Людмила Сурская - от любви до ненависти...

• Название: от любви до ненависти...
• Автор: Людмила Сурская
• Жанр: Исторические любовные романы

Ещё одна версия: о любви и ненависти царя Петра 1 и гетмана Мазепы, о роли его писаря Орлика и тайна Мотри Кочубей. Где Меншиков предстаёт совершенно ни в образе пушистого, верного друга, а сначала шпиона Лефорта, и уж потом целенаправленного на трон человека. Катерина- не пленённая шлюшка, а дочь голландца корабела с детства влюблённая в Петра. В истории это одна из загадочных личностей. Всё что известно о ней — сплетни и домыслы. Их авторы хорошо просматриваются — Меншиков, иностранцы и родня первой жены царя. У каждого была своя цель, а вместе они намотались в большой снежный ком. Но как нам известно- снег при тепле очень быстро таит. И вот, подхваченные посланниками, эти пересказы разлетелись по всей Европе и стали почти документальными. А в плетении в них несколько реальных имён и сцен… получилось то, что имеем. Всё тоньше. Помня нелюбовь народа к Анхен, как к иностранке, Пётр ловчил. Царь любил розыгрыши, шутки и представления. Отсюда и весь цирк с Катериной. Скрывая прошлое жены, царь целенаправленно водил всех за нос и не оставил следов. Пусть докажут, что я не права. Мазепа же, в моей книге, не только умный и хитрый, но жестокий и коварный, помешанный на польской короне шляхтич. В его понятии отсутствует слово — Родина, любовь, добро. Его кровь наполняет — власть, голова забита денежными знаками, а душа отдана на откуп дьяволу и колдунам. Даже полезные дела сделаны им поперёк себя. Одна дающая рука его в христианстве, другая ласкает католичество. Ничтожный и мерзкий в своём стремлении величия человечек. Я знаю — такой гетман не придётся по душе украинским националистам, но другим я его не увидела. Всё что он открыл и построил, было сделано, к моему сожалению, не для процветания Малороссии, а для увековечивания своего величия. Величие и богатство — вот его жизнь, а цель — польская корона. Мотря Кочубей вовсе не влюблённая в дряхлого старца девица, а несчастный ребёнок, попавший в чаклунские сети и запутавшийся в паутине интриг Мазепы. Кстати, обкатав Орлика на Мотре, Мазепа и возьмёт его в свои писари. И только Пётр — это Пётр, каким он был и возможно немножко такой, каким его не знали. А ещё — нашумевшая история Мазепы и Мотри не так проста, как кажется на первый взгляд. Её пытались описать многие, в основном в романтических тонах, но разобраться никто не удосужился. Увлёкшись лирикой, прошлись по верхам. Удивляясь: «Что-то в этой истории не так». А ведь и копать-то глубоко не надо было. Тем более и Пётр1, не поверив молве, попытался разобраться самолично. И первое, что сделал после Полтавской битвы и разгона Запорожской сечи — издал указ, запрещающий характерников, (своё название они получили от языческой богини Хары. Это особые воины, которых готовили волхвы. Говорят, что атаман Сирко прошёл обучение именно у них. Они могли ловить пули руками, бороться один с сотней и появляться в нескольких местах враз, создавая иллюзию войска), колдунов, чаклунов, волхвов. Мистика? А ничуть. Иначе, зачем царю понадобился указ и такие строгие меры. Пётр запретил колдовать и воздействовать на людей под страхом смерти. В тех местах то не было ерундой. Колдовали и ещё как. Знаменитая Диканька вотчина Кочубеев. Вот гетман Мазепа в достижении цели (Мотря) использовал магию характерников и чаклунов. Дотошный Пётр разобрался, а больше никому в голову не пришло. Романтический след перевесил. Все спокойно приняли историю любви 16 летней девочки к 70- летнему дряхлому развратнику на ура!

И, конечно, мне очень хотелось поставить точку: почему всё-таки Мазепа, обласканный царём, служивший столько лет российскому престолу вдруг подаётся к шведам?

