Исай Калашников - Повести

• Название: Повести
• Автор: Исай Калашников
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1987

Повести народного писателя Бурятии Исая Калашникова, вошедшие в сборник, объединены темой долга, темой служения людям.

В остросюжетном «Расследовании» ведется рассказ о преступлении, совершенном в одном из прибайкальских поселков. Но не детектив является здесь главным. Автор исследует психологию преступника, показывает, как замаскированная подлость, хитрость оборачиваются трагедией, стоят жизни ни в чем не повинным людям. Интересен характер следователя Зыкова, одерживающего победу в психологической схватке с преступником.

Повесть «Через топи» посвящена воспитанию молодого человека, вынужденно оказавшегося оторванным от людей в тайге. Писатель показывает, как нерешительный, инфантильный юноша, преодолевая трудности, становится мужественным и ответственным человеком.

---

Можно было радоваться. Но на душе было тошно и скверно. Надо было бы во всем покаяться перед матерью, но он не осмелился, потому что мать долго была не в себе. И вина перед нею давила на сердце.

Без отчимовой зарплаты жить стало туговато. Мать устроилась на работу, а его отправила в деревню, к бабушке. Там, в деревне, он стал учиться в школе. Память у него была цепкая, все разом схватывал и быстро запоминал. Бабушка не могла нарадоваться на внука.

Все вроде бы наладилось, но очередная беда уже подстерегала его. Бабушка заболела и скончалась. Пришлось возвращаться в город, а у матери новый муж. Снова надо было жить под одной крышей с чужим человеком.

Эти воспоминания начали тяготить его. Поднялся с дивана. Пришло утро, электрический свет, горевший всю ночь, стал тусклым, безжизненным. Он выключил лампочку, пошел умываться. Из туалетного зеркала на него глянуло малознакомое лицо с синими кругами под глазами, набрякшими веками. Вылил на себя не меньше ведра холодной воды. Но легче от этого почти не стало. Голова тупо гудела, по телу пробегали мурашки.

Пришел Тимофей Павзин и принялся за уборку. Неуклюжий, до глаз заросший бородой, он с сопением подметал пол. Мокрый веник оставлял на крашеных половицах грязные полосы. Степан брезгливо перешагивал через них, словно боялся запачкать домашние туфли на белой войлочной подошве. В окно, сквозь желтеющую листву старого тополя, ударило солнце, и от яркого света его особенно грязным, затасканным казался пол, неумело подметенный Тимофеем.

Приходили и уходили люди. Надо было готовиться к похоронам. Его о чем-то спрашивали. Он отвечал, возможно, и невпопад. От него отстали. Лишь Тимоха, угрюмый и больше обычного почерневший, никуда не ушел. Хорошо, что он тут, рядом.

— Тяжело мне, Тимоша. Видит бог — тяжело.

— Теперь уж что… Ты бы выпил. Полегчает.

— Бесполезно. Я знаю. Внутри ничего, кроме изжоги, не остается. Ты будь со мной эти дни, Тимоша. Ты как брат мне. Даже лучше. Уеду я отсюда. Этот дом и все, что в нем есть, тебе оставлю. И работать на свое место определю.

Тимофей громко засопел, шмыгнул носом и, торопливо столкав мусор в угол, вытер руки о штаны.

— Налью я тебе и себе, а?

— Налей. Но мне самую малость.

Из кармана своей брезентухи, висевшей в прихожей, Тимофей достал бутылку, крепкими желтоватыми зубами сорвал жестяную пробку.

— У Клавы брал?

— Ну.

— Что она?

— Спрашивает. — Тимофей достал из буфета две рюмки. — Зайти хотела.

— Сейчас ей тут делать нечего! — ощутив внезапный прилив злости, сказал Степан.

Тимофей полез в холодильник искать закуску, глянул в окно.

— Вон милицейские валят. Кажись, сюда рулят.

— Ты разливай, разливай, Тимоша. Нам с тобой на них глядеть нечего.

Наполнив рюмки, Тимофей покосился на дверь и торопливо выпил. Одной рукой вытер губы, другой толкнул бутылку за холодильник. Эх, Тимоня…

— Налей себе еще. И бутылка пусть на столе стоит. Экий ты… — Степан сел верхом на табуретку, поставил локти на стол, стиснул виски.

Скрипнула калитка, простучали шаги в сенях. Степан хотел было выйти навстречу, дернулся, но, передумав, остался сидеть на месте, все крепче стискивая ладони. Алексей Антонович и второй, незнакомый Степану сотрудник, упитанный, рыхловатый, вежливо поздоровались, разделись в прихожей, сели в отдалении от кухонного стола. У Алексея Антоновича лицо было серое от усталости, нос заострился. Второй, одетый как-то очень уж просто — мягкая фланелевая рубашка и серый в крупную клетку пиджак, — выглядел бодрее, во всяком случае незаметно было, что не выспался, свежо розовело лицо, светло голубели глаза, вслушивались на голове мягкие волосы, дремала на губах слабая улыбка.

— Извините, Алексей Антонович, выпиваем. Мочи нет. Вы же знаете, я даже на охоте к зелью этому прикладывался редко. Но сейчас… Не вина — отравы бы выпил.

— Не поддавайтесь, Степан Васильевич… Горе этим не зальешь.

— Эх, Алексей Антонович, и вы, дорогой товарищ…

— Зыков. Следователь прокуратуры Зыков, — запоздало представил Алексей Антонович.

