Людмила Сурская - от любви до ненависти...

• Название: от любви до ненависти...
• Автор: Людмила Сурская
• Жанр: Исторические любовные романы

Ещё одна версия: о любви и ненависти царя Петра 1 и гетмана Мазепы, о роли его писаря Орлика и тайна Мотри Кочубей. Где Меншиков предстаёт совершенно ни в образе пушистого, верного друга, а сначала шпиона Лефорта, и уж потом целенаправленного на трон человека. Катерина- не пленённая шлюшка, а дочь голландца корабела с детства влюблённая в Петра. В истории это одна из загадочных личностей. Всё что известно о ней — сплетни и домыслы. Их авторы хорошо просматриваются — Меншиков, иностранцы и родня первой жены царя. У каждого была своя цель, а вместе они намотались в большой снежный ком. Но как нам известно- снег при тепле очень быстро таит. И вот, подхваченные посланниками, эти пересказы разлетелись по всей Европе и стали почти документальными. А в плетении в них несколько реальных имён и сцен… получилось то, что имеем. Всё тоньше. Помня нелюбовь народа к Анхен, как к иностранке, Пётр ловчил. Царь любил розыгрыши, шутки и представления. Отсюда и весь цирк с Катериной. Скрывая прошлое жены, царь целенаправленно водил всех за нос и не оставил следов. Пусть докажут, что я не права. Мазепа же, в моей книге, не только умный и хитрый, но жестокий и коварный, помешанный на польской короне шляхтич. В его понятии отсутствует слово — Родина, любовь, добро. Его кровь наполняет — власть, голова забита денежными знаками, а душа отдана на откуп дьяволу и колдунам. Даже полезные дела сделаны им поперёк себя. Одна дающая рука его в христианстве, другая ласкает католичество. Ничтожный и мерзкий в своём стремлении величия человечек. Я знаю — такой гетман не придётся по душе украинским националистам, но другим я его не увидела. Всё что он открыл и построил, было сделано, к моему сожалению, не для процветания Малороссии, а для увековечивания своего величия. Величие и богатство — вот его жизнь, а цель — польская корона. Мотря Кочубей вовсе не влюблённая в дряхлого старца девица, а несчастный ребёнок, попавший в чаклунские сети и запутавшийся в паутине интриг Мазепы. Кстати, обкатав Орлика на Мотре, Мазепа и возьмёт его в свои писари. И только Пётр — это Пётр, каким он был и возможно немножко такой, каким его не знали. А ещё — нашумевшая история Мазепы и Мотри не так проста, как кажется на первый взгляд. Её пытались описать многие, в основном в романтических тонах, но разобраться никто не удосужился. Увлёкшись лирикой, прошлись по верхам. Удивляясь: «Что-то в этой истории не так». А ведь и копать-то глубоко не надо было. Тем более и Пётр1, не поверив молве, попытался разобраться самолично. И первое, что сделал после Полтавской битвы и разгона Запорожской сечи — издал указ, запрещающий характерников, (своё название они получили от языческой богини Хары. Это особые воины, которых готовили волхвы. Говорят, что атаман Сирко прошёл обучение именно у них. Они могли ловить пули руками, бороться один с сотней и появляться в нескольких местах враз, создавая иллюзию войска), колдунов, чаклунов, волхвов. Мистика? А ничуть. Иначе, зачем царю понадобился указ и такие строгие меры. Пётр запретил колдовать и воздействовать на людей под страхом смерти. В тех местах то не было ерундой. Колдовали и ещё как. Знаменитая Диканька вотчина Кочубеев. Вот гетман Мазепа в достижении цели (Мотря) использовал магию характерников и чаклунов. Дотошный Пётр разобрался, а больше никому в голову не пришло. Романтический след перевесил. Все спокойно приняли историю любви 16 летней девочки к 70- летнему дряхлому развратнику на ура!

И, конечно, мне очень хотелось поставить точку: почему всё-таки Мазепа, обласканный царём, служивший столько лет российскому престолу вдруг подаётся к шведам?

---

— Что в моих силах Пётр Алексеевич сделаю, но мы все под Богом ходим, — заикаясь, произнёс он. Пётр грозно приподнял бровь. Доктор заторопился:- Уверяю вас, непременно постараюсь, ваше величество…

Царь посидел, не спуская с девушки глаз, снова встрепенулся.

— Постарайся, а то моё сердце не выдержит.

Пётр прикрыл дёргающуюся щёку. Раздражение моментом прошло. Он любил, когда работают, борются, но не опускают руки. «Пока в теле есть жизнь, человек должен жить». Странно, неправдоподобно, но он забыл про горящий город, про своих и шведов. Жизнь этой девочки было сейчас главным для него.

Доктор молча и сосредоточенно делал своё дело.

— Вот и ладушки, — удовлетворённо кивнул царь. Хотел было пригласить ещё людей на помощь, но задумался и в конце концов пришёл к выводу, что будет мудрее обойтись без присутствия посторонних до поры, до времени. Может, обойдётся. Он же обещал девочке сохранить тайну.