---

Дорога не близкая о многом поговорили. Кэт спросила, он рассказал о себе. Правду рассказал. Сказал, что из самых бедняков. Что всю численность семьи составляли они с матерью. Про отца не ведал. Приписаны они были к роду Зотовых. Так бы и жили, но дочь барина положила глаз на рослого золотокудрого красавца крепостного. Баловался не без того. Кто ж откажется. Барин не долго думая записал Михаила в солдаты, а перед этим, чтоб приготовить насмешку для шустрого крепостного, женил его своею волею на крепостной девчонке десяти годков от роду. Смех один. Конечно, Михаил пальцем Дуняшку не тронул. Ясно дело — дитё и оставил у своей матери. Барин, паскуда, всё рассчитал, какой с солдатки спрос. И мучения парня и Дуняшки все ещё впереди. Пока матушка всеми правдами и неправдами отбивает девчонку, а что будет далее дело известное, вздыхал Михаил. У Кэт зашлось от жалости сердце. Обещала помочь. На думку пришла мысль — вызвать девочку к себе. Михаил в ноги: «Отслужу!»

Берегли лошадей, останавливались на отдых. Осведомившись о дороге, на накормленных и отдохнувших лошадях снова продолжали свой путь. На двух служивых мало кто обратил внимание. Но горя всё-таки хлебнули. Полдороги велось по-старому. Ни мостов, ни хороших постоялых дворов. Довелось тонуть на переправе через речку. Ночевали в мимоезжих деревеньках. Кэт было немного не по себе. Мужики глядели угрюмо. Лошадей своих не бросали, чтоб не впасть в зависимость от дороги. А вот ночевать в чёрной избе довелось. Спали на составленных лавках, перемигиваясь со светящимися с печи глазами ребятишек. Сна конечно никакого. Дым ел глаза. Хорошо что не зима и мало топили. Добрались без серьёзных приключений. Тем более вторую половину дороги труда это сейчас большого не составляло. По всему пути предприимчивые люди и казённые ставят постоялые дворы и корчмы. Есть где остановиться на ночь, отдохнуть, поспать, поесть. Кое — кто уже и заводишки по лепке кирпичей смастерил. Сообразительные завсегда найдутся, главное, чтоб не мешали. Но Петра так просто было не найти. Пришлось ещё помотаться в седле. Нашли на Ладожском озере, в устье Свири. Царь строил корабль «Штандарт». Он же и был записан капитаном корабля. Грот мачту украшал штандарт. По полотнищу шёлком был вышит орёл в когтях он держал моря подвластные государству российскому: Белое, Азовское, Каспийское и добавили к ним Балтийское. На верфи, спускали на воду как раз «Штандарт». Шуму-то крику, радости. Первый фрегат Балтийского флота. Кэт увидела его ещё издалека и отца рядом с ним тоже. Отправила служивого с письмом. Сама, попутно разглядывая окрестности, наблюдала из укрытия. Интересно же, как поступит: положит в карман или враз прочтёт. Повертел в руках, посмотрел на её отца, отошёл, распечатал, смеётся. Вот ведь, ничего ж смешного не отписывала, а он смеётся. Михаил не уходит. Царь вскинул брови, мол, что ещё? Тот просит пройти царя за ним для секретного разговору. Пётр не понимает. Настораживается. Пересекается с её отцом взглядами и отпускает его, затем заталкивает письмо в карман и идёт. Сначала за служивым, а потом вровень. Шаг в шаг. Кэт затаив дыхание поворачивается к ним спиной. Считает шаги: раз, два, три… Вот, теперь уж можно. Он в шаге от неё. Кэт поворачивается. Видит, как изумлённо, а потом радостно смотрят его глаза, взлетает бровь, тянутся руки… и делает шаг на встречу. Михаил ему в спину запоздало бормочет:

— Позвольте представить вам…

Чего уж там…

Кэт, прочитав радость на лице царя, забывает про свою тоску и волнение, и перебивает добросовестного служаку:

— Питер! Прости, я не могла не воспользоваться оказией и не приехать повидать тебя.

