Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

• Название: Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты
• Автор: Лев Толстой
• Жанр: Русская классическая проза

---

— Вы думаете а, что, а, говорите, г-н юнкер?

— Я знаю, что говорю, полковник.

— Ну, отчего[1473] такое слово про гусарского офицера? Это дурно, молодой человек, будьте осторожны. Отчего?

— Оттого, что он украл деньги и я его уличил, — отвечал Ростов.

Несмотря на то, что Гардон <и другие офицеры> мигали и шептали ему, Ростов[1474] уже приходил в свое восторженное оживленье.

— Это неправда. Этого не может сделать Павлоградский гусарский офицер.

— Я никому не позволю говорить, что я лгун, ни немцу, ни генералу, никому, — на весь стол закричал Ростов и встал. — Я потребую удовлетворенья. — Он встал и вышел. Офицеры кое-как успокоили Ростова, внушив ему нелепость мысли юнкеру требовать удовлетворения у полкового командира, и передали всё дело полковому командиру, который однако не мог удержаться, чтобы не сделать выговора Ростову за то, что, не жалея мундира, сказал такую вещь при всех, а не ему одному. Ростов во время выговора молчал и решил требовать удовлетворения, когда он будет произведен в офицеры. Ростову начало казаться, что полковой командир придирается к нему с тех пор и его положение стало так неприятно, что он намеревался просить главнокомандующего переводе его в другую дивизию.

* № 17 (рук. № 55. Т. I, ч. 2, гл. I).

Войска шли сначала в большом порядке: в форменной одежде, весь поход в ногу и в установленных интервалах. Но с 12-го сентября велено было усилить марши, ранцы и половину людей пехоты повезли на подводах. Проходили больше сорока верст в сутки, было много отсталых и порядок уже не был таков, каков он был, когда они только выступили за границу и проходили Галицию. В войске ходили разные слухи. Одни говорили, что Бонапарт уж на границах Австрии, что началась война, что австрийцы разбиты, что русские войска, одни говорили, идут в Вену, другие — в Париж, но слухи ходили, никто им не верил. Одно понимал каждый до последнего солдата, что коли везут на подводах и по сорока верст в сутки, то не для парадов, а что скоро каждому придется понюхать пороху и выставить свой лоб под ядро или пулю. Такая мысль всегда придает веселое настроение армии, и армия была весела, несмотря на осеннее, ненастное время и скверные, грязные дороги и беспрестанные болезни, которые заставляли оставлять людей в австрийских гошпиталях. Проходили с русскими песнями, русским говором, русскими мыслями и русскими привычками сначала польские деревни, города, стояли у жителей, как будто по дружески обращаясь с ними, но в сущности глядя на них, как на немножко завоеванный уже народ; ломали с ним русский и польский язык на средний, который бы должен был быть непонятен никому, но который, как будто, понимали и те и другие; принимали фураж и провиант от немцов чиновников, подтрунивая над колбасниками; офицеры гостили у помещиков, заводя знакомства и иногда любовные связи с вечера с тем, чтобы на другое утро уйти и никогда больше не увидеться.[1475] Случались мародерства и драки с жителями и, несмотря на то, что строго были наказываемы, между солдатами продолжало царствовать убеждение, что ничего забавнее ˂быть˃ не могло, как стащить у мужика воз сена или мешок овса и не продать (солдату ничего не нужно), а всыпать ротным лошадям. Проходили потом, так же с собой пронося везде русской дух, Богемию, в которой иначе надо было ломать язык, за что солдаты постоянно упрекали богемцев («наладились было, опять ломай язык», говорили они), и, чем дальше уходили, тем плотнее сжимался этот, точно кусок России, который оторвался от нее и пошел с штыками и песнями, пешком и верхом ходить по разным землям и, чем дальше, тем беззаботнее, и веселее, и руссее казался этот оторванный кусок России. Всё, что было слабого, ленивого, трусливого, всё оставалось по гошпиталям сзади.

1-й эскадрон гусарского Павлоградского полка с песенниками впереди надвигался на колонну пехоты, которая, загораживая путь, стояла на дороге. Впереди гусарских песенников ехали три офицера.

В пехотной роте, загораживавшей дорогу гусарам, происходила путаница. С Тешена войска везли на подводах. Но 6-й егерской полк, к которому принадлежала 12-я рота, загораживавшая дорогу, забрал все подводы и лишние под полковой штаб, так что подвод недостало для последней роты. Ротный командир посылал к австрийскому чиновнику офицера для вытребования подвод, и подводы только что приехали, и велено было снимать, укладывать ранцы и сажать слабых.[1476]

Пехотные солдаты шевелились на одном месте, как рой пчел, приготовляющийся к отлету; они окружали подводы, около которых стояли испуганные и мрачные подводчики богемцы и, пригибая головы и подкидывая плечом, снимали ранцы и кидали их один за другим на подводы, перебегали от одной подводы к другой, путались, смеялись.

