Юрий Покальчук - На южном берегу

• Название: На южном берегу
• Автор: Юрий Покальчук
• Издательство: "Известия"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

---

Подлинное остается и должно остаться, пусть оно и общеизвестно, и слова не те, но я их говорю. Себе. И, может, впервые каждый говорит себе что-то подобное в свое время.

Интересно, что и после своей неудачной женитьбы я все еще искал, а может, собственно, потому и искал ответ — что значит любить другого человека? Везде в этих тетрадях отчаяние и неверие, а за ними все-таки надежда, глубокая, спрятанная, но надежда, что человек гораздо выше неправды, что люди находят, могут найти какую-то гармонию своих чувств и взглядов.

Вместе с тем обнаруживаю в старых записях первые серьезные признаки самосознания: появляется способность критически, будто со стороны, оценивать себя и свои поступки. Рождается понимание собственного эгоизма, неправоты, банального стремления самоутвердиться во что бы то ни стало.

Кто-то сказал, что осознание ошибки уменьшает ее наполовину.

Если б мой друг, художник Максим, не был так поглощен своим творчеством, может, мы были бы с ним еще ближе, потому что разница в возрасте никогда нам не мешала. Мы часто были с ним откровенны. Кажется, я знаю о нем все, и он про меня тоже. Но откровенность, как выяснилось, бывает разная. Мы с Максимом всегда поможем друг другу, всегда поддержим один другого. А вот выговориться до конца при встречах нам удается редко. Не раз, бывало, увидимся, а разговора не получается. Уставший Максим думает о своей очередной картине, да и говорить он не мастак, а тут еще звонит его Нина... И хотя мы у него в мастерской только вдвоем и вечер у нас как будто свободный, а уже заполняется он чем-то чужим и разговора нет. Вот уж послал ему бог жену! Все как будто и хорошо, и тихо, и мирно. И все-таки...

Ну да ладно. Меньше привязанностей — меньше проблем. Каждому свое. Только после такого вечера мы, конечно, долго не встречаемся. И все же Максим единственный, кто у меня остался. Хоть как-то, но остался...

Я верил тогда, верю и сейчас, что можно пробиться к другому человеку, только, конечно, при условии, что и он сам станет пробиваться к тебе сквозь толщу слов и недоразумений.

Верить! Я верил, когда был наивным, самовлюбленным и романтичным семь лет назад, верил и потом, верил и два года назад, когда все сломалось и верить, казалось, не во что. Я не верил, но верил. И пусть ощущается в моих старых монологах и поза, и тяга к псевдоромантическому слову, но всегда была жажда чистого чувства, чего-то правдивого и безусловного.

И мои записи, хаотические, во многом псевдофилософские (для себя ведь!), но правдивые, свидетельствуют об этом. Странно: читаешь написанное тобой два года назад и будто знакомишься с человеком близким по духу и совсем незнакомым... Ничего, что он все еще носится со своим «я» и бьется в круге очевидного.

«Разочарование в жизни, когда юноша вступает во взрослую жизнь. Боль, обида, озлобленность, неверие, утрата детской чистоты, искренней чуткости, бескомпромиссности.

Зрелость.

Слабый духом, безвольный становится злым, циником, распущенным, пьяницей, приспособленцем, нечестным.

Сильный духом пробивается сквозь жизнь, сберегая веру в добро, в идеал, в любовь, в искренность и правду, в высокий смысл жизни. Сберегает способность любить.

Настоящая, высокая любовь — это всегда выход за пределы собственного «я».

Не простая привязанность, но способность жертвовать чем-то ради любимого человека, считаться с тем, что ему дорого. Взаимное счастье — во взаимном понимании».

«Искусство любить.

Уметь любить. Пытаться любить.

Разные люди — разная любовь. Любят все — злые, предатели, даже убийцы. Любят дети. Юноши. Старики. Женщины. Мужчины. Все — друг друга. Как?

Обманите меня... но совсем, навсегда...
Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда...
Чтоб поверить обману свободно, без дум.
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум...
И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке...
А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман...
Обманите и сами поверьте в обман.
(М. Волошин)

Животные тоже любят. Иногда вернее, чем люди.

Люди?»

Не знаю, почему мне захотелось показать кому-то дневниковые записи, проверить их на другом. Но улитка вернулась мгновенно назад, в свой дом. Нет, я еще безоружен, раскрыться так — нет. Может, когда-нибудь...

XVI

Наконец мы улеглись, каждый на свое место, но слышу, что и сейчас, хотя прошло уже больше часа, как погас свет в нашем купе и мы пожелали друг другу спокойной ночи, каждый из нас не спит, думает о своем, и одновременно, кажется мне, думаем мы об одном и том же. Мы начинаем, нет, уже начали видеть себя и друг друга...

