Олег Слободчиков - Нечисть

• Название: Нечисть
• Автор: Олег Слободчиков
• Жанр: Русская классическая проза

---

Я встал, к его неудовольствию, и отправился для человеческого поступка: чтобы помочь старушке наколоть дров.

Старик все так же сидел на лавке. Его пес мирно взглянул на меня плутоватыми скотскими глазами и вильнул куцым обрубком хвоста, оскорбляя все волчье племя своей внешней схожестью с ним. Старик по-свойски схватил меня за штанину и приглушенно пробормотал:

- Ты старой дрова не коли... Ну ее.

Я взглянул на него удивленно, хотел шагнуть дальше, но он опять удержал меня.

- Если делать нече - у меня вон их сколь! - кивнул за забор, где кучей лежал сухостой и хворост из леса.

- Люди в первую очередь помогают старушкам! - сказал я важно и прошел мимо. - А ну-ка, бабуля!.. - подхватил чурку с застрявшим в ней топором, которую она силилась бросить через плечо.

Старушка смущенно постояла рядом и, мучимая бездельем, убежала в дом. Едва я расколол последнюю чурку и сложил поленницу, она выскочила из двери с миской куриных яиц. Старик печально взглянул на яйца, повел глазами на старушку, заметавшую щепки к забору, и заканючил, безнадежно закатывая глаза:

- Дай, а? Дай, а?..

старушка яростней заелозила березовой метлой по сухой земле, делая вид, что не слышит соседа.

- Ну дай! - громче и злей крикнул старик. - Знаю, у тебя в подполе целый ящик!

Старушка юлой провернулась на месте, замахнулась на старика метлой и разразилась такой отборной бранью, что куцый пес смущенно прижал уши. Старик, ненадолго умолкнув, в задумчивости задрал красный нос, посчитал ворон на покосившихся столбах с обвисшими проводами и, удержавшись от скандального ответа, упрямо пробормотал:

- Дай, а?..

Из-за горы показалась толпа горожан, идущих по шпалам с преогромными мешками на плечах. Свежий ветерок раздувал паруса их просторных заморских трусов, загибал длинные, как утиные клювы, козырьки кепок. Швыряя по сторонам окурки и пустые бутылки, пересыпая городскую речь болотной тарабарщиной брани и поросячьим повизгиванием, горожане остановились на каменном мосту, под которым пробегала к морю таежная речка.

Старик, едва увидев толпу, сорвался с лавки, высморкался в кулак и побежал к насыпи, издали кланяясь в пояс. Пес печально посмотрел ему вслед, вздохнул и, по-волчьи опустив голову на мощной шее, засеменил к лесу. А старик на железнодорожном полотне уже пел песни, декламировал стихи и сыпал шутками, приветствуя гостей. Туристы сдержанно хихикали, наливали ему зелья в кружку, старик совал в нее пальцы, брызгал на все стороны света, бормотал несусветную тарабарщину, какой и на болотах не слыхивали, всовывал в кружку преогромный нос и наконец сладострастно выцеживал пойло, крякал и выкрикивал: "Одну пьем, другой запивам, между кружек не закусывам!" С каждой новой добавкой он оживал и вдохновлялся, шел по шпалам вприсядь и с притопом, весело выкрикивал: "Не в складушки, не в ладушки... Полна гузка огурцов..."

Мужик, тот, что проверял сети, приоткрыл дверь своего дома, чуть высунулся с рыбьим хвостом в зубах и через щель в заборе рассматривал толпу настороженными глазами.

Ведмениха вышла на крыльцо. Щеки ее пылали, глаза были мокры от слез. Она заламывала руки и прикладывала к лицу мокрые от слез ладони.

- Позор нашему полустанку! - простонала она в отчаянии, и вдруг глаза ее лукаво блеснули. Она кивнула мне по-свойски и язвительно прошипела: - Что со старого взять, он с водяной нечистью водится, оттого и пьет без меры, закусывает бормышем и тухлой нерпой... Здесь все такие! Да разве ж это люди? - заголосила она, заламывая руки, и снова заговорщицки зашептала: Старушка-то наша, праведница... вовсе и не старушка - зря вы ей помогаете. Девка она, только прикидывается старой... С водяным балует и с молодым туристом прошлый год жила, говорила, что квартирант. Ей только попадись завлечет, защекочет. Муж утонул, племянник - следом, и все концы в воду...

Я молчал бы и дольше, твердя про себя и заучивая наизусть человеческие правила, слышанные от бабушки. Всяких бредней о море, искони приводящем в бешенство нечисть, я был наслышан. От новой сплетни на меня напала жуткая зевота, и, утирая выступившие слезы, я вынужден был возразить, растянув до ушей губы:

- Какая же нечисть может быть в море, если оно - святое?

Ведмениха уставилась на меня, лупая удивленными глазами, и затряслась от беззвучного смеха.

- Да ты присмотрись, кто воду-то из моря пьет! Никто. Лесник пойманную рыбу и ту в речной воде моет... Домовой лед из пещер таскает и топит на печи. - Она снова затряслась от смеха, но впалый рот ее искривился и из глаз покатились слезы. - О, как я не права! Один человек в этом проклятом месте все же есть! - всхлипнула, указывая глазами на идущего по шпалам. - Он мой кумир!