— На моего немца не клади! — кричал один солдат, — он у меня откупленный.

— Ты на подводчика то ранец надень, — смеялся другой, указывая на огромного атлета богемца, который, опустив голову, с кнутом, молча стоял у своей телеги и исподлобья с страхом и видимым отвращением смотрел на веселых солдат, окружавших его.

Между людьми роты и подводами с своей тоненькой пехотной шпажкой,[1477] которая так нейдет [?] в руках здорового и взрослого человека и еще более воина, похаживал неторопливым шагом ротный командир, не молодой и не старый, не красивый и не дурной, не высокой и не низкой, не худой и не толстый человек. Ротный командир не суетился, не кричал, но голос его был слышен; люди, видимо, не оглядываясь, чувствовали его присутствие и везде, где он проходил, водворялся порядок. Когда эскадронный вахмистр спросил у него по приказанию начальника: скоро ли они пройдут, то ротный командир, и всегда медлительный, сделался еще медлительнее. Несмотря на то, что он не возвышал голоса, видно было, что ротный командир не из тех служак, которые били фелдвебеля роты и на каждом шагу бьют и пугают солдат, и тоже не из тех, которые всё предоставляют делать фелдвебелю, а сами с шпажкой ходят только около роты.

— Ты зачем сюда? Эй, Панов, — говорил он одному солдату, рукой медленно и не сильно поворачивая его прочь от подводы. — Ты 4-го отделенья, ступай в свое место. Эй, Митин, — говорил он другому, — ты садись сюда, да смотри, чтоб завтра здоровым быть, а то брошу.[1478] Ефрейтора Силкина послать.

— Силкина к ротному! — кричали, передавая один другому, солдаты. Прибегал, придерживая тесак, запыхавшийся ефрейтор. Но ротный командир, казалось, старался тем более быть медлителен, чем более[1479] суетились те люди, с которыми он имел дело. Он подумал, молча подправляя [?] усы [?] и, слово за словом, отдал приказанье ефрейтору, каких посадить людей, и два раза повторил то же самое прежде, чем отпустить. То же самое он сделал в другом, в 3-м, в 4-м отделении и то же самое с фелдвебелем и наконец рота пришла в порядок, т. е., что ранцы лежали в телегах по отделениям и посажены были только те люди, которых он сам знал за слабых.[1480] Всё уладилось в роте, но ротный командир не трогался, видимо ожидая чего то и всё поглядывая по направлению видневшейся деревни. Вахмистр эскадрона пришел еще раз от гусарского командира и грубо объяснил, что[1481] эскадрон обойдет, коли не тронется рота.

Ротный командир приятным, тихим голосом объяснил вахмистру, видимо не желая ни с кем ссориться, что подвод не было и он послал в деревню офицера с солдатом, и что подводы приехали, а офицера с солдатом нет. Как и всегда, ротный командир раза три повторил всё это, видимо, как во всех своих речах, предполагая в слушателе очень глупого человека или ребенка, подробно стараясь объяснить запутанность этого обстоятельства.[1482]

Дожидаясь посланных, ротный командир, тихо прохаживаясь по задним рядам недалеко от гусаров и для препровождения времени то сгибая, то разгибая свою шпажку, увидал Р[остова] и уставился на него[1483] но и в разговоре не забывая дела, он в это время увидал подвигавшихся к нему ожидаемых офицера, немца чиновника и солдата.

Офицер был молодой, улыбающийся человек с ленивой походкой. Он шел впереди, насилу волоча ноги, видимо из последних сил, и готовясь тотчас же повалиться на землю, как скоро дойдет до роты.

Немец в штатском мундире, волосатый брюнет с вылупленными глазами и в очках, шел походкой разъяренного человека, которой, стиснув зубы, с трудом удерживая злобу, несет ее до какого-нибудь известного пункта. Солдат, который шел с ними и который и был переводчиком, больше всех обратил на себя внимание Ростова. Солдат этот, хотя в солдатском кивере и шинели, и с ружьем на плече, сразу отличался еще издалека от всех, до сих пор виденных Ростовым, солдат. Он шел бодро и быстро, но не по солдатски, прямыми ногами и размахивая руками, а ноги его были вывернуты, как у танцовщиков, он грациозно раскачивался и необыкновенно высоко нес голову. Когда он стал подходить ближе, Ростов заметил, что у него белокурые волоса были длиннее, чем обыкновенно у солдат, и курчавились. Больше всего поразило его в этом лице — сильный[1484] блеск голубых глаз и выражение твердо и решительно сложенного рта, образовавшего в углах губ не одну, а с каждой стороны по одной насмешливой улыбке.