Евгений Балабин - Далекое и близкое, старое и новое

• Название: Далекое и близкое, старое и новое
• Автор: Евгений Балабин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9524-3718-0

Мемуары Е.И. Балабина «Далекое и близкое...» рисуют историю дворянского рода Балабиных, этапы становления кадрового офицера, донского казака: кадетский корпус в Новочеркасске, Николаевское кавалерийское училище в Санкт-Петербурге, служба в кавалерии. Суровые испытания и трагедия русского офицерства после 1917-го, преданность своим идеалам на службе России, в том числе за ее пределами, скитания по чужой земле (Турция, Чехословакия, Австрия, Чили) – все пережитое автором поможет читателю глубже понять наше непростое прошлое.

Книга является 68-й по счету в книжной серии «Россия забытая и неизвестная», выпускаемой издательством «Центрполиграф» совместно с Российским Дворянским Собранием.

Как и вся серия, она рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся отечественной историей, а также на государственных и общественно-политических деятелей, ученых, причастных к формированию новых духовных ценностей возрождающейся России.

---

От побудки до конца чаепития проходил час. От 7 до 8, в классах, – повторение выученных вчера уроков. От 8 до 11 три урока, и также, строем, – в столовую, завтракать. Завтрак всегда был очень хороший – одно блюдо, но очень сытное. После завтрака час строевых занятий и еще два урока до 3. От 3 до 4 прогулка. В 4 обед и опять прогулка до 6. От 6 до 8, в классах, при воспитателях, приготовление уроков к завтрашнему дню. Потом строем шли на вечерний чай и опять в зал перед классами, где перед сотенным образом читалась и пелась вечерняя молитва, после которой 1-й и 2-й классы шли спать, а с 3-го класса и старше разрешали заниматься до 10 часов.

Кроме общепринятых предметов, в корпусе преподавали «ручной труд», столярное дело и музыку на всех струнных и духовых инструментах. В корпусе были прекрасные оркестры – струнный и духовой. Я играл в оркестре на скрипке, мой брат Филипп – на кларнете.

Первый год в корпусе я занимался очень мало, так как постоянно лежал в лазарете. Больше месяца я пролежал со «свинкой», много раз была ангина с высокой температурой и прочее. До поступления в корпус я, кроме кори в легкой форме, когда мы, дети, все сразу заболели, никакими болезнями не болел, а в корпусе по месяцам не выходил из лазарета. Маме посоветовали взять меня на отдых и до экзамена не допустили. Я остался на второй год. В следующие годы я, кажется, ни разу не болел.

В лазарет ежедневно сообщали из классов, какие уроки заданы на следующий день, но большинство, зная, что завтра не спросят, этих уроков не учили и, конечно, отставали. Был и специальный воспитатель – лазаретный войсковой старшина Вениамин Иванович Котельников. Он смотрел, чтобы кадеты не шалили и чтобы, как и в классах, от 6 до 8 все учили уроки. Старшие часто к нему обращались с просьбой решить задачу и выбирали потрудней. В.И. Котельников охотно это делал, иногда долго сидел на задачей и потом вскакивал и кричал: «Решил-с, решил-с».

Доктор был Николай Васильевич Баженов – очень симпатичный и всеми любимый. Он хорошо относился к кадетам. Иногда принимал в лазарет на сутки и, отпуская, спрашивал: «От какого урока ушел?»

Потом войсковой старшина Котельников стал просить, чтобы ему дали на один год сотню кадет, чтобы иметь право быть произведенным в полковники. Ему дали 3-ю сотню, самых маленьких. Он откомандовал ею год, был произведен в полковники и не хочет сдавать сотню, его просят, а он не уходит. Не помню, как окончилась эта история, но как командир сотни младших кадет он был вполне хорош.

При мне командиром 3-й сотни был полковник Трусевич. Мало мы с ним соприкасались – приходил он к нам, когда надо было кого-либо выругать.

Командиром 2-й сотни был полковник Качура. Очень симпатичный, в некоторых классах он преподавал русский язык.

Командиром 1-й сотни был полковник Пантелеев. Строгий и на вид суровый. Преподавал в 7-м классе законоведение. Его боялись и очень уважали. Называли его Пантюшей. У него была привычка всегда держать в руках перочинный ножичек. Иногда он приглашал к себе в гости некоторых кадет старшего класса, угощал их и даже не возбранял у него курить.

Вообще же, за курение в корпусе сажали под арест на 10 часов. Курение считалось большим проступком.

Один раз, когда я был во 2-м классе, на перемене между уроками, когда все дети бегали в зале возле классов, вдруг неожиданно в сопровождении директора явился грозный войсковой атаман генерал князь Святополк-Мирский28 . На его приветствие, хотя не были в строю, дружно ответили: «Здравия желаем Вашему сиятельству». Потом он громко сделал замечание директору, что некоторые первоклассники неправильно держат пальцы по швам: «Вы не стесняйтесь сажать ваших воспитателей под арест, если что-либо не так». Потом вдруг крикнул: «Садись!» Сразу все сели на пол, где кто стоял. «Ну, дисциплина у вас есть. Встать». Все вскочили, и грозный атаман ушел.

Потом узнали, что в этот же день он объехал все учебные заведения, даже женскую гимназию и институт, и на всех нагнал страх и трепет.

Большинство преподавателей я уже не помню. Но в общем преподавательский персонал был очень хорош. Прекрасные были математики Николай Иванович Дьяков и Лимарев. Прекрасно объясняли, все было ясно и понятно. Н.И. Дьяков, войдя в класс, молча пройдется несколько раз от дверей к окнам и обратно, потом стукнет пальцем по столу со словами: «Ну, внимать». И опять молча пройдется по классу. Остановится, посмотрит на всех и как бы с сокрушением скажет: «Никто не слушает». – «Да ведь вы еще ничего не говорили», – возразят ему. «Да, ничего не говорил, потому что не слушаете». После этого начинал объяснять урок.

У Н.И. Дьякова был прелестный крошечный сын, кадетик 1-го класса. Его взрослые кадеты сажали на шкаф и, когда он, чуть не плача, просил снять его со шкафа, велели кричать: «Я синус, мой отец косинус». После этого его отпускали.

Еще преследовали кадета Ушакова за его длинный нос и звали его бекасом. Все встречающие его считали своим долгом схватить его за нос. Через некоторое время он обратился к воспитателям с просьбой запретить кадетам хватать его нос, а то от этого на носу уже начали расти волоса[12].

Лучшим моим другом в корпусе был Вася Котельников. Он был на один класс старше меня и отлично учился. Помню, когда я был в 1-м классе, нам задали написать сочинение – «Памятный день в моей жизни». До тех пор я никогда сочинений не писал и не знал, как к этой работе приступить. Я рассказал Васе свой памятный день и просил написать это сочинение. Вася написал, но мне не понравилось, что он изменил характер нашей Манычи, и я сочинение переделал. Преподаватель на полях сделал замечание: «Написано хорошо, но невозможный период в тридцать строк». Вася упрекал меня: «Зачем же ты переделал?»

Вася Котельников жил в станице Великокняжеской и как-то летом приехал к нам на зимовник в гости, я пробовал пристрастить его к охоте, но безуспешно. От ружья он отказался и заявил, что птичек убивать не будет, а только посмотрит, как я буду охотиться.

Сидим у лимана в кусте камыша, ждем пролета уток, и Вася что-то рассказывает. Я пригибаюсь и говорю: «Не шевелись, летят утки, если налетят, буду стрелять». Но это его совершенно не интересует, и он продолжает рассказывать совсем не относящееся ни к летящим уткам, ни вообще к охоте. По окончании кадетского корпуса Вася Котельников поступил в Инженерное училище, и мы потеряли друг друга. Во время Гражданской войны я встретил его в Новочеркасске, он был генералом инженерных войск.

В эмиграции мы переписывались. У него не в порядке было сердце, но он с семьей благополучно перелетел в Нью-Йорк из Германии и через несколько дней, сидя спокойно в кресле у себя в садике с газетой в руках, скоропостижно скончался. Остались пожилая вдова и дочь – инженер-строитель.

Замечательным в корпусе был законоучитель отец протоиерей Ляборинский29 . Он обладал даром слова и так хорошо рассказывал и объяснял, что его уроки были наслаждением. В церкви служил он также прекрасно.

Географию любили. Преподавал ее войсковой старшина Лепилин. За грубый голос его прозвали солдатом.

Невыносима была минералогия. Добрый симпатичный преподаватель, но на уроках его никто не слушал, было скучно, и многие ставили на бумаге палочки, когда он скажет «так сказать». И таких «так сказать» было очень много.

На уроках рисования долго рисовали по клеточкам, потом по точкам, потом орнаменты и уже в конце рисовали модели рук, ног и другое.

Историю преподавал Н. В. К. Изводили его ужасно. Многими куплетами воспевали его в нашей «звериаде». «С утиным носом и в очках, без шеи, толстый и горбатый и на искривленных ногах». По числу учеников в классе писали самые глупые вопросы, которые каждый должен был задать в течение урока. Например: «Ваша жена – англичанка или американка?» Жена у него была русская. «За что вы получили Георгиевский крест?» Н. К. никогда не был на военной службе... Высмеивали его привычку говорить «ну-с?». Когда кадет, отвечающий урок, остановится и не знает, что говорить дальше, В. К. говорит: «Ну-с?»

«Звериада» воспевала в стихах все начальство и потому тщательно скрывалась, но однажды она была обнаружена, и господа педагоги ничего не придумали лучше, как прочитать ее вслух на ближайшем педагогическом совете. Один кадет плохого поведения, думая, что на этом педагогическом совете его исключат из корпуса, и желая знать, что о нем будут говорить, заранее незаметно спрятался за портьеру. Только за один этот поступок он подлежал бы исключению, но все прошло для него благополучно.

Читал «звериаду» помощник инспектора классов Генерального штаба подполковник барон Крюденер30 . Все воспитатели и преподаватели молча, без возражений, выслушали пасквиль на себя. Только директор в ответ на стих

Прощай, Романс, ты в жизни светской

Актрис своих не забывал

И в дар одной от брюк кадетских

Полулампасы оторвал...

сказал: «Какой вздор, я только исполнил Высочайший приказ». Раньше у казаков лампасы были шириной в три пальца, а после этого приказа стали в полтора пальца. Но гимназисты и реалисты в Новочеркасске продолжали носить лампасы прежней ширины. Этот приказ их не коснулся.