Геннадий Аксенов - Вернадский

• Название: Вернадский
• Автор: Геннадий Аксенов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03306-1

Жизнь великого русского ученого Владимира Ивановича Вернадского (1863–1945) прекрасна и удивительна, представляет собой образец цельности, насыщенности высшими духовными интересами, нравственной ответственности. Его умная деятельность связывает разные эпохи в истории России. Он мощно двинул вперед все науки о Земле, что привело к новому пониманию общества и личности. Он создал учение о биосфере и о разуме в природе, дал новое представление о времени и пространстве и, следовательно, открыл новое естествознание, которое только сегодня становится внятно мировому научному мышлению. Его время пришло. В новом тысячелетии мы как никогда нуждаемся в его необычайных идеях о вечности жизни и о силах свободной человеческой личности.

Подводя итог жизни, он сказал: «Я сделал все, что мог, и не сделал никого несчастным».

Книга снабжена научным аппаратом.

Издание второе, исправленное и дополненное

---

В канун Нового года в безумной круговерти и людской панике он добирается до Новороссийска, где устраивается на пароход «Ксения» среди высших гражданских чинов и офицеров, как бывший член Государственного совета.

Пока пароход заполнялся, встречался с друзьями. «Был у Павла Ивановича [Новгородцева]. С ним прощался. Когда увидимся — неизвестно. Может быть, в Крыму? П. И. говорит, что он только теперь начинает считать положение безнадежным. Шансы 1 на 10. И все же он не признает всех ошибок ДА. Сейчас у него большая критика и Деникина. Он не хочет уезжать из России — отрываться от семьи. Обдумывает, как наладить научную свою работу. И я думаю, что он молодец в этом отношении — его жизнь вся проникнута идеей и никогда не прекращалась его научная работа»47.

В эти дни шла огромная эмиграция профессоров в славянские страны, уезжала масса знакомых. Вернадский и сам записался в это движение, думал о работе в Чехословакии или Сербии. Новгородцев закончил свои дни в Праге в 1924 году. Жизнь раскидывала друзей.

В те же дни Россию покинул Федор Родичев. Он уезжал через Одессу и незадолго перед отъездом выступил с речью, как всегда, при огромном стечении слушателей. Название речи «Мне хочется сказать великому народу: ты жалкий и шальной народ».

Глава четырнадцатая «Я ПОЧУВСТВОВАЛ В СЕБЕ ДЕМОНА СОКРАТА»

«Великая княгиня Ксения». — «Понимаю Кондорсе». — Тиф в убежище философа. — Истина как религиозное переживание. — Параллельная жизнь. — Миссия

На переполненном пароходе Вернадский подходил не только к Крыму, но и к кульминационной точке своей жизни, откуда, как в сказке Гоголя, стало видно сразу во все стороны света. В бытовом смысле приближался к низшей точке унижения, а в духовном — к высшей, откуда увидел смысл и подлинное значение своей жизни.

Итак, пароход «Ксения». Собственно говоря, полное название его «Великая княгиня Ксения», но имя осталось в той, прежней, упорядоченной жизни, когда судно считалось гордостью Русского общества пароходства и торговли вместе с другими лайнерами первого класса. Пассажиры в недоумении обсуждают новое название «Муравьев-Апостол». В прошлом и удобные каюты, и прекрасный ресторан, и музыкальный салон, наполнявшийся богатой публикой, и вечный праздник, сопровождавший его на Крымско-Кавказской линии. От былого великолепия одни воспоминания.

Все салоны, каюты и палубы переполнены людьми и их вещами. Ночь, северный ветер и холодное море. В такую ночь не верится, что греки когда-то называли море Эвксинским — Гостеприимным.

На другой день, 19 января 1920 года, пришли в Крым. Дневник: «Стоим в Феодосии. Ночь и день кошмарные, 90 процентов больны, без всяких удобств, при невозможной скученности и некультурности»1. Вот что такое Гражданская война. Это не борьба пролетариата и буржуазии, а прежде всего грабежи, болезни, голод, скученность. Тифозная вошь унесла в Гражданскую войну больше людей, чем пули.

Пароход шел в виду крымских гор. Мировая война облагодетельствовала эти берега. Лишенные привычных европейских курортов, сюда устремились люди на отдых, и за какие-то несколько лет здесь все обстроилось, приобрело обжитой и нарядный вид. Столицей курортов стала Ялта, к которой «Ксения» и шла.

Как только пароход причалил к ялтинскому молу, Вернадский сошел на берег и увидел в толпе встречающих Георгия. То была еще одна встреча в духе смутного времени.

Наталия Егоровна и Нина чуть не ежедневно ходили на пристань, как все беженцы, в надежде хотя бы узнать новости. Услышав, что прибывает «Ксения», постояльцы Горной Щели спустились в порт, и Георгий первым увидел и привел к ним отца.