Он сам держал её, когда ей доктор ковырялся в плече. Сам помогал извлечь пулю. Следил, как обрабатывали рану, как бинтовали. Отнеся её на постель самолично, Пётр гладил её милое заплаканное личико и шептал: «Лапушка, радость моя, потерпи, поболит немного и заживёт» И, укрыв одеялом на пуху предмет своих мрий, царь выставил караул. На пост заступил всё тот же глазастый солдат, что таскал ему воду и помогал держать Кэт. Строго настрого наказал никого не пускать. А доктору, чтоб не оказаться на дыбе велел прикусить язык. Тот согласно закивал. Он что дурак болтать. Пётр вернулся к Шереметьеву. Догорала ружейная трескотня. Над крепостью развивался белый флаг. Пётр улыбнулся: «Орешек наш!»

Подумав, как это по деликатнее сделать, предупредил собравшегося отправиться соснуть и откушать фельдмаршала, чтоб шёл в царский шатёр. Тот ничего не понял. Пётр рассердившись объяснил, что его, Шереметьева, он занял сам. Тот опять ничего не понял, но в третий раз переспрашивать не стал, а, обиженно поджав губы, потопал в царский шатёр. Прощай удобства и тёплое одеяло. Пётр, передохнул: «Вот и славно! И с этим, кажется, разобрались».

Сумерки, тянувшие за собой ночь, играли пожаром, кострами и фейерверками. Раскиданный под стенами лагерь гудел. Редко кто спал. Всех распирало от только что завершившегося боя. Варили еду, мясо и пили раздаваемую водку. А ещё рассказывали, рассказывали… Про мёртвых лежащих под стенами крепости и на улицах никто пока не поминал. Для этого будет завтра. Широко шагая Пётр с иронией косился на пленных, — те глядели ошарашено — удручённо. Дикари лапотники перемогли… Глаза царя горели: «Что не привыкли?!»

Меншиков завалился в шатёр фельдмаршала за старинной картой города, которую тот обещал ему предоставить. Несмотря на проведённый бой, он был чисто и модно одет. Рубашка бела, кружевное жабо. Расшитый золотом мундир только подчёркивал великолепное его телосложение. Сапоги сверкали и звенели шпорами. Пах духами на сто шагов. Красавец, щёголь да и только. Как будто и не взлетал он, пробивая себе дорогу шпагой и пистолетами по крутой лестнице. Как будто не рубился до пота и крови.

Пётр не предполагал такой ситуации, солдат растерявшись под его напором — не смог остановить. Голова-то одна и все её норовят снять. Любимец царя, как быть?… Велев высечь огня, светлейший нетерпеливо притопывал ножкой. Чиркнуло кресало о камень, затеплился огарок, по полотнищу мелькнули косматые тени. Меншиков вошёл и принялся осматриваться. Минуту — две внимательно изучал обстановку. Велел запалить ещё одну свечу. Не в темноте же искать. Приказ выполнили. Свеча пылала, но светлейшему было не до карты крепости, от высветившейся картины он потерял дар речи. На ложе Шереметьева, в его рубашке спала кудрявая черноволосая девушка. Немного бледная, но безумно красивая, она притягивала к себе с невероятной силой. Алексашка покрутил с трудом затянутой в намотанный шарф шеей. В растерянности шляпу задвинул на затылок. С лёгкой оторопью оглядел шатёр. Ничего особенного кроме вот этой картинки. «Баба!» — воскликнул поражённый он. «Вот так старый ворчун! Какую красавицу урвал». Опамятовался — в голос говорю. Минута, другая… Светлейший расплылся в улыбке: «Отнимем, не проблема». Разглядывал незнакомку без стеснения и не скрывая своего любопытства. Он прошёл хорошую жизненную школу и научился оценивать всё мгновенно и деловито. Понравилась, нет слов как. Где он её отхватил, старый проказник? Наверняка пленная… откуда ещё-то. Шведка не иначе. Меншиков заметался. Забрать и немедленно. На что она старику. Пребывает поди ж ты на вершине счастья. Но первый порыв прошёл и он, догадавшись спросить об обстоятельствах дела служивого на карауле, вызвал к себе.

— Откуда? — шёпотом проскрипел он, помогая себе руками. Он пытливо глядел на него ожидая объяснений сией загадки. На солдатском лице было написано всё то, что творилось в душе. А творилось там неладное. Служивый, испуганно слушавший с раскрытым ртом, промолчал, не солдатское это дело в душах знатных людей копаться. Меньшиков осерчал и послал того, куда махнул рукой. Но через минуту раздумал: «Стой, каналья!»

Топающий куда послали, а отправили его к выходу, служивый при этих словах, встал как вкопанный, остановил на светлейшим свои внимательные изображающие честный испуг глаза. Но Меншиков наседал. Солдат затравленно отбивался. Только безуспешно.

