Геннадий Аксенов - Вернадский

• Название: Вернадский
• Автор: Геннадий Аксенов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03306-1

Жизнь великого русского ученого Владимира Ивановича Вернадского (1863–1945) прекрасна и удивительна, представляет собой образец цельности, насыщенности высшими духовными интересами, нравственной ответственности. Его умная деятельность связывает разные эпохи в истории России. Он мощно двинул вперед все науки о Земле, что привело к новому пониманию общества и личности. Он создал учение о биосфере и о разуме в природе, дал новое представление о времени и пространстве и, следовательно, открыл новое естествознание, которое только сегодня становится внятно мировому научному мышлению. Его время пришло. В новом тысячелетии мы как никогда нуждаемся в его необычайных идеях о вечности жизни и о силах свободной человеческой личности.

Подводя итог жизни, он сказал: «Я сделал все, что мог, и не сделал никого несчастным».

Книга снабжена научным аппаратом.

Издание второе, исправленное и дополненное

---

В другое время навет мог остаться без последствий. Но на дворе стоял июль. Добровольцы Деникина наступали. Большевики вводили полную милитаризацию жизни, мобилизацию населения и тому подобные строгости. Свирепствовала «чрезвычайка». Был открыто декретирован красный террор, в газете печатали списки расстрелянных без суда и следствия. По первому подозрению в связи с белыми хватали любого. Все знали, что по ночам на Садовой, 5, где расположилась ЧК, расстреливали. Так, был расстрелян сменивший в октябре 1918 года Василенко на посту министра просвещения историк и филолог В. П. Науменко.

Дневник 29 мая 1919 года: «Давно не писал. И болен был и тяжело записывать среди террора и бессмысленных переживаний средневековой жизни. Удивительная ирония судьбы — к чему пришло русское освободительное движение — к полному попранию человеческих условий существования. Кругом в обществе и народе все больше накапливается ненависти, безразличия к жизни, тупого отчаяния. Подымаются дикие инстинкты самосохранения. Напоминает то, что должны были переживать культурные народы и общества, когда захватывали их другие завоеватели, с иной идеологией. Мне больше всего напоминает происходящее завоевание культурного грекоримского мира магометанством, времен халифата. Только уже исчез фанатизм, так как сторонники — идейные большевизма — ничтожны»31.

А ведь у Вернадского по ту сторону фронта знакомых не меньше, чем по эту, и любое копание в его прошлом в момент превращения Киева в прифронтовой город становилось небезопасным. Знакомые уговаривали исчезнуть из города. Он и сам чувствовал нависавшую угрозу, хотя и обзавелся охранными грамотами на все случаи жизни. И тут зоолог С. Е. Кушакевич предложил отправиться с ним в Староселье, на возглавляемую им биологическую станцию и переждать смутное время. Он поедет как командированный, а не беглец.

Вернадский взял от академии еще одну охранную грамоту, и вот они с Кушакевичем и Ниной пешком тронулись из Киева. Отправились вверх по Днепру до Вышгорода, а оттуда на лодке добрались до Староселья, что расположилось при впадении Десны в Днепр.

Здесь, в живописнейшем месте, ныне исчезнувшем под волнами рукотворного Киевского моря, в урочище Гористое располагалась биостанция, основанная в 1907 году Обществом любителей природы и отошедшая теперь к Академии наук.

«В эти последние дни большевиков мимо нас проходили — у самого дома — бесконечные вереницы барж и пароходов, наполненные всяким добром, — слышалась речь и ругательства.

Когда вечером зажигались огни — слышались отдаленные выстрелы — мы жадно всматривались в огни Киева, старались узнать, что там происходит», — вспоминал он позднее32.

Они застали на станции много молодежи из университета, преподавателей, ассистентов, студентов. Работали, невзирая на голод. Питались дарами природы и тем, что могли выменять в окрестных деревнях на одежду. Собирали грибы, ловили рыбу, раков. Лето выдалось безудержно урожайное.

Вернадский запомнил эти несколько недель как одни из самых счастливых в своей жизни. Бывает такое удачное сочетание природы, погоды, личной безопасности, дружеского окружения, здоровья, мыслей и чувств. Все слилось в удивительную гармонию и жизненную полноту. Вверх по Десне простирались могучие заповедные леса, своим шумом навевавшие мысли о рыцарских временах Киевской Руси, о запорожцах — Вернацких. Он снова переживал века — века истории и буйствовавшей здесь всегда растительности.

Стояла середина июля — пик размножения, стремительный рост численности «неделимых жизни». Вокруг миллионы особей возникали, будто из волшебного рукава мага, чтобы единицы из них, преодолев случайности, не погибли, а дали еще миллионы. Давлением жизни назвал он этот натиск, внутреннее незаметное глазу напряжение живого, заполнявшего все возможные горизонты пространства во всех направлениях. В кронах нет ни одного незанятого сантиметра, а внизу, поддеревьями, — джунгли растительных и животных форм. Нине запомнились какие-то маленькие древесные лягушки, их невероятное количество и что отец собирал их, сушил и анализировал собранный материал.