Едем в Киев. Мне предложили сняться еще в нескольких эпизодах в Киеве, и я уже за счет киностудии имею оплаченный билет до Киева, а потом оттуда — до Львова; мне обеспечена гостиница и заработок, за неделю довольно приличный. Мне бы месяц работать за эту сотню рублей, а тут вот они, сами пришли в руки... Повезло тебе, Юрко, наконец, говорю я себе, вытянул счастливый билет — вот и интересные приключения, и деньги какие-никакие, и столько всего нового!..

Однако нет, нет, нет! Не в этом мне повезло. А в чем-то большем, намного большем, в том именно, что расположилось сейчас в этом затемненном купе поезда «Симферополь — Киев», где спят или делают вид, что спят, на своих полках рядом со мной Виталий, Роберто и Сашко.

Мы четверо, разные по возрасту, профессии, происхождению, во всем разные, но что-то объединяет нас все больше, особенно в эти последние несколько дней, и я знаю, что и они ощущают то же самое. Потому что логическая четкость Виталия, запальчивость Роберто, неуклюжая доверчивость и настороженная чуткость Сашко подчинены чему-то главному, тому, что я чувствовал в эти последние дни, тому, что — правда.

Мы пили, сев в поезд, легкое и дешевое сухое вино, произносили тосты кто какие умел, и когда звякнули наши стаканы с нехитрым напитком, и взгляды наши, всех четырех, соединились, я вдруг почувствовал себя таким счастливым, каким, может, не был никогда в жизни.

А потом Виталий сказал несколько слов. Кто еще может воспринять их так остро, как я, человек, у которого никого на свете нет. Виталий, как всегда сдержанный и собранный, смотрел на нас, и при этом взгляд его был как будто обращен вовнутрь себя: «Говорят, что друзей и родителей не выбирают. Родители — это понятно. На первый взгляд такое сравнение даже неуместно. Но вот — друзья! Разве мы выбираем себе более доброго, более красивого или более умного? Нет, это получается само. Это случается, и все. Люди тянутся друг к другу, вдруг находят общий язык, общие интересы. Бывает, они становятся близкими, будто рожденными именно для этих отношений, тут уж мало что объяснит наш человеческий разум. Мы знаем только: это произошло, жить нам на свете легче, дышится свободнее. Думаю, что это тоже подарок судьбы, не каждому данный природой».

Он вроде и не очень всерьез говорил — тост все-таки. Но что-то ему хотелось сказать совсем не шуточное.

Все согласились с Виталием, а Сашко, раскрасневшись немного от вина, вдруг сказал вслух то, о чем, кажется, думал каждый из нас: «Мне бы очень хотелось, чтоб мы все и дальше оставались друзьями, чтобы время миновало и выяснилось, что это взаправду, то, что пришло к нам, четверым! Ну вот, давайте выпьем просто за нас!»

Конечно, все его поддержали, а он, видно, уже давно силился сказать что-то и волновался, потому что после тоста ему сразу же полегчало, стал оживленный и остроумный, в Крыму мы его таким и не видели.

Потом мы говорили возбужденно, радостно, каждый про свое и про общее, но о чем бы мы ни говорили, это был общий разговор. Большей частью речь шла сегодня о девчатах, об отношениях с ними, о понимании женской природы, об умении разгадать ее. Я рассказывал ребятам, собственно, Роберто, о наших девчатах, о Львове, обсуждали мы их неожиданный отъезд. Видно было, что Роберто хочет о чем-то сказать, все время глядит на Виталия, словно тянется за поддержкой, за разрешением, за советом...

И, наконец, тот пожал плечами, улыбнулся и сказал» «Да, наверное, говори, ты же чувствуешь, что мы все свои».

И Роберто рассказал нам в самых общих чертах про Лялю и всю эту историю. Мы помолчали немного — все-таки чужая жизнь, деликатные вопросы.

А я не стал описывать им свою жизнь — уж слишком далеки проблемы Роберто от того, что пришлось мне пережить на моих изрядно перепутанных жизненных дорогах. У него все просто, только и того, что влюбился в Лесю, заврался перед дядей, которого очень любит, а здесь, споткнувшись о женские чары, ошибся. И пошло.

Я сказал ему: «Все это условность, Роберто! Ты прости, но правда условность. Скажи себе — нет! И все! И ей скажи четко и уверенно, без обид и оскорблений — нет! И объясни! Это неприятно, больно, стыдно, но посмотри правде в глаза. И все у тебя встанет на свои места. Если твоя любовь к Лесе выдержит хоть как-то испытание временем и расстоянием, если вы действительно запали друг другу в душу, то будете вместе рано или поздно. И поверит она тебе, потому что то, о чем ты рассказал, было вчера, а ваша жизнь — будущее. Только ты, наверное, и сам себя не знаешь. Ты не обижайся, что я с тобой говорю как старший. Тут уж не возраст важен, а жизнь моя так складывалась, что я все и всегда должен решать сам. Я понял, что во всем нужно стремиться к ясности. Я не стану поспешно заверять в своих чувствах ни себя, ни, тем более, кого-то другого. Никогда не стану. Но если уж приду к какому-то убеждению сам, то не будет у меня ничего другого, только это...»