Е. Томас Юинг - Учителя эпохи сталинизма: власть, политика и жизнь школы 1930-х гг.

• Название: Учителя эпохи сталинизма: власть, политика и жизнь школы 1930-х гг.
• Автор: Е. Томас Юинг
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8243-1529-5

Эта книга посвящена советским учителям во времена переустройства общества, введения всеобщего обучения и захлестнувших страну политических репрессий. В центре внимания — повседневная жизнь учителей начальной и средней школы, особенности их работы и статус, политические взгляды. Исследование основано на архивных и опубликованных материалах, включая письма и воспоминания, сообщения школьных инспекторов, а также методики и учебные пособия. В книге рассказывается о сложившихся между властями, простыми людьми и школой уникальных отношениях, об их эволюции в первое десятилетие эпохи сталинизма.

---

Однако, когда казалось, что насилие вот-вот выйдет из-под контроля, партийное руководство вдруг решило изменить политику. 19 января 1938 г. пленум ЦК партии принял постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков»{599}. В этом постановлении, в том числе на примере случаев с учителями, о которых будет рассказано в этой главе, партийная верхушка признала опасность неконтролируемого террора для страны, для партии и для советской власти. Аресты, судилища, тюремные заключения и особенно ссылки в трудовые лагеря продолжались до конца жизни Сталина, однако массовый террор 1937 г. заставил искать другие средства контроля над потенциальными источниками несогласия, инакомыслия или оппозиции{600}.

В этой главе речь пойдет в первую очередь о реакции учителей на террор, в поле зрения также остаются и неутихающие дискуссии о природе и значении сталинизма. О поступке Николая Викторовича стало известно в эпоху гласности, в конце 1980-х гг., когда советским людям впервые позволили открыто и непредвзято обсуждать события эпохи сталинизма. Львова вспоминает, как репрессии накрыли сначала партию, армию и деятелей культуры, а потом и все слои советского общества. Этот случай не только проливает свет на «белые пятна» истории, но и доказывает, что советские люди не поддерживали слепо репрессии и не были бессловесными жертвами, а реагировали самым различным образом, в т. ч. сопротивлялись жестоким действиям властей. На закате советской власти опубликовано немало воспоминаний людей, которые, как и Львова, четко разделяют палачей и жертв эпохи сталинизма{601}.

Советские учителя, как и все граждане страны, страдали от репрессий и лично (когда их снимали с работы, арестовывали, выносили им суровые приговоры), и как профессионалы, потому что за процессом обучения, за каждым словом и даже мыслями наблюдало жестокое и непредсказуемое в своем поведении начальство. Как показано в главе 4, многих учителей преследовали или просто увольняли за «социальное происхождение». Такая уникальная советская формулировка применялась, когда родители человека или более дальние родственники принадлежали к «эксплуататорским» классам. В начале 1930-х гг. мощная волна репрессий накрыла «классово чуждые элементы», множились доносы, и скоро во всей стране установилась атмосфера подозрительности и страха. В первом разделе этой главы речь пойдет о чреватых крупными неприятностями действиях, высказываниях и связях учителей.

В следующих двух разделах будет рассказано о воздействии политических репрессий на учителей, причем особое внимание уделено реакции на террор (от активного соучастия, как в случае с Холмогорцевым, до прямого сопротивления, как в случае с Николаем Викторовичем). В заключительном разделе показано, что, хотя политическое давление испытывали все советские люди, массовые репрессии сильнейшим образом влияли на процесс обучения и деформировали личности тех, кому довелось работать в школах в 1930-х гг.

Террор часто присутствует в документальных свидетельствах той эпохи, а отсутствие упоминаний о нем по-своему многозначительно. В советских источниках и воспоминаниях эмигрантов более чем достаточно информации о подстерегавших учителей опасностях, о жизни и работе в состоянии постоянного страха. Однако достоверных цифр о репрессиях найти не удалось. Тем самым на главный вопрос, сколько учителей подверглись репрессиям, можно дать лишь приблизительный ответ. Мало данных и о судьбах снятых с работы или арестованных. Видимо, это неспроста. Тем не менее из многих источников ясно, как драматически повлияли политические пертурбации на общественную позицию, профессиональные успехи учителей, на их отношения между собой. В этом плане террор стал для многих учительских судеб проверкой на прочность.