Наконец-то он избавился от толп посетителей и мог полностью отдаться любимой теме. Через пять лет вспоминал: «Вопросы полноты жизни — давления жизни, аналогичного распространению газа, все время меня охватывали. Гулял в лесу, собирая грибы (маслята массами) и в то же время ощущая живое и свою неразрывную родственную связь со всем живым.

Это было пять лет назад. И каких пять лет. И сколько лет… Картины леса стоят передо мной как живые»33.

Николай Григорьевич Холодный, работавший в то лето на биостанции, запомнил его в основном не гуляющим, а пишущим. Устроившись на пне и совершенно не обращая внимания на комаров, мошек и мух, он увлеченно писал в тетрадке. Тогда они впервые как следует поговорили, и Холодный успел «близко узнать и полюбить этого замечательного ученого и очаровательного человека», как вспоминал впоследствии украинский академик. От разговоров с Вернадским оставалось ощущение одухотворенности и глубины.

Философские беседы сменялись разговорами на более специальные темы. Вернадский развивал идеи решающей роли микробов в общем строе живого слоя планеты. Однажды он обратил внимание микробиолога на изменение внешнего вида колоний зеленых водорослей в колодце лесничества. Вода в колодце богата железом. Водоросли густо покрывали стены сруба. Как это часто бывает, что-то в разговоре натолкнуло Холодного на новые идеи, и он надолго занялся этим видом микробов, стал виднейшим специалистом по железобактериям.

А самому Вернадскому больше запомнились разговоры с будущим светилом американской генетики Ф. Г. Добржанским и с профессором С. Е. Кушакевичем. «Я помню с ним интересные живые разговоры о различных больших и мелких проблемах биологии, философии, текущей жизни. От него я впервые узнал о генах, он — единственный из биологов указал мне на работы Прейера над постоянством количества жизни. <…> Жизнерадостный, полный научных планов, широко образованный и замечательно милый человек. Никак не ожидал, что он так быстро погибнет. При отступлении армии Деникина, заразившись тифом — должно быть, похоронен в Константинополе. <…> Как сейчас, помню его энергичную высокую фигуру в очках, ходившую по маленькому садику среди леса и прибрежных песков перед станцией, напевающего или ведущего оживленную беседу. С Ниночкой он повторял греческую грамматику. Был любителем классических языков. <…>

Это был настоящий университетский учитель — от которого надо было ждать многого и которого заменить нелегко. Это одна из потерь культурного накопленного капитала, которую в столь страшных размерах дала нашей культуре комунистическая (он всегда писал это слово с одним «м». — Г. А.) революция»34.

Над чем же работал Вернадский? Конечно, готовил заметки о живом веществе и одну статью, которую тогда не смог опубликовать — об участии живого вещества в образовании почв. Почвоведы представляли себе всегда, что живое поставляет почве останки отмирающих организмов, из которых образуется гумус — черная часть почвы. Он показал совершенную недостаточность таких представлений. Почва — продукт, произведение, сложнейшая система взаимодействия живых организмов, минералов и солнечной энергии. Верхний тончайший горизонт всех материков — наиплотнейший покров жизни, откуда во все стороны — в гидросферу, в атмосферу, в глубинные каменные слои распространяется ее влияние.

Все его давние, еще студенческие, наблюдения над сусликами, земляными червями теперь осветились новым пониманием — ощущением системности жизненной работы всех организмов, их притертости друг к другу и взаимного переплетения. Он пытается теперь определить четкие границы живого вещества. Оно включает в себя опад, отмирающие части, газы, всегда наполняющие полости организмов. «Взятая в таком смысле, живая материя является определенно целым, поддающимся точному учету, могущим быть сведенным к массе, энергии и химическому составу»35.

Испытывая чувство «полноты и давления» жизни, натуралист тем не менее должен перейти к цифрам, должен «поверить алгеброй гармонию». Одно другому не противоречит. Ведь наука о числах возникла из музыкальных соответствий, а алгебра — из чисел. Только хаос нельзя поверить алгеброй. Жизнь можно и нужно записать на языке цифр и точных понятий. Она находится с неживым окружающим миром, как он догадывался, в строго определенных числовых соотношениях. Так появился самый первый набросок будущей идеи, лежащей в основе понятия биосферы.

* * *

Но счастье, как известно, недолговечно. Приближался фронт, в который раз менялась власть, и пора было возвращаться к своим обязанностям. Опять с Ниной и Кушакевичем они пустились в обратный путь и вслед за деникинскими войсками пешком вошли в город.