Первым, избавляясь от шока, он бормочет:

— Катюша, девочка моя, но это безумие… Такая дорога… Ты и верхом? А этот болтун, — кивнул он на сопровождающего, — мне ни слова о тебе, тра-та-та про всякую ерунду…

Она не согласна. Краснея и заикаясь под его взглядом, прошептала:

— Безумие — это жить вдалеке от тебя. Я была бы признательна, если б ты простил меня за самовольство. Здесь так замечательно!

О! Глаза Петра светились как раз таким безумным блеском — настоящий фейерверк. Нельзя было не восхищаться её преданностью ему. Сколько усилий она предприняла, чтоб достигнуть его. Он жарко обнимал, жадно целовал и глухо спрашивал:

— Отчего же не подошла сама, а прислала Михаила с письмом?

Кэт, покорённая его манерами, обходительностью и добротой, прижавшись щекой к его обшарпанному мундиру, каялась:

— Загадала — если прочтёшь сразу, то останусь и дождусь тебя…

Он отстраняет её от себя, смотрит внимательно.

— А если б в карман сунул? Мог?

Она приложила ладонь к его чувствительному сердцу и немного испуганно прошептала:

— Тогда б развернула поводья и ускакала, не дождавшись, и Михаилу наказала, чтоб ничего не сказывал про меня, случись положить тебе письмо в карман.

— Горе луковое, — прижал он её к себе, — а если б я торопился или ни захотел читать при чужих глазах, вот как тогда с этим, а?… Это ведь отец твой ел глазами, догадался, торопил…

Он опять втиснул её в себя. Чудны дела твои, Господи! Она тут, рядом, мысли мо ли! Да, она могла быть непослушной и непоследовательной. Могла быть по-мужски выносливой и рассудительной. Могла быть по-женски лукавой и по — детски непосредственной, но это не делало её менее привлекательной и желанной!

— Сумасшедшая, ты представляешь, чтобы могло случиться?!

Она не представляла, но сделала бы это. Исчезла из его жизни навсегда.

Покрапывал дождь. Михаил стоял в сторонке наблюдая за встречей и не спуская взгляда со спотыкающегося от такой картинки неожиданно выворачивающегося на них народа. Те кто был с Петром рядом, зная его нрав и запреты об пол лбами не хлопались. Говорили на равных, отдавая уважение его воинскому чину.

— Господин бомбардир, — осмелился он встрять, — шли бы вы в избу, нечего народ смущать. Падают вон. Царь мужика милует. Опять же дождит, вымокнете.

Пётр с немалым удивлением уставился на служивого. Тот замер, внутренне напрягся, готовил ответ. Царь фыркнув носом, притворно погрозил ему кулаком.

— Как ты посмел взять её с собой? Помяни моё слово, в следующий раз кнута отведаешь.

Тот обиженно потупясь промычал:

— Попробуй с ней сладь. — И вскинувшись выпалил: — А у меня был выбор. Хошь бери и смотри за ней, хошь сама на свой страх и риск помчит…

— Брысь!

Пётр махнул лапищей, мол, иди, свободен, сам же молвил — дождь накрапывает, не до тебя. Потом поговорим. А Кэт обняв, повёл в свою избу. Ноги её расслабленно подсекались. Вскинул на руки. Донёс целуя. Устроив в кресле, он положил перед ней свою рубашку и плед, а потом принялся за её сапоги, приговаривая успокаивающе:

— Сейчас мы их одолеем. Раз, два!.. Раздевайся, солнышко. Михаил прав, чертовски опасно сидеть в мокрой одежде. А я пока баньку закажу.

Сделанного показалось мало и он завернул её в одеяло.

— Вот так, ангел мой, позволь завернуть тебя, пока не попарю в баньке! Вот так хорошо! Вот так славно! Не правда ли так гораздо лучше?