По насыпи вдоль берега шел хромой мужичок с костылем в руке. Правая половина его тела была парализована, одна рука болталась как пустой рукав. При каждом шаге он сгибался чуть не до земли, вполголоса пел какую-то старую песню, от которой всей нечисти должно быть тошнехонько, и задумчиво поглядывал на морскую синь. Невидящими глазами он повел по толпе туристов, глянул как бы сквозь лысого старика, дававшего неплановый концерт, и прошел мимо, щурясь солнцу, вдыхая грудью свежий ветерок. За ним по пятам неотступно следовал уродливый пес. Ведмениха так искренно вытирала слезы, с таким умилением и любовью смотрела вслед увечному, что я устыдился своих необоснованных подозрений: ах, какая женщина, живет в благом месте и по простоте своей не понимает этого. Я тайком вздохнул: "Не мне, болотному ублюдку, чета!" - смущенно отвел глаза от ее груди, колыхавшейся под майкой, и предложил:

- Не поколоть ли вам дров?

Покатилось на закат солнце, тихое море томно пламенело в его лучах. Прозрачная волна набегала на берег, напевая свою древнюю песню: "Баю-баюшки-баю!" Туристы ушли в березняк и развели костры. Сидя на рубленой верхушке черного столба, устало каркала ворона. Старик, отвалившись от недопитой фляги, как раздувшийся клещ от жертвы, лежал возле насыпи, вполне довольный прожитым днем, храпел и подергивал бледнеющим носом.

Вскоре и вовсе стемнело. Я вышел на берег, лег на теплый песок. Всей нечисти на радость, всходила полная луна. Светлая дорожка потянулась к ней по воде. На ее черной, блестящей глади плескалась и фыркала нерпа, приближаясь к берегу. Я затаился, не сводя с нее глаз, и вскоре стал различать почти человеческую голову. Возле самых камней, отшлифованных прибоем, то, что я принял за нерпу, поднялось на ноги в полный рост и оказалось женщиной, ростом и фигурой похожей на знакомую старушку. Она прошла мимо меня, осторожно шлепая босыми ногами по камням и отжимая длинные волосы. От нее припахивало табаком и водкой.

"Туристка!" - подумал я, удобней вытягиваясь на песке, глядя на мерцающие звезды.

Пловчиха стала осторожно подниматься по насыпи. Из-за куста выскочил пес с поджатым к самой челюсти хвостом, порычал с опасливым поскуливанием и убежал за насыпь, в деревню.

Поплелся и я к дому. На моем крыльце сидел куцый пес, смотрел на меня преданными собачьими глазами и предлагал послужить. Я брезгливо взглянул на него, будто в насмешку созданного похожим на благородного волка, вспомнил его хозяина-старика. Известное дело, у собаки нет своей души - в ней отголосок души хозяйской. Я обвел пальцем вокруг своей шеи, делая жест, от которого вся нечисть с ее холуями приходит в неистовство. Пес вильнул куцым хвостом и ничего не понял. Я взял замшелый сухарь, найденный днем за печкой, отломил половину и бросил на землю. Пес мигом сгрыз его и по-свойски разлегся на крыльце.

Кот лежал на том же месте и в той же позе, в какой находился перед моим уходом. Я зажег керосиновую лампу. На столе осела пыль, и на ней видны были следы его лап. Кот потянулся, зевнул, спрыгнул с кровати и промурлыкал: "В кринке должно что-то и остаться!"

Я метнул на него рассерженный взгляд и понял, что даже в удавке кот будет клясться, будто на стол не лазил и кринку не нюхал. Я вздохнул, налил ему молока в жестяную банку, себе - в стакан. Меня разморило и потянуло на сон. Я поставил недопитый стакан повыше, туда, где кот не мог его достать, и лег на койку, на которой когда-то, под этим же одеялом, слушал бабушкины сказки.

Ветер постукивал прогнившей кровлей, шелестел ветвями рябины под окном. За печкой скреблись мыши, снова запел кот, отвлекая от светлых мыслей.

Кот был бесполезный, как крапива у крыльца, но зачем-то же баба Марфа держала и кормила этого кота - значит, и мне так надо! С тем я и уснул, а снилась мне светлая вода и волки с собачьими глазами, просящие пропитания. Вот что значит жизнь человеческая: на болотах если приснится сухой кол или замшелый пень посреди топи - и тому рад.

Рассвет был тих и ясен. На рябине за окном скакала пичужка, подергивала хвостом и весело чирикала. Я потянулся, встал под иконкой, желая, как бабуля, наложить на себя крестное знамение с утра, но, едва коснулся щепотью лба, меня опять будто дубиной по голове огрели. Я даже не выругался. Растирая пухнущую шишку, поплелся к речке умываться. Пес вскочил с крыльца, вильнул куцым хвостом и ткнул носом в дырявую миску, намекая, что пора заплатить за службу.