Арман Лану - Когда море отступает

• Название: Когда море отступает
• Автор: Арман Лану
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1965

Удостоенный Гонкуровской премии роман «Когда море отступает», — это роман о войне и мире, о смерти и жизни, о рабстве и свободе, о прошлом, настоящем и будущем…

Действие романа относится к лету 1960 года. Участник высадки войск союзников в Нормандии, канадец Абель Леклерк решает провести свой отпуск в местах, где он когда-то сражался. С ним едет Валерия Шандуазель, молодая женщина, потерявшая в Нормандии своего жениха — Жака. Она едет в Нормандию, чтобы преклонить колени перед могилой Жака, героя, отдавшего жизнь за освобождение Франции…

---

Самый из них низенький, круглый, как шарик, и красный, как томат, лет сорока, считал плиты, уже украшенные лентой. Но не так-то легко опоясать лентой стоячую плиту! Ленты улетали. Низенький ругался. Один из тех, что покрупнее, догонял ленты, но из-за расположения могил движения у него были поневоле связанные: чтобы поймать улетевшую ленту, надо было бежать в противоположном направлении, два или три раза проделать одну и ту же операцию и только после этого вернуться на могилу! А ветер-то поднялся сильный!

Наконец все трое решили прикреплять ленты к розовым кустам. Найдя выход, самый из них толстый отер клетчатым платком лоб. Карапуз заглянул в список, хлопавший на ветру. Затем все сперва повернулись к Абелю спиной, потом двинулись по другой дорожке. Они приближались. Наконец столкнулись с Абелем. У одного из них, нескладного, голова забавной формы болталась на длинной шее, она возвышалась над плечами, точно бутылка с минеральной водой, и как бы составляла продолжение нескончаемого туловища, давившего на короткие ножки.

— Hello, Abel! What a riot, what a riot! Abel! How are you, man?[43]

Какого дьявола нужно было на канадском кладбище Рэю, «пехоте», мамочкину клиенту, двум его спутникам и крестьянину в синей блузе? Оказывается, Рэй откопал этих двух паломников в Бени-сюр-Мер, на террасе деревенского кафе, где они вливали друг в друга бодрость и кальвадос. Это были старые шоды. Бастараш и Лажите поклялись украсить в канадские национальные цвета могилы шодов, которых они знали. В их списке значилось семнадцать человек. Рэя умилило благородное их намерение. Он решил пойти с ними. Америка никогда не оставляет своих союзников на произвол судьбы. Двенадцать они уже нашли. Теперь они разыскивали пятерых оставшихся. Они возобновили поиски, делая замысловатые зигзаги, на которые их вынуждала не только местность, но и кальвадос.

Рэй достает из заднего кармана плоскую склянку, отпивает изрядный глоток, тыльной стороной руки вытирает рот, протягивает склянку одному из своих спутников, спутник пьет и бросает ее через могилы карапузу — тот ловит ее, как футбольный мяч, отпивает и показывает Абелю. Не хочет ли Абель? Абель колеблется… Нет! Он отказывается. Барабанщик делает знак. Карапуз точным пасом посылает ему склянку, и барабанщик пьет залпом, демонстрируя превосходство нормандского класса игры…

В течение десяти минут Бастараш и Лажите украсили шестнадцать плит, но семнадцатую они так и не могли разыскать. Они долго ругались (этим у них оканчивалось все!); наконец у Абеля возникла идея проверить список в одной из башен молчания. Вернувшись, он показал могилу — она оказалась второй в первом ряду. Ребята были так увлечены своим занятием, что прошли мимо нее. Ух! Миссия окончена. Они уже было направились к выходу, но тут карапуз Бастараш — у него была мясная лавка на окраине Квебека — бросил взгляд на оставшийся моток ленты. Нет, они не уйдут отсюда с лентой! Они пришли сюда украшать, и они будут украшать невзирая на жару, на ветер, на любые препятствия! Понятие «препятствие» было таким же неясным в его сознании, как и в произношении. Зато мысль была ясна. Лажите согласился. Этому Бастарашу депутатом быть! Рэй не понимал по-французски, но проголосовал «за» по доверию. Если другие — не ближайшие их товарищи, так что же, значит, они не имеют права на ленту? В известном смысле понятие «ближайший товарищ» — понятие узкое. Мелочное! И они широким жестом смахнули его. Остатками ленты они украсят могилы полка. Отлично! Всего полка. Да здравствует Шодьер и да здравствуют шоды!

Но вот уже нет больше мотка. Весь. Да, но не украшенные могилы еще остались. Это опять-таки несправедливо. Абель смотрел на это зрелище с глубоко запрятанной грустью, что, впрочем, не мешало ему под сурдину посмеиваться над ними. Двое были пьяны в дым! Рядом с ним всеми своими ямочками улыбался Жак. Нет, шодам, тем, что внизу, под плитами, не на что обижаться. Наоборот, им есть чем позабавиться. Этот Бастараш был главарем. Подобно многим мясникам, привыкшим рубить с плеча. У всех революций есть свои мясники. Так вот, он и рубил с плеча. Он и ленту рубанул с плеча. Пришлось вернуться к уже украшенным могилам, нарезать на более мелкие куски голубую, украшенную геральдическими лилиями ленту, и теперь уже хватило на всех! Бастараш скомандовал барабанщику, и тот, стоя в жалкой тени ограды, забил в барабан быстрее, чем прежде, по причине выпитого «кальва».