Ей было всё хорошо. Кэт улыбаясь не возражала.

В те дни он был добродушен и весел. Слухи ползали и множились со страшной быстротой. Их дорожки разнились. Одни рассказывали про любовь ненормального царя к полонянке, другие — к безусому парнишке, сыну голландского корабельщика. Сложить оба случая в единый рисунок не хватало ума и фантазии. А Пётр, приведя Кэт в избу и распорядившись о бане, послал за её отцом. Тот резво прибежал. Отец и дочь обнялись. После ужина, мужчины пыхтели трубками, а Кэт, с ожесточением проводя гребнем по спутанным после бани волосам, любовалась ими. Они оба были ей дороги. Радовало её и то, что они оба между собой близки. Она с радостью приняла его сумасшедшую страсть. Радовалась его резкости, безумию в бурной близости. Понятно, что он сходил с ума скучая по ней. Ему было приятно ласкать её обнажённое тело и чувствовать себя её хозяином, знать то, что эта женщина принадлежит только ему, быть уверенным в том, что ни один мужчина никогда не посмеет претендовать на обладание ей. После бурного наслаждения, он лёг рядом, укутав её одеялом, обнял. Они много говорили, рассказывали, спрашивали. Она ни в коем случае не перебивала его, лишь изредка вставляя слова одобрения. Оплыли на столе свечи сделавшиеся ненужными с отступлением ночи, а они всё смеялись и целовались. Большому счастью всегда мало времени. Уснули на рассвете одарив друг друга полусонным поцелуем. Кэт, устроив голову на его руке, была счастлива. Он, обнимая её, улыбался даже во сне. Пётр не торопил с отъездом. Она прожила с ним до холодов. Варила лапшу, мясо, репу. Слушала его рассказы о флоте и кораблях, ахала. Потом смотрела собственноручно начерченные чертежи бастиона Кроншлота и восхищалась его умом и настырностью. Когда он занимался чертежами лицо его приобретало мечтательное выражение. Карие глаза светились мягким светом. Он отходил от вседневных забот, наказывал никому его не трогать и знай себе работал, весь поглощённый полётом фантазии и мысли. Кэт не мешая любовалась. Понимала: дела не терпят проволочек. Когда уставал и присаживался к ней, гладила по кудрям и целовала в сумасшедшие от безумных планов глаза. Пётр ругался на европейскую политику. Карл ведёт себя не по — умному нагло. В Польше под его нажимом избрали нового короля. Теперь их в Польше два. Естественно, страну рвёт на два лагеря. Дерёт польская шляхта друг друга, а Карл под их кукареканье грабит и разоряет страну. Ещё и похваляется покончив с поляками двинуть на Москву и сжечь Русь. Кэт садилась ему на колени и, поцеловав в надутые гневом щёки, убеждала, что Карл против него Петра трепач и он непременно оторвёт шведскому хвастуну язык. Пётр смеялся и обещал непременно подумать над этим. Правда, для себя оставлял лазейку, поживём — увидим. Так и летели счастливые дни. Он грелся в тепле её тела, вдыхал запах её волос и был счастлив. А ещё ему нравилось гулять с ней в лесу и чтоб все жаркие дела происходили на земле. Кидал на землю свой камзол, опускал Кэт и любил. Ей нравилось всё, что он с ней делал. Он заставлял её ощущать себя милой и постоянно желанной. Ожидаючи его прихода штопала у окна носки и самолично вязала ему шерстяную тужурку, а потом с обозом она вернулась в Москву. Перед отъездом заикнулась про Дуняшку, маленькую жену Михаила. Пётр поискал листок, помусолил огрызок карандаша и записал всё, что о ней знала Кэт от Михаила. Обещал, если не забудет отправить её в образующийся для обучения девиц политесу и светским манерам пансионат. Отъезжая спросила, как ей поступать и жить у Толстой, с кем общаться и под чью волю идти…