— Со стороны оно, знаете, видится иначе. — Степан поднял рюмку, выпил, сморщился. — Тьфу, гадость. Не буду больше. Себе, Тимофей, если хочешь, наливай. Вам, товарищи, не предлагаю. Понимаю… Что-нибудь обнаружили?

— Обнаружим, Степан Васильевич. Будьте уверены! — сказал Алексей Антонович.

— Надеюсь.

— У нас есть несколько вопросов. — Алексей Антонович выразительно глянул на ссутулившегося над рюмкой Тимофея. — Поговорить надо.

— Говорите. Это мой друг. И вчера мы целый день были вместе. Расстались за несколько минут до этого.

Алексей Антонович недовольно пожевал губами, но Зыков, опережая его, сказал:

— Это даже лучше, что застали вас вместе. Где вы были днем?

— Окунишек ловили. Тут есть недалеко озеро. Алексей Антонович знает.

— Во сколько возвратились в поселок?

— На часы не смотрел. Думаю, около семи. Как, Тимофей?

Тимофей молча кивнул головой.

— Пришли в поселок — потом что?

Вопросы были простенькие, спрашивал Зыков с доброжелательной улыбкой, и все же Степану трудно было вести этот разговор, хотелось, чтобы они скорее ушли, оставили их вдвоем с Тимохой.

— Потом — ничего интересного для вас. Промокли. У меня в запасе бутылка была. Позвал Тимофея. Чай сварили.

— Сколько времени сидели за чаем? — спросил Алексей Антонович.

— Может быть, час, полтора. Потом пошли в больницу.

— Вера Михайловна часто задерживалась в больнице? — спросил Зыков.

— Часто.

— Вы каждый раз ее встречали?

— Нет, конечно. Когда из тайги возвратишься — рад добраться до постели. Алексей Антонович знает, что значит ходить по хребтам да распадкам.

— В этот раз вы не устали?

— Не очень.

— Но промокли, замерзли — так?

— Ну, ясно! — Неотвязный этот Зыков со своей улыбочкой все больше не нравился Степану.

— А на улице шел дождь, было холодно, но вы все-таки пошли.

— Да.

— Вы кого-нибудь встретили по дороге? — успел вставить вопрос Алексей Антонович.

— Как будто нет. — Степан потер пальцем лоб. — Ты не помнишь, Тимофей?

— Не встретили, — буркнул Тимофей.

— Так вы вместе шли?

— Вместе, конечно, Алексей Антонович. Тимофею до больницы со мной по пути. У больницы с ним распрощались.

— Сколько же времени вы пробыли в больнице, Степан Васильевич?

— Несколько минут. Вера оделась, и мы пошли.

— И снова никого не видели?

— Нет, Алексей Антонович.

— М-да… — разочарованно подытожил Алексей Антонович. — Извините, Степан Васильевич.

Он поднялся, одернул китель. Встал и Зыков. Спросил:

— Почему все-таки пошли встречать жену?

— Да так… — Степан отвел взгляд в сторону.

— Заранее, утром, например, вы не уславливались о встрече?

— Мы никогда не уславливались заранее. Вера заканчивала работу в разное время.

— Значит, вы пошли просто так. Или была причина? — Зыков, кажется, не собирался уходить.

— Ну, была, была, — с раздражением сказал Степан. — Но это личное. Это никого не касается.

— Что личное, а что нет, сейчас решить нелегко, — заметил Зыков. — Не лучше ли разобраться вместе?

Алексей Антонович уже оделся, нетерпеливо посмотрел на часы. С неохотой Степан поднялся, принес листок бумаги, найденный вчера в кармане Веры, брезгливо держа его пальцами за уголок, подал Алексею Антоновичу, повторил:

— Это личное.

— Мы не злоупотребим вашим доверием, — сказал Алексей Антонович, без интереса пробегая текст записки. — Положитесь на меня. — Прочел еще раз, более внимательно, нахмурился, знаком подозвал Зыкова.

Со вчерашнего дня память Степана хранила текст записки, написанной стремительным рваным почерком.

«Вера, я здесь. Нам необходимо встретиться. Мы должны поговорить и выслушать друг друга. В половине девятого жду тебя в павильончике автобусной остановки. Виктор».

— Когда вы нашли записку? — спросил Алексей Антонович.

— Вчера вечером.

— Вы знаете, кто такой этот Виктор?

— Знаю… Виктор Николаевич Сысоев… — Степан произнес это имя вяло, но сразу же почувствовал, что оно ненавистно ему; подстегнутый ненавистью, заговорил быстро, торопливо, словно боялся, что не успеет всего сказать: — Мой бывший друг. И Верин… Она его когда-то любила. Да. А он… Себя одного любил. Зачем сюда заявился — догонять упущенное? Не будь этой записки, я бы не пошел за Верой. И все было бы иначе.

XIII

Жизнь шла своим чередом. Радуясь теплу, на улице играли дети, на лавочках возле палисадников судачили о чем-то старушки, во дворах хлопотали домохозяйки. Из лесу возвращались грибники с полными ведрами рыжиков. Взгляды людей встречали и провожали Алексея Антоновича и Зыкова. Они были средоточием неутоленного любопытства всего поселка. Алексею Антоновичу было приятно это внимание и молчаливое ожидание. Он все полнее осознавал значительность дела.