Валентин Томин - Большой шеф Красной капеллы: Впервые в мире беседы с Леопольдом Треппером

• Название: Большой шеф Красной капеллы: Впервые в мире беседы с Леопольдом Треппером
• Автор: Валентин Томин
• Издательство: Эксмо, Яуза
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-09010-X

"Большой шеф Красной капеллы" - это уникальная книга о самом знаменитом советском разведчике Второй мировой войны. Миллионам телезрителей сериала "Красная капелла" он известен под именем Жан Жильбер (Отто). Настоящее же имя этого человека Леопольд Треппер. О Героической и трагической судьбе этого человека, о его боевых товарищах и заклятых врагах Рассказывает книга Валентина Томина. В качестве приложения к книге даны впервые публикуемые не только в России, но и во всем мире уникальные Воспоминания разведчика, существенно отличающиеся от его мемуаров, вышедших за рубежом.

3апись бесед с Леопольдом Треппером произведена писателем Юрием Корольковым, который работал над книгой о Красной капелле.

---

Когда он ко мне пришел и рассказал об этом, я ответил ему:

— Нет, сын Домба в социалистической стране не будет преподавать в католическом университете. Это была бы в тысячу раз большая демонстрация антисоциалистическая, чем отъезд из Польши.

Разрешение давалось на отъезд только в Израиль. Долго разрешения не давали, наконец получил его, но на границе хотели снова его вернуть. Он уже не был польским гражданином. Он ответил — отсюда я живым не вернусь, делайте что хотите. Пришло разъяснение из Варшавы, подтвердили разрешение на выезд. Но на чешской стороне его досматривали в продолжении нескольких часов, рассчитывая найти какой-то повод, создать криминальный прецедент, чтобы зацепиться, вернуть. В таком состоянии он уехал в Израиль. Там работает преподавателем в университете в Тель-Авиве.

Товарищам в ЦК я сказал откровенно:

— Перед сыном был выбор — Либо стать преподавателем в Католическом университете, либо быть преподавателем в Иерусалиме. Я предпочитаю последнее. Там он как коммунист, просоветский человек может себя проявить. Здесь работа его в Католическом университете на всю жизнь будет позором для меня и для Польши тоже.

Так получилось с третьим моим сыном.

Много пришлось мне пережить и в связи с работой в Красной капелле. Немецкие товарищи несколько лет назад{120} организовали в Варшаве выставку, посвященную капелле. Пригласили меня, все было хорошо. Получилась чудесная выставка. Но когда Збовид (Союз ветеранов) организовал эту выставку в Кракове, то не только мои снимки, но все, что касалось Домба, было снято. В Збовиде председателем работал все тот же Мочар.

В Варшаве мы остались с женой вдвоем. Без семьи. Тогда в июне 70-го г. я подал заявление о выезде из Польши для соединения с семьей. Мне тогда отомстили. Взяли папочку, мое досье, начали ее наполнять, то было еще время Гомулки. За 7 месяцев накопили бумажонка к бумажонке. Собрали там все — сионист и т. д. Мое мнение, что вот тогда в нашем Министерстве внутренних дел воздействовали на советских коллег, чтобы не выпустить в Москве книгу с упоминанием моей фамилии. Хотя думается, они сделали это еще за год до того, когда я и не собирался подавать заявление о выезде. Потом здесь был декабрь 70-го г., произошли перемены, пришли новые руководители. Товарищи имеют абсолютное доверие ко мне, но ответы на мою просьбу были негативные. Начали этак деликатно тыкать в меня пальцем. Разговоры такие — мы здесь ни при чем, сосед наш не хочет, чтобы вы уехали (сосед — это Советский Союз). Так получал откдз за отказом. В прессе стали появляться выступления, где говорилось о том, что Домба не выпускают из Польши. Так дошло до того, что я дважды обратился к т. Гереку. По всем данным, письма дошли до него. В половине февраля мне позвонили и сказали, что я должен зайти в секретариат ЦК к т. Каня. У нас был очень хороший, дружеский разговор. Он мне сказал так: т. Домб, мы имеем к вам абсолютное идеологическое доверие, так же как и всегда имели его. Надеюсь, вы не подозреваете нас в том, что в вашем деле для нас могут играть национальные вопросы. Ваше дело мы начинаем рассматривать, разбираться. Видим трагедию вашей семьи. Вопрос о вашем отъезде мы понимаем, но он связан с разными вещами. — Здесь я почувствовал намек, что дело зависит не только от наших товарищей, но и от Советского Союза. Он сказал, что мы найдем решение этому вопросу, гуманное в отношении вас, чтобы все было хорошо.

Мы долго говорили о Красном оркестре. Я ему сказал прямо, выложил все, что имел на душе. Рассказал о книге, которая подготовлялась, и о том, что кто-то отсюда, из Варшавы, сказал, что не время и не нужно выпускать ее. Как это повлияло. Сказал о других вещах. Он об этом не знал, и понятно, был удивлен и не удивлен. Встреча кончилась тем, что он мне сказал:

— Теперь дело находится в секретариате. Дам вам мои личные телефоны. По каждому вопросу, связанному с этим, можете обращаться ко мне лично. Все это я буду докладывать на секретариате и т. Гереку. Будьте уверены, что все будет улажено.

Между прочим, он сказал, что, просматривая мои документы, обратил внимание на то, что я получаю маленькую пенсию. Спросил — почему это. Я ему говорю — этот вопрос никогда меня не занимал так уж сильно. В 64-м г., когда я встретил военного атташе Советского Союза, он меня спросил — получаю ли я пенсию из Советского Союза. Сказал, что нет. Мог бы получать там, а когда вернулся в Польшу, естественно, отказался от нее.

— Ну, а как ваше положение? — спросил он.

Поблагодарил и ответил, что партия делает для меня

все, что требуется. Спросил о состоянии моего здоровья. Сказал, что свинство сделали, когда сняли меня и жену со специального лечебного учреждения, где я был прикреплен 13 лет.

Неожиданно, несколько дней спустя, раздаются звонки ко мне. Звонят корреспонденты Рейтера, Ажанс франс пресс, АПН и т. д.:

— Господин Домб, что вы можете сказать по поводу заявления министра информации Польши Янюрека.

— Какого заявления? Я ничего не знаю.

Было это 29 февраля этого года.

Тогда корреспондент говорит, я могу вам прочитать, и читает. Потом я его видел в западных газетах. Там говорилось примерно так:

На запросы загранпрессы по поводу польского гражданина Домба от имени правительства могу сообщить, что мы к нашему гражданину Домбу не имеем абсолютно никаких претензий идеологического, политического или национального характера. Если ему не разрешается уехать с женой из Польши, то это происходит из-за очень важной, государственного значения, причины. Он назвал это «резон де та» (причина государственного порядка). Резон де та.

Но как доказательство, что у нас хорошее отношение к этой семье, его жена в любое время может навещать своих сыновей, а сыновья, которые покинули Польшу, могут в любое время навещать отца в Польше.

Корреспондентам я ответил так:

— Спасибо, что вы мне сообщили, но я этого не знаю и ничего не могу сказать.

На другое утро я обратился к помощнику секретаря ЦК и сказал, что очень удивлен. После наших разговоров в секретариате такое заявление выглядит весьма странно. Я считал т. Янюрека хорошим дипломатом и журналистом. (Он вице-министр по вопросам информации.) Я повторил, что сказал Янюрек.

В Польше и повсюду, когда говорят «резон де та», это означает причину государственного характера и употребляется, когда хотят сказать, как в данном случае, что мы здесь ни в чем не виновны, виновен Советский Союз.

Кстати говоря, т. Каня в беседе со мной сказал, что мы не даем вам разрешения потому, что, как нам сообщили, есть еще какие-то очень важные секретные сведения по Красному оркестру. Все это связано со временем вашей работы советским разведчиком. Этот разговор был в секретариате ЦК в разговоре с т. Каня. На это я ему ответил. Прошло уже почти тридцать лет.

Товарищу Кане в ЦК я ответил на его слова по поводу того, что, возможно, еще рано писать о разведывательной работе в Красном оркестре. Я сказал:

— Прошло почти 30 лет, никаких секретов теперь уже нет. Считаю, что мы сами очень мало говорим о Красном оркестре и таким образом освобождаем место для противников, врагов и провокаторов, которые используют наше молчание. Действия группы, именуемой теперь Красным оркестром, приносит славу Советскому Союзу и всей антигитлеровской коалиции. Но если кто-то когда-то и сказал так в Советском Союзе, то это, наверно, сделано было в порядке контактов с польскими органами безопасности — одной инстанции с другой. Из Польши кто-то из работников внутренних дел в документе или шепнул на ухо — Домб сионист, не надо его выпускать. А оттуда ответили, быть может — он же был руководителем Красного оркестра, пусть лучше сидит у вас дома.

Я сказал еще следующее:

— Секретари ЦК ПОРП имеют же возможности сами встретиться с ответственными руководителями Советского Союза и расскажете, как обстоит дело. Наверное, никто не скажет, что вы, новое руководство, должны отвечать за старые дела, которые совершил Гомулка. А положение у Домба такое, что он с женой, люди уже пожилые, должны переживать большую трагедию. Этот человек не только родился и вырос в Польше, в отношении Советского Союза в глазах врагов он на всю жизнь останется агентом Советского Союза. Но мне на это наплевать, потому что если в жизни я сделал что-то настоящее, ради чего стоило жить, это те годы, когда был я советским разведчиком.

Каня сказал мне на это:

— Не принимайте все близко к сердцу. Янюрек сейчас сказал так, а через несколько месяцев скажет то, что поручат ему сказать в руководстве партии.

— Да, но какой вред от этого будет за границей, — возразил я.

Получилось так, как я и предвидел. Во Франции, Бельгии, Голландии — повсюду начали говорить: ну, наконец, теперь известно, польское правительство ни при чем, а все идет от Советского Союза. Домба держат под давлением советского правительства. Получилось так — Варшава оправдана, а все зло идет из Москвы. Дошло до того, что в Париже, где все очень близко принимали к сердцу вообще мое положение, знают нас, там не могли понять, почему коммунист, которому уже 69 лет, проживший такую жизнь, почему ему не соединиться с семьей, которую Гомулка разбил. Выходит теперь, что здесь виновен Советский Союз? Такие разговоры шли среди французских коммунистов, рабочих, среди комбатантов Сопротивления. От Общества франко-советской дружбы направили делегацию в совпосольство. Возглавил делегацию Блюмель. Они пошли к Абрасимову. Задали ему тот же вопрос — как это получается? Домба у нас знают все, что-то он сделал для советской разведки, а теперь кто-то у вас сопротивляется такому гуманному делу, как воссоединение семьи Домба.