каждый вечер куда-нибудь хожу. Развлекаюсь, не то слово!.. А ты как? Что-то неважно выглядишь… Все без ума от Филиппа Дюпена? Ох, забудь ты его, дорогая… Он еще живет с этой, ну, знаешь…

— Да-да, — поспешно ответила Жозефина, не желая слушать дальше.

— Она живет у него, он везде появляется с ней! Ты ее знаешь?

— Н-нет.

— Говорят, она очень даже ничего. И молоденькая, само собой. Я тебе просто говорю, чтобы ты не теряла времени. В наши годы время терять нельзя! Ладно, я побежала, мне еще кучу магазинов обойти, обожаю специальные распродажи!

Она вытянула губы трубочкой, чмокнула воздух и ринулась в такси, путаясь в пакетах.

Жозефина то беспричинно радовалась, то переживала. От Филиппа вестей не было. Она то твердила про себя: «Он меня забыл, он живет с другой», — то снова принималась надеяться и почти не сомневалась, что он ее любит. Собиралась поехать к нему… Но не ехала. Боялась упустить Кэри Гранта и Юношу.

Болтовня Беранжер повергла ее в полное отчаяние.

Фильм подходил к концу. Зоэ лениво потягивалась:

— Вообще его можно понять, Юношу. Кэри Грант ужасно обаятельный, хотя, по мне, конечно, староват.

— Когда кого-то любишь, на отдельные мелочи не обращаешь внимания. Любишь — и все.

Зоэ щелкала пультом, переключала каналы. Она остановилась на старом фильме про комиссара Мегрэ, который снимался еще во дворе дома № 36 на набережной Орфевр, выключила звук и предложила:

— Может, тебе поговорить с Гарибальди? Вдруг у него в картотеке что-нибудь есть на Юношу? Дай ему список, пять-шесть человек, которые у тебя на примете. Ты знаешь, сколько ему лет, где он родился, профессию его отца… Помнишь, у дяди Бассоньерихи была такая картотека на всех подряд?[53]

— С чего ему быть в полицейской картотеке?

— Мало ли… Спросить-то можно.

— Вообще да. Звякну ему завтра. А теперь — спать! Завтра в школу.

Зоэ нагнулась, погладила Дю Геклена, почесала за ухом. Пес что-то проворчал и отодвинулся.

— Что с тобой, псище? — удивилась Зоэ и прибавила басом, подражая Гомеру Симпсону: — Доу! Что, в холодильнике нету больше пончиков?

Пятнадцать лет, подумала Жозефина. Ей пятнадцать, у нее есть мальчик, и она говорит голосом Гомера Симпсона.

Она так и сидела на диване, закутавшись в плед.

Гарибальди… Последний раз они виделись в тот жуткий день, когда их с Филиппом вызвали в дом № 36 на набережной Орфевр и сообщили о гибели Ирис. Она поплотнее завернулась в плед.

Почти девять месяцев назад…

Зоэ вернулась, расчесывая на ходу волосы, и скользнула к матери на диван. Жозефина ее обняла. Это был их заповедный час, когда они секретничали. Зоэ всегда начинала с какой-нибудь ерунды, а потом заговаривала о чем-то серьезном. Жозефина любила эти минуты полного доверия. Придет день, когда Зоэ уже не будет ей обо всем рассказывать. Она знала, что рано или поздно так случится, и заранее этого страшилась.

— Знаешь, наша учительница по французскому, мадам Шокар, сегодня сказала только девочкам из нашей группы: «Не будьте клушами, вы можете сделать в жизни столько прекрасного и интересного, а жить и думать, мол, если бы я раньше захотела, то смогла бы, это слишком просто».

Она вытянула ногу, почесала под коленкой, снова подогнула ногу и плотнее прижалась к Жозефине под пледом.

— А потом она еще сказала: вот смотрю я на вас, вы все сейчас хорошенькие, смотрите, чтобы через десять лет никто не раскис и не захандрил!.. Самая лучшая моя учительница за всю школу. На нее смотришь и понимаешь, что можно стареть спокойно, можно даже поседеть и все равно остаться совсем не старой. Старость — это когда сам становишься грустным и других вгоняешь в тоску. Вот ты, например, никогда по-настоящему не состаришься, потому что ты никого не вгоняешь в тоску.