Алексей Слаповский - Висельник

• Название: Висельник
• Автор: Алексей Слаповский
• Жанр: Русская классическая проза

---

Она даже выдохнула после этого длинного периода - словно вынырнула из воды. Я же, не успела она закончить, все понял. Нет, не умница Александр Сергеевич. Он просто - хитер. По-деревенски хитер. Он понял, что свалял дурака, и решил, что пока - пока - лучше этого парня держать на глазах. Слишком опасен. Вон и Нина прискакала и первым делом: вопросы о нем. Обмишурился, промаху дал. Впустую проквакала его жаба, не перевесила интереса Нины к страшному человеку. (Хотя ведь, сучий хвост, ведь усмотрел что-то, значит, не без способностей, не без чутья. Я сам с чутьем, но таких способностей не имею. А он в самую середку заглянул. Но - никогда не допрет до конкретного: что хочу убить ее - и почему мне это нужно.)

- Я бы рад сходить погоститься, - сказал я Нине. - Но я неделю никуда не выхожу. И никого не хочу видеть.

- А ваши дела? У вас же...

- К черту дела.

- Слушайте, но это же серьезно. То есть не так серьезно... Астено-депрессивный синдром, обострение или что-то. Я бы вам советовала в клинику лечь. Я серьезно говорю.

- Пошла ты со своей клиникой, дура! - вяло сказал я и бросил трубку.

Были звонки. Не подошел.

Адреса она моего не знает - вот что плохо. Сейчас примчалась бы. Надо при случае сообщить адрес.

Звонки с разными промежутками раздавались в квартире весь день. Потом я узнал, что один из звонков обошелся мне в полмиллиона убытка. По масштабам 94-го года - не так уж много. Но и не двадцать копеек.

Вечером я все же снял трубку.

- Мне, собственно, наплевать, тешьте свою тоску, - сказала Нина. - Я просто подумала: у вас и жрать-то нечего. Мне и на это наплевать, примите как инстинкт женщины, которая не может не думать о голодающем мужчине - хотя он ей совершенно посторонний.

- Не беспокойся, с голоду не помру.

- Идиот какой-то, - сказала Нина. Я чуть не задохнулся от счастья и нежности - впервые. Именно так она сказала: "идиот какой-то". Так о близком говорят, о муже, о женихе, о любовнике, о друге - меня все устраивало. Бог послал мне этого Александра Сергеевича, как он мне все облегчил, как он мне помог! В День советской милиции - или такого праздника уже нет? - ну, российской! - поставлю свечку во здравие Александра Сергеевича Петрова, майора в отставке, художника, поэта, барда, замечательного человека!

- Ну хорошо. Я скажу, что жрать нечего. Ты хочешь что-нибудь принести? Это опасно. Я наброшусь на тебя. Ясно?

- Тогда вы симулируете. В таком состоянии не набрасываются.

- У меня особый случай.

- Вы весь - какой-то особый случай. Я вас не понимаю.

Ах, девушка какая хорошая! - даже мыслей своих скрывать не умеет. Тут я подумал, что соврал. Мысленно соврал - фразой этой и интонацией. Потому что фраза и интонации были как о посторонней. Или еще я это называл: объект. А было уже - другое.

И я сказал:

- Слушай, не надо ничего этого. Не особый я случай. Я действительно очень хочу тебя, как бы это... употребить. После этого ты мне будешь не нужна. Я никого так не хотел. Ты хороша, стерва. Очень хороша. Я тебя как живую перед собой вижу: и глаза, и волосы, куда руки запускать, и плечи гладкие, хрупкие, и грудь, вот одна, а вот другая, венерины холмы, как поэты говорили, а на холмах - восхолмия, твердые, напрягшиеся - и ты это чувствуешь, живот твой вижу с впадинкой и золотистое внизу, особенно когда свет сбоку, и ноги вижу - от сгибов у бедер до округлых коленей, до тонких лодыжек...

- Хватит! - закричала она. Закричала - когда я уже все сказал о ней.

- Повторяю: употребить тебя хочу, и больше ничего, и мог бы, мог бы, уж поверь, несмотря на происки твоего майора, - но не хочу. Тебя не употреблять, тебя любить надо. Оставайся жива-здорова, выходи замуж за Сережу, уезжай к черту!

Тут я ее просто-напросто обматерил - семиэтажным, которому меня научили мои деловые партнеры с восьмилетним образованием, тот же Станислав Морошко. Впрочем, эту науку каждый с детства знает. И все же есть такие коленца! И грубо - и что-то мужское, мужицкое, сильное, отчаянное и разбойное, как сарынь на кичку, есть в таких коленцах!

Она молчала.

Потом - медленно:

- Прав Петров. Ты - страшный человек. Есть, которые притворяются, а ты по-настоящему. Ты откровенно страшный. Любуешься этим, что ли? Был у меня один - тот мелко-страшненький оказался. Ну то есть - даже убить может, но с визгами, с истерикой, а ты, наверно, глазом не моргнешь.

- Пошла ты со своим майором, знаешь, куда? Я в жизни никого всерьез не трогал, разве только Сережку твоего, и то сдуру, психанутость какая-то накатила, я надеялся - он меня сделает. Я зимой, старшеклассником еще был, нашел в сугробе нищего безногого - на пустыре, на окраине, два часа нес его на себе до дома, руки отморозил, даже отрезать хотели. Не хвастаюсь, а просто - нечего на меня валить. Я нормальный человек. Если есть что ненормальное - тебя хочу. Не люблю и не мечтаю полюбить, просто хочу. Маньяком стал - но в одном направлении.

- А любить что, не пробовал даже?

- Два раза попробовал, хватит, я ведь рассказывал уже. Слушай, я видеть тебя хочу. Не трону, клянусь, матерью клянусь, Богом самим, посидим просто, посмотрю на тебя - и всё. Видеть тебя хочу... Ты где?

- Я здесь, - послышался тихий голос. И не растерянный ничуть, не задумчивый - потому что женщины в таких ситуациях не растеряются, не задумаются, ими другое что-то движет. Шестое чувство, может, как у майора Петрова.

- Ладно, - сказала она. - Сейчас еще не поздно. Но пока доберусь... Я ведь на той самой окраине, где безногие на пустырях валяются. Три дома, а вокруг степь. А ты наверняка в центре.

- Говори адрес, через двадцать минут я за тобой заеду. Увидишь: красная машина, "ниссан", выйдешь. Заходить к тебе не хочу - чтоб маму не тревожить.

- Мудро, - усмехнулась она.

Последующие часа полтора я изображал из себя уже не дельца-умнягу, брезгливо проходящего через социалистическо-капиталистический период первоначального накопления капитала, а барыгу, жлоба, рашен бизнесмен: музыку в машину, какая побухтистее (шоб вся улица слыхала: я еду!), скорость - шоб никто ни-ни не обогнал, проскоки с ревом гудка на красный свет под матерки шоферов, плеванье старичков на тротуарах и зависть пацанья, заезд в гараж, открывающийся автоматически с помощью пульта из машины (так же и свет в гараже зажигается), легкими шагами в светлом летнем костюме - с дамой на девятый этаж в загаженном лифте, а в квартире уже чудодейственным образом: цветы, фрукты, шампанское с ананасом, музыка льется из системы хай-фай, кондиционер работает бесшумно, на полах обоих (именно так!) комнат ковры, во второй комнате - постель ширины такой же, как и длины, кресла, в которых утопаешь - и не хочешь выплыть, - и все это специально, все это я знал, для чего, ждал все слов - и дождался.

- Вот, значит, чем ты меня решил охмурить? Скромный делец.

С усмешкой. Но и с некоторой ошарашинкой. Потому что, как ни крутите, а "красивая" жизнь (ее ведь в сатирическом журнале "Крокодил" времен моей юности без кавычек не называли) непривычного человека все ж спервоначала обескураживает, а Нина была девушкой непривычной, сама с мамой жила скромно, я это очень просто по ее одежде видел.

- Да пошла ты! - ответил я.

- Слушай, - строго сказала она. - Не знаю, зачем ты эту маску напялил, но будешь хамить - уйду. Как ты ни выпендривайся, а этого не спрячешь. - И она указала на то место, где в типовых квартирах стоит набор мебели, называемый в соответствии со скудостью современного русского языка "стенка". Не было "стенки". А вместо "стенки" по всей стенке были полки с книгами. Да в спальне еще. Мое настоящее богатство, ради которого я и от свиданий иногда отказывался, и встречи деловые, зачитавшись, срывал. Мои что-то около трех тысяч книг. Поэтому в кресле утопать она не стала, а подошла к полкам.

Молвила:

- Если ты все это прочитал, тогда я много о тебе знаю.

- Не все. Половину. Жизнь впереди еще долгая, успеется.

- Я поняла. Ты все выдумал. И ты не физик-математик. Ты бывший актер. Тебя выгнали за профнепригодность: в каждой роли ты пересаливал и переигрывал.

Девочка моя, она говорила это красиво, умно, тонко - а всего-то двадцатъ один год. Но не зря же я утверждал - или кто-то из мною прочитанных, - что и в двадцать, и в тридцать лет женщины одинаково умны, когда говорят с мужчиной. Особенно если он нравится. Все-таки я усадил ее в кресло для утопающих - и утонул сам. Молча разглядывал ее. Боже мой, эта шея, эти волосы, эти руки - все скоро умрет. Ведь скоро. И это обязательно, потому что она уже не просто нужна мне. Я ее не отпущу. Может, это влюбчивость (как слезливая сентиментальность у кровавых диктаторов), но я уже в нее влюбился - и по-настоящему, и поэтому нет того, чего бы я сейчас не мог сделать. Даже самое невероятное - не трогать ее - могу.

- Шампанское-то будем пить или как? - спросила Нина. Шампанское на девушек хорошо действует, расслабляет, они податливыми становятся. А клятвы свои страшные можешь забыть.

Я оторопел.

Она взяла телефон.