* * *

«Весь день мы просидели все вместе и проговорили, — вспоминала в «Хронологии» об этой чудесной встрече Наталия Егоровна. — Уводила только Владимира умыться и переодеться, осмотреть с точки зрения вшей. Нашла их несколько в белье… Приняла все меры дезинфекции… Хотя встревожилась ими немного, но больше надеялась, что обойдется, как было у нас с Ниночкой»2.

Ветшающее бакунинское гнездо укрыло их от окружающего неуютного мира, где жизнь разваливалась буквально на глазах. Теперешняя хозяйка Сонечка Бакунина окружила любимого дядю заботой. Муж ее, офицер при штабе Кутепова, еще на Кавказе.

Возникает мысль об эмиграции. Не политической, не навсегда, а о своего рода научной командировке, до лучших здесь времен. Надо уехать при первой возможности. Теперь самое важное для него — закончить начатый труд. Хотя — что значит закончить? Рукопись в Киеве. Что с ней, с Крымским, с академией? Он знает страшную реальность Гражданской войны. Страшны даже не главные противники, а дикие банды, которые как из-под земли возникают в любой момент, особенно в период паники, когда уходят одни, а другие еще не пришли. Ни один дом, ни одно учреждение не осталось неограбленным. Нет никакой уверенности, что рукопись цела.

В имении богатейшая библиотека. За чтением вызревает решение. Дневник 24 января: «Наташа дала мне совет непосредственно обратиться к англичанам с просьбой о моем выезде в качестве почетного члена Английского керамического общества и Британской ассоциации наук. Вчера написал это письмо и начала переводить Наташа, может быть, действительно, вывезут и дадут средства пережить первый момент? Чем больше я вдумываюсь в значение цикла моих мыслей и в геохимии, и в живом веществе, и в минералогии, и в силикатах — тем более считаю, что я имею право требовать поддержки, т. к. имею сказать человечеству новое и важное. И надо уйти от политики»3. Письмо в английскую миссию отправил 26 января.

Много размышляет об эмиграции, не представляя, как записывает, своего веса в мировой научной среде. В Ялте идут собрания профессоров, оформляющих свой выезд в славянские страны. С давним учеником С. П. Поповым рассуждают о причинах крушения. «Считает русский народ никуда не годным, азиатским. Когда-то и я считал это; сейчас у меня многое изменилось: я считаю главным виновником русскую интеллигенцию с ее легкомысленным отношением к государственности, бесхарактерностью и продажностью и имущие классы. Народ хочет быть теми же имущими классами и у него те же идеалы»4.

Вызревает даже не решение, а решимость. Теперь главное дело его жизни — только новое учение. Судя по записям, Вернадский все больше укрепляется в новизне и значимости своих мыслей. Новое учение представляется уже не частным делом, а завершением всей жизненной работы. Для начала задумывает статью для «Nature» о живом веществе. 30 января записывает: «Кончил вчера введение, начал сегодня первую главу. Постановка проблемы. Приходится писать, до невозможности экономя бумагу! Ее нет и она недоступна по цене.

Неужели удастся вырваться на вольный свет? Смогу ли найти силы для энергичной новой жизни?»5

Но вот появляются первые тревожные признаки нездоровья.

«2 февраля. Лежу с повышенной температурой. Вчера было 39°. Голова умственно ясная и свежая, но тяжелая. Вчера все время обдумывал весь состав своей работы о живом веществе, которую пишу»6.

Значит, все-таки тиф. Короткий, но адский рейс на «Ксении» имел тяжелейшие последствия. Наталия Егоровна вызывает из соседней больницы живущего рядом земского врача (и члена кадетской партии) Михайлова. Тот подтверждает: вне всякого сомнения, сыпняк.

Но как же его труд — продуманный, ясный от начала до конца, но не созданный, не написанный? Ему поручена истина. Он не имеет никакого права умирать.

Уже слабеющей рукой пишет: «Я понимаю Кондорсе, когда он в изгнании, без книг, перед смертью, писал свой “Esquisse”. Перед ним становилась та же мысль, как передо мной: если я не напишу сейчас своих “мыслей о живом веществе”, эта идея не скоро вновь возродится, а в такой форме, может быть, никогда. Неужели я ошибаюсь в оценке их значения и их новизны в истории человеческой мысли? Я так сильно чувствую слабость человеческой и своей мысли, что элемента гордости у меня нет совсем»7.

Аналогия, конечно, вполне подходящая. Жан Антуан Кондорсе, академик и секретарь Парижской академии наук, ученый и политик, член Конвента в гибельном 1793 году, вынужден так же, как он, скрываться от якобинцев. Укрывшись в доме вдовы художника Верне под Парижем, четыре месяца работает над своим главным, невысказанным ранее произведением, которое называет «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума». Произведение, которое составило ему европейскую славу и ввело в общее сознание незнакомое раньше понятие «прогресс». Понятие, на которое молился весь XIX век.

Идеи приходят в мир не безликими, а рождаются в готовом виде, как дети, неся в себе все черты своего создателя. Он один слышит новый порядок в хаосе витающих научных идей и наблюдений, один выделяет ту мелодию, которая «его», которую только он (и никто другой) сможет и должен выразить.