Репрессии за «порочащие» связи

Осенью 1937 г. в Змиевском районе, расположенном севернее Курска, были уволены или намечены к увольнению 78 учителей. В сельских школах проводить уроки иногда было некому. Одну из учительниц, Журко, сняли с работы после публикации в местной газете о ее брате, который работал в школе соседней деревни, был обвинен в политическом преступлении и уволен. Журко выгнали, несмотря на ее великолепные «данные»: дочь колхозников, вот-вот должна получить диплом о высшем педагогическом образовании, восемь лет педагогического стажа. Вскоре после увольнения Журко выяснилось, что она стала жертвой слухов, в действительности никто ее брата ни в чем предосудительном не подозревал{602}.

Судя по этой истории, опасным для учителя могло стать не только его социальное происхождение, но и действия ближайших родственников. Все десятилетие, а особенно в 1937 г., не только политические взгляды, но даже чаще просто дружеские отношения с человеком, которого вдруг объявляли «врагом народа», были источником опасности. Однако в школе карательные органы не могли действовать столь же свободно, как в других местах. Учителей постоянно не хватало, а именно на них, как показано в предыдущих главах, партией и правительством возлагалась огромная ответственность за обучение и дисциплину, поэтому массовые увольнения учителей поставили бы под удар всю политику в области образования. Как бы ни хотелось кому-то усилить репрессии учителей, но заменить их было некем, так что школу старались не трогать, чтобы избежать негативных, а то и катастрофических последствий для политики массового обучения.

И пол человека мог иметь в те суровые годы значение. Учительницу Журко наказали не за ее проступок, а за предполагаемые действия ее родственника. Такое с женщинами, составлявшими в школе большинство, случались часто. Хотя многих учительниц привлекали к ответственности за «преступления» их родственников-мужчин, маховик репрессий в этих случаях сбавлял обороты, потому что женщины считались «аполитичными» и все учителя тоже. Поэтому, чтобы оценить воздействие террора на школу, в начале этого раздела говорится о судьбах учителей, которые, подобно Журко, стали жертвами жестокости и произвола властей{603}.

Многих советских учительниц сняли с работы лишь потому, что их мужья, братья, отцы или другие родственники были исключены из коммунистической партии, арестованы, как «враги народа», или наказаны, как «враждебные элементы». В Курской области учительницы Тащукова, Константинова и Колтухова, а в Московской области Красновская, Курнина и Колкова потеряли работу после того, как в 1937 г. арестовали их мужей. Одна бывшая учительница вспоминала в эмиграции, что ее уволили сразу после ареста отца и братьев. Давний арест родственника тоже мог повлиять на судьбу человека. Учительницу Белякову сняли с работы за «несоответствие требованиям коммунистического воспитания», когда школьное начальство узнало, что ее муж был «антисоветским элементом». Одну учительницу в Армении увольняли дважды, в 1935 и 1937 г., после того как местное начальство узнавало, что ее мужа казнили несколько лет назад. Случалось, что так называемые враги даже не являлись близкими родственниками. В Новосибирской области арест дальнего родственника Н. И. Бугаевой стал основанием для увольнения как ее самой, так и ее мужа, А. Л. Бугаева, учителя той же школы. В Краснодаре учительницу Пляцок с почти сорокалетним стажем уволили только потому, что «муж сестры ее зятя» был арестован за «вредительство»{604}.

Принцип наказания за «порочащие связи» в конце концов привел к составлению так называемых «черных списков» учителей, которых предполагалось уволить исключительно из-за их родственников. В конце 1937 г. московский отдел образования подготовил такой список из 600 фамилий. В районе под Ростовом в такой список внесли тысячу человек, то есть пятую часть всех, кто работал в школах. В большинстве случаев люди попадали в такие «секретные» списки потому, что кто-то из их родственников оказался в эмиграции или был репрессирован. Иногда человека брали на карандаш просто потому, что «кто-то когда-то был арестован» — как было с горькой усмешкой замечено позднее. На совещании в марте 1938 г. в Наркомпросе один оратор заявил, что многих учителей из «черных списков» посадили в тюрьму, но другие выступающие это утверждение опровергли и сказали, что большинство этих людей продолжают работать в школах, хотя их фамилии и фигурировали в злополучных перечнях{605}.

Однако даже во время составления этих списков увольнения учителей не приветствовались, так как ослабляли школу. В декабре 1937 г., когда после ареста Бубнова отделы образования энергично «чистили», один из чинов Наркомпроса предостерег: «Многие роно и облоно увольняют учительниц, мужья которых арестованы, без разбора и не вникая в частности». В качестве примера были приведены два учителя, мужчина и женщина, обвиненные в «связях с врагом народа» после того, как они навестили отца учительницы, бывшего священника{606}. После этого Наркомпрос отменил ранее принятое решение и восстановил Бугаеву в должности{607}. Следовательно, даже во время самого жестокого террора причины увольнений проверялись и ошибки порой исправлялись.