Абель с ними расстался. Без него ревнители благолепия еще более рьяно взялись за дело: все менее крепко держась на ногах, они ходили взад и вперед, наклонялись над могилами, вновь и вновь резали ленту, переходили к другим могилам, ахали от все растущего количества мертвецов, отпивали из склянки большими глотками. Рокотал барабан, стаи птиц летали, как с силой брошенные камешки, ветер срывал с цветочных венчиков голубых и золотистых мотыльков, кружил обрывки лент, бабочек-капустниц и лепестки цветов, и, наконец, три парня разлеглись на травке, а потом к ним присоединился барабанщик, и в обширном, плавившемся под солнцем кладбище водворилась тишина.

_____________________________

На горизонте небо предгрозовое, там крейсирует флотилия туч, ясный день плывет навстречу своей гибели. Валерия рада, что уезжает, но не отваживается высказать это вслух из-за непроницаемой громадины, именуемой Абелем Леклерком. «Номер Валерии — типичный мужской номер: всюду окурки», — думает Абель. Здесь он в первый раз. Ему хочется поскорей отсюда уйти. Он подходит к двери — дверь отворяется. На пороге Симона; она принесла чаю, в глазах у нее лукавые искорки, но, увидев натянутую Валькирию и хмурого Абеля, решает приберечь свою улыбку для более «обходительных» клиентов.

— Я пойду, а вы собирайтесь, Валерия. Мои вещи уже в машине.

После минутного колебания она с наигранной веселостью задает ему вопрос:

— Вы, правда, уезжаете, Абель?

А разве можно в этом сомневаться? Перед его мысленным взором возникают амуры из Воге, крылатые, со сплетенными руками. Беранжера? Беранжера-Майя — это его медовый месяц. А нужно, чтобы был не только мед, но и воск. Да ведь они оба пришли к такому решению. Она призналась ему в том, о чем он и так догадался в этот злополучный вечер. Объяснилась начистоту. Да, доктор Адриен. До него мэр Леруа, Люцерна и еще кое-кто. Разные дяди. «Я веду образ жизни холостяка. Я никогда не придавала этому значения». Перед ним мелькнула ее улыбка сквозь слезы, задорный огонек в глазах, волнующий шов на спине, кровать под пологом, жалостливые римлянки и часы с источником. Его жжет воспоминание о тонком рубчике, от одного прикосновения к которому вспыхивает яростное желание. Он всеми силами сдерживается, чтобы не закричать. Из окна успокоительный вид на пляж. Около вытащенной на песок шлюпки дети с серьезными лицами катаются на пони; лошадок ведет под уздцы карлик в форме морского офицера. Абель вспоминает слова Малютки: «А потоки, я не могу рожать тебе детей. Женись на Валерии — она тебе нарожает славных ребят!» Это до того уморительно, что Абель громко хохочет. Валерия вздрагивает: «Боже, до чего он не воспитан!» А между прочим, это правда: мужчине, который сможет терпеть Валерию, она нарожает славных ребят. Абеля тянет к морю. Он идет к двери. Набравшись храбрости, задает Валерии вопрос:

— Валерия! У вас никогда не являлось желание выйти замуж, чтобы иметь детей?

— Конечно, нет!

Мгновенно воскресла амазонка, Диана, мужеподобная женщина! Этот рубящий жест! Мужской жест!

— Послушайте, Абель: мы уже не будем чувствовать себя так свободно… и на пароходе… и, тем более, в Канаде… Работа, среда… Так вот, я хочу поблагодарить вас.

— За что?

— Да, да, поблагодарить. Должна сознаться, я вам говорила в лицо ужасные вещи. Называла вас бездарью. Пьяницей. Подонком. Я чувствую себя виноватой перед вами. Я ошибалась. Вы настоящий мужчина. Я этого не знала. Я вообще не знала, что это такое.

Он все еще в нерешительности и не отпускает дверную ручку.

— Мне повезло, что я напала на вас. Знаете, когда это до меня дошло?

— Нет, не знаю.

— На кладбище.

— А-а!

— У меня не хватило сил. А вы пошли дальше.

Абель отпускает дверь. Валерия берет его руку и крепко пожимает ее.

— Да. Вот. Вы настоящий мужчина, Абель.

Он бесшумно отворяет дверь.

— И это нас с вами и разделяет, — шепчет она.

Обитая деревом гостиница напоминает яхту. Уже наполовину поглощенный сумраком лестницы, сверкающий бронзовым черепом, Абель напоминает сейчас моряка из романса — моряка, уходящего в плаванье.

В глазах Абеля отражаются небо и время. В лужах — креветки. Нацистские креветки, союзнические креветки, живучий инфантилизм, нет конца креветкам! Однако минувшей ночью в Вервилле на памятнике погибшим кто-то нарисовал свастику. Еще не перевелись охотники сжигать евреев, цыган, пленных и детей, укрывшихся в храмах! Сжигать все, что не похоже на них. Взять хотя бы Эйхмана. Шесть миллионов жертв. Так как жертв оказалось шесть миллионов, то многие думают, что если бы просто шесть, то преступление было бы крупнее! Эйхман-де только выполнял приказ сверху. Если бы Гитлер победил, то сколько появилось бы Эйхманов, с бюрократической точки зрения невиновных, и сколько человеческих жизней они бы уничтожили! Чума, как выражается Вотье, Последний. Коричневая чума. Нацистская чума. Военное безумие. Безумие. Марго Исступленная, заполонявшая его детскую вселенную в царстве кленов. Отряд имени Вильгельма Завоевателя и его командир Максим! Когда я понял, что имею дело с сумасшедшими? Еще до гибели Жака, разумеется. Жак никогда не старался понять. Он старался понравиться. Я, разумеется, подозревал, но понял слишком поздно! В Спортивном кафе меня обуяла тревога, но я еще ничего не понимал. Точно так же я слишком поздно разгадал Малютку. Да. А ведь когда еще Максим показывал мне облегченные спички! Времени было достаточно!