— Государь принёс. Велел никого не пускать. Ваша милость влетели… — бубнил тот извиняющимся тоном. — Головы лишусь… Шли бы вы отселя…

Потеря чужой головы его не огорчила, но сказанное служивым не обрадовало Алексашку и он пытливо смотрел на того, словно надеясь там прочесть что-то другое. Его трудно было чем-то удивить. А тут такой сюрприз. Такая обворожительная картинка на белоснежных простынях. И вдруг она начала расплываться. Он был готов к чему угодно, но только не к этому: «Государь!»

— Как Государь? Питер? — Он помрачнел. Его брови переломились от непривычного умственного усилия, а зрачки впились в служивого. Это восклицание было неосторожным со стороны светлейшего. Но представить невозможно какая путаница крутилась в его голове. Во истину чудны дела твои Господи!

Шокированный, тот некоторое время смотрел на Меншикова, потом, пуча глаза, мол, разве есть ещё какой, кивнул:

— Он самый… Пётр Алексеевич. Государь батюшка. Царь всея Руси… Запретил кого — либо пущать, а вы… трах — бах налетели… Вот что теперь?…

Слова служивого были встречены мрачным молчанием, казалось, Алексашка с сомнением обдумывает его нескладную речь, но это длилось недолго. Меншиков, оправившись от лёгкого обалдения, вновь стал самим собой. «То меня не касаемо…»- отмахнулся он от солдата. Алексашка легко откинул от себя мысль, что царь посчитал бы его поступок самым последним делом. «Семь бед, один ответ!» И с присущей ему энергией ринулся разбираться. Для этого требовалось напрячь голову и он её напряг. Но… в неё ничего проясняющего не пришло.

— Пошёл вон! — ни с того ни с сего разорался он на солдата, топнув для устрашения ботфортом. — Вон!

Ему никто не ответил. Лёгкая странная усмешка исказила солдатские губы. Прищуренные глаза прятали улыбку. Пятясь задом, солдат добрался до выхода. Меншиков, задержав на хитром служивом взгляд, пылал. Пусть попробовал бы кто мяукнуть, когда он сам не знал с чего сорвался на вопль. Нет, знал, так хреново он чувствовал себя тогда, когда не мог объяснить происходящее. Картину перед собственным носом, он объяснить не только не мог, но и не кумекал — что это? Служивый допятился до того, чтоб исчезнуть. Алексашка помучил подбородок. Его взгляд переместился на спящего ангела. Кто она, откуда? Лицо знакомо и нет… Припомнить точно не мог. Бестолковый разговор с караульным ясности не принёс. Сморщил лоб. Принюхался. В шатре пахло лекарством. Он обошёл ложе с другой стороны и споткнулся о кучу одежды. Поднял, рассмотрел… «О! — вскричал он с ужасом в голосе. — Неужели Николка? Чёрт возьми! Просмотрел…» Наклонился над женщиной и тут полог отлетел в сторону и в шатёр, отмеряя метровыми шагами пол, влетел Пётр. Вид у него был неприступный. Меншиков даже не успел распрямиться. Тот резко дёрнув усом грозно приказал:

— Отойди.

Застигнутый врасплох светлейший замер. Сцена была великолепна. Пётр безмерно наслаждался ею. Алексашка так кочергой и попятился. Шаг назад, два, три… Он совершенно был сбит с толку таким поворотом событий и ничего не понимал из того, что происходило здесь. Холодом пахнуло от Петра. Да ещё каким… Отползя, растерянно посмотрев на царя, который с трудом удерживался не то от смеха, не то от гнева — уж очень комичный вид был у светлейшего, попятился ещё — в любом случае правильнее быть от него сейчас подальше. Но минуты тикали. Происходящее потихоньку доходило до Алексашкиной возбуждённой головы. Он сразу оценил значение увиденного. Хотя сегодня это давалось ему не просто. Столько событий и каких. Одна баталия чего стоит, а это вот уж, что на кровати, вообще ни в какие ворота… Его взгляд невольно опять скользнул по девушке. Красотка!.. Отведя взгляд, выругался про себя. Но для видимости смущённо кашлянул. Заметь он в Николке женщину раньше царя, она была бы его. Подумать только, такое легко могло случиться, будь он порасторопнее. «Жиром заплыл. Нюх потерял», — пенял он себе. А сейчас дело было безнадёжным для него. Лезть не имело смысла. Просмотрев, он терял её. На ходу перестроился. Чего горевать, в одну петлю всех пуговок не всунешь. Везде не поспеешь, чего казниться. Успокоил так сказать себя и сделал попытку очернить её, отвратить. Мол, срам, срам на наши головы, девку просмотрели. Засмеют и не пикнешь, потому как выставлены на позор перед всем белым светом. Пётр, спрятав улыбку, недовольно поиграл плечами. Это означало одно: не знал он, Алексашка, а царь ведал всё. Меншикову оставалось только выкручиваться. Но то палка о двух концах. Воистину: сказал бы словечко, да трость недалечко! С разумом надо, с разумом. Откинув окровавленное тряпьё носком сапога, тихонечко и делано присвистнул, а потом и театрально рассмеялся: