Арман Лану - Когда море отступает

• Название: Когда море отступает
• Автор: Арман Лану
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1965

Удостоенный Гонкуровской премии роман «Когда море отступает», — это роман о войне и мире, о смерти и жизни, о рабстве и свободе, о прошлом, настоящем и будущем…

Действие романа относится к лету 1960 года. Участник высадки войск союзников в Нормандии, канадец Абель Леклерк решает провести свой отпуск в местах, где он когда-то сражался. С ним едет Валерия Шандуазель, молодая женщина, потерявшая в Нормандии своего жениха — Жака. Она едет в Нормандию, чтобы преклонить колени перед могилой Жака, героя, отдавшего жизнь за освобождение Франции…

---

— Всего хорошего, господа! До скорого! Мое дело правое.

И, уже стоя на пороге, повторил:

— Мое дело правое.

На тротуаре, на шоссе, на террасе толпились местные жители, толкали Абеля и Валерию, вскакивали на стулья и на столы, маленькая Ивонна в крайнем возбуждении хлопала в ладоши, а между тем легковая машина увозила в Кан человека, чье дело было правое.

Абель обомлел, когда несколько позднее узнал, что заключал в себе документ, который Жауэн предъявил полицейскому. Ранив Ратье, Жауэн заставил его подписать признание в том, что он, Ратье, прелюбодействовал с его женой; признание было написано на печатном бланке «Жауэн, Разведение, дегустация и поставки устриц, Вервилль-сюр-Мер». «Устрицы — убежище жемчужин, жемчужина здоровья»! Супруга Жауэна тоже подписала. Потом Жауэн показал ему на дверь. Люцерна дополз до порога. Звать на помощь он не смел. От дома Жауэна он пополз по направлению к дороге. Истекая кровью, он в конце концов соскользнул в яму, и там его, изнемогшего, терявшего последние капельки жизненной силы, засосала грязь.

VIII

В одну из августовских суббот дали затянуло мглою. К полудню завеса мглы поднялась, и начался еще один чудный погожий день, но для Абеля уже один из последних, ибо «Сэмюэль Шамплен» должен был отойти в ближайшую пятницу. Узкая дорога пролегала в поле с нанесенной по обеим его сторонам тонкой медно-желтой штриховкой жнива. Миновав вторую развилку дорог, машина остановилась возле участка, обсаженного лиственными деревьями. На этом относительно высоком месте, вокруг которого простиралась равнина, всегда дует ветер. Вдали молочно-белая полоса: море. За подстриженными кустами самшита трепетали на ветру молодые деревья. Луговина сверкала чистотой, как некий новый мир. На этом паломничестве настояла Валерия, и теперь она совершала его совместно с Абелем. В конце луговины высились два совершенно одинаковых здания. Абель их сейчас же узнал. То были башни молчания, остроконечные, воздвигнутые на четырехугольном основании, украшенные тяжелой темно-зеленой листвой, колыхать которую ветру было не под силу, как бы застывшие в стеклянном воздухе. Красивое кладбище подстригали, поливали, чистили, но не посещали, если не считать вот этого мужчину и эту женщину, боязливо ступавших по главной дорожке. Между башнями виднелась каменная плита; на ней шекспировским языком было написано:

Their name liveth for evermore.

Надпись соответствовала торжественности обстановки:

Их имена будут жить вечно

«Их имена». Дело Паттона, стало быть, не умерло! «Вот я и дома», — отчетливо подумал Абель. На траве сверкала роса. Ветер шевелил листья. Деревья были еще совсем молоденькие, и горожанин Абель хоть и провел детство в Сагене, а все-таки был сейчас не вполне уверен, клены это или не клены.

Как только Абель прошел башни молчания, перед ним открылось все кладбище: насколько хватал глаз, в шахматном порядке вытянулись в длину могилы. Мертвые спали в дубовых мундирах, опрятные, как розовые манекены, стоящие «смирно» у Ворот Войны.

На пустынных кладбищах всегда бывает слышно птиц. Гомонили они, гнездясь в мирной ограде, которою было обнесено место вечного упокоения. Птицы выносят людей, только когда те ходят между могилами. Отдаленный тяжкий гул тракторов, яростный треск мотороллеров, мерное дыхание тральщиков сливались в один ослабленный отзвук — вот так внутренний слух Абеля транспонировал в тональность мирной жизни адский механический грохот первого дня высадки.

Ходить между рядами стоячих плит, отделенными один от другого широкой аллеей, было нетрудно. Плиты все до одной были тонкие, прямоугольные, с изящным выгибом вверху — только эту кривую линию и позволил себе архитектор. В плитах были высечены крестики, отдаленно напоминавшие букву Т, и, с наклоном влево, стилизованные, вписанные в круг кленовые листья. Взгляд не сразу улавливал на некоторых плитах еврейские надписи и шестиконечные звезды. Были тут даже арабские надписи. Вокруг могил росли розы.

        657546 PRIVATE[40]
  ШОДЬЕРСКОГО ПОЛКА
            М. КАДЬЁ
УБИТ 22 ИЮЛЯ 1944 ГОДА

Звание — простой солдат — было написано по-английски, а фамилия зато французская! По-французски же были написаны название полка и дата смерти. Private Кадье погиб 22 июля на подступах к Кану.

Перед Абелем и Валерией разматывалась кинолента с английскими, наиболее многочисленными, и французскими надписями; французы были только двух полков — Шодьерского и Мезоннёвского.

YOU’RE NOT FORGOTTEN
          BOB DEAR

Озаренная несказанно грустной материнской улыбкой, надпись прозвучала громко, и в голосе ее слышалась дрожь. Кто бы она ни была — мать или нежная супруга, они никогда ее не видели, она оставалась для них безликой, но они явственно слышали ее голос: «Ты не забыт, дорогой Боб». Непринужденность этого обращения на «ты» ничего общего не имела с высокомерным тоном плиты на главной дорожке.

 WE’D GIVE ALL THE WORLD
AND MORE TO SEE YOU COME
 SMILING TRHOUG OUR DOOR.[41]

Здесь каждое слово что-то значило. Они видели бесконечно желанную улыбку солдата, который, наверно, так хорошо улыбался при жизни, всеми своими ямочками, как Жак, — солдата, за благополучное возвращение которого эти славные люди, конечно, отдали бы «все на свете и еще что-нибудь впридачу». Вот он отворяет «дверь родного дома». Отворяет и улыбается… Нет! Никогда уже private Дени не отворит, улыбаясь, дверь прошлого…

Английские надписи с обиходным их языком казались более земными. Даже здесь канадские англичане и канадские французы были разобщены, но здесь они поменялись характерами: англичан принято считать неприступными, французов — более покладистыми, а после смерти и те и другие пошли на уступки — англичане отбросили чопорность и надменность, а французские их друзья, напротив, стали строже:

             ОН УМЕР ЗА РОДИНУ
ГОСПОДИ! ПРИИМИ ДУХ ЕГО С МИРОМ

Великолепные в последнем своем расцвете розы здесь тоже были разные: пурпурные, фиолетовые, чайные, золотистые, бледно-розовые, трепетно-белые, холодно-белые, сернисто-желтые… Время от времени какой-нибудь цветок со вздохом ронял лепестки.

Абель и Валерия продвигались вперед так, как будто они вязали или шили — стежок за стежком, петля за петлей, ряд за рядом.

Валерия шла по той же тропинке, в нескольких шагах от Абеля, — так в кошмарном сне идешь, идешь и все никак не можешь догнать вожатого. Шла она, держа голову прямо, и голос ее неприятно прозвучал в тишине:

— Мне нехорошо. Но я пойду дальше.

— Может быть, хотите вернуться?

— Нет, я дойду до конца.

Она показала на дальнюю стену. Чтобы дойти до нее, нужно было потратить несколько часов. Еле передвигая ноги, она наконец поровнялась с Абелем. Широким движением руки она обвела кладбище, как бы желая воскресить весь сонм человеческих мук, который прежде ей и не снился, а затем несколько раз ударила себя в грудь.

Абель пошел вперед. Легкий ветерок играл с осыпавшимися лепестками. Внезапно Абель окаменел. Валерия услышала его рев — рев раненого зверя, и, выглянув из-за спины неподвижного великана, прочла:

           PRIVATE
МЕЗОННЕВСКОГО ПОЛКА
   Ж. ЛЕКЛЕРК УБИТ
       3 ИЮЛЯ 1944
           21 ГОДА

Абель не мог оторвать глаз от плиты, выкрикивавшей его фамилию. Валерия, охваченная сверхъестественным ужасом, коснулась Абеля кончиками пальцев. Через ограду перелетела веселая стая скворцов.

— Я и не подозревал о существовании этого Леклерка, — пробормотал Абель.

Валерия легонько подтолкнула его. Он не пошевелился. С ним рядом стоял Жак и смотрел на его могилу. Наконец Абель двинулся. Они обошли кругом могилу Ж. Леклерка — вне всякого сомнения, Жоржа — и добрались до пятого ряда. Шахматный порядок был нарушен. На первой плите они прочли надпись:

LET US NOT FORGET HE DIED THAT OTHERS MICHT LIVE IN PEACE FREE FROM FEAR

— Официальный ответ на знаменитый вопрос, — как бы говоря сам с собой, произнес Абель.

Абель не любил веских доводов. Веские доводы были и у Карфагена. И у Дария. Оказывается, он шел по кладбищу персов. От смещения времени у него закружилась голова, и он споткнулся. Нет! Он не может на этом успокоиться. Он не может удовольствоваться этой нехитрой защитной реакцией. Free from fear. Его задело за живое.

Не забудем, что он погиб ради того, чтобы другие могли жить в мире, свободные от страха…

Что это? Слова? Words, words, words? Или простая истина, потускневшая от долгого употребления? В белую сонату надмогильных плит вплелся человеческий мотив: free from fear. То был трепет свободы, ее шепот, ее дружеский, родственный голос: free from fear. Абель снова подумал о нем, то есть о Леклерке, лежавшем неподалеку, о Леклерке, погибшем ради того, чтобы другие были свободны от страха. Может быть, это и так. Жоржу Леклерку был двадцать один год. «Обо мне написали бы — девятнадцати». Ж. Леклерк мог бы быть его старшим братом, которого ему так не хватало в жизни. Жорж…