Валерий Шубинский - Зодчий. Жизнь Николая Гумилева

• Название: Зодчий. Жизнь Николая Гумилева
• Автор: Валерий Шубинский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-084585-9

Книга представляет собой подробную документальную биографию одного из крупнейших русских поэтов, чья жизнь стала легендой, а стихи — одним из вершинных событий Серебряного века. Образ Гумилева дан в широком контексте эпохи и страны: на страницах книги читатель найдет и описание системы гимназического образования в России, и колоритные детали абиссинской истории, малоизвестные события Первой мировой войны и подробности биографий парижских оккультистов, стихи полузабытых поэтов и газетную рекламу столетней давности. Книга беспрецедентна по охвату документального материала; автор анализирует многочисленные воспоминания и отзывы современников Гумилева (в том числе неопубликованные), письма и дневники. В книге помещено более двухсот архивных фотографий, многие из которых публикуются впервые, в приложении — подборка стихотворных откликов на смерть Гумилева.

---

Забавно, что Гюнтер, не сразу поверивший в тождество Елизаветы и Черубины, в историю «бедной Лизы» уверовал сразу же… и решил выступить в роли свата.

Он стал убеждать Гумилева, что тот «должен жениться на Дмитриевой»:

Вы будете превосходной парой, как Роберт Браунинг и его Элизабет, бессмертный союз двух поэтов. Ты должен жениться на поэтессе, только настоящая поэтесса может тебя понять и вместе с тобой быть великой… Кроме того, она великолепная женщина, а ты и без того обещал жениться на ней.

Не замечая ярости, в которую привело друга последнее сообщение, Гюнтер доказывает Гумилеву, что Дмитриева любит только его, что «с Волошиным, этим антропософом, у нее были чисто духовные отношения», касается и житейской стороны: «Она — учительница, он — писатель, вместе они могли бы снять в Петербурге хорошую квартиру, он был бы окружен заботой, в которой нуждался…»

Какой там оккультизм, какой гипноз! Драматические ситуации часто провоцирует доброжелательный простак.

Гумилев делает вид, что соглашается. Гюнтер «торжествовал, так как объяснение должно было произойти у ее подруги, Лидии Брюлловой, и после их несомненного примирения мы образовали бы две пары». Девушки в нарядных платьях. Изящно накрытый стол…

И тут происходит то, чего Гюнтер меньше всего ожидал:

С небрежным и заносчивым видом Гумилев приблизился к обеим дамам.

— Мадемуазель, — начал он презрительно, даже не поздоровавшись, — мадемуазель, вы распространяете ложь, будто я собирался на вас жениться. Вы были моей любовницей. На таких не женятся. Вот что я хотел вам сказать.

Гюнтер шокирован. Действительно, смысл фразы Гумилева (если Гюнтер понял и воспроизвел ее верно) — неблагороден, а с учетом вполне свободных нравов эпохи — еще и донельзя нелеп.

Но даже если фраза Гумилева передана неточно, несомненно, что он оскорбил женщину. Без причины сделать этого он не мог.

Теперь обратимся к автобиографическому тексту Дмитриевой, озаглавленному «Черубина де Габриак. Исповедь».

Итак, была случайная встреча в Париже в 1907 году. Прошло два года.

Весной уже 1909 г. в Петербурге я была в большой компании на какой-то художественной лекции в Академии художеств — был Максимилиан Александрович Волошин, который казался тогда для меня недосягаемым идеалом во всем… На этой лекции меня познакомили с Н. Степ., но мы вспомнили друг друга. Это был значительный вечер «моей жизни». Мы все поехали ужинать в «Вену», мы много говорили с Н. Степ. — об Африке, почти в полусловах понимая друг друга, обо львах и крокодилах. Я помню, я тогда сказала очень серьезно…: «Не надо убивать крокодилов». Ник. Степ. отвел в сторону М. А. и спросил: «Она всегда так говорит?» — «Да, всегда», — ответил М. А.

…Эта маленькая глупая фраза повернула ко мне целиком Н. С. Он поехал меня провожать, и тут же сразу мы оба с беспощадной ясностью поняли, что это «встреча» и не нам ей противиться.

Начался роман; по словам Дмитриевой (к которым надо относиться весьма осторожно), Гумилев сделал ей предложение — она отказала ему, будучи помолвлена с неким Всеволодом Васильевым, инженером, и «связана жалостью к большой, непонятной мне любви».

25 мая Гумилев и Дмитриева выезжают в Коктебель к Волошину. Инициатива исходила от Дмитриевой; впрочем, Гумилев и сам всю весну переписывается с «дорогим Максом Александровичем», упражняясь, как с Вячеславом Ивановым, в сонетах на заданные рифмы. Дмитриева тоже участвовала в этих играх мастеров. Холодные точеные сонеты в духе парнасца Хосе Мария Эредиа — этот жанр был близок молодому Волошину. Гумилев более или менее успешно с ним соперничал.

26 мая они проездом (на полтора дня) посещают Москву, где останавливаются в «Славянском базаре». Гумилев представляет свою подругу Брюсову; встреча происходит в кафе. Мэтр почему-то говорит с молодыми поэтами о графе Петре Бутурлине — «русском Эредиа», изысканном сонетописце, затерянном в надсоновскую эпоху. Гумилев послушно покупает книгу забытого поэта.

Ученические соревнования в сочинении искусных и холодных, несколько вымученных сонетов — как обрамление пылких и (со стороны Дмитриевой) не свободных от экзальтации страстей.

Все путешествие туда я помню, как дымно-розовый закат, и мы вместе у окна вагона. Я звала его Гумми, не любила имени Николай, — а он меня, как зовут дома, Лиля, — «имя, похожее на серебристый колокольчик»…

Впрочем, ехали они без удобств, вагоном третьего класса — и ехали не одни. Судя по письму Дмитриевой Волошину, ее и Гумилева попутчиками до Москвы были «Майя (Кудашева? — В. Ш.) и ее отец», а дальше — некая Марго.

30 мая в семь утра Гумилев с Дмитриевой прибыли в Феодосию; к середине того же дня они были в Коктебеле.

Коктебельский дом Волошина, построенный в 1903 году, в 1909-м еще не стал местом постоянного летнего отдыха художественной интеллигенции — звездный час его настал в последние предреволюционные, а особенно в нэповские годы, когда за одно лето через коктебельскую «колонию» проходило триста — четыреста человек; тем не менее гостеприимством Макса пользовались многие уже тогда.

В числе тех, кто оказался в Коктебеле в июне 1909 года, был и А. Н. Толстой. Его стихотворное письмо в подробностях воспроизводит коктебельскую идиллию:

Прищурясь, поп лежит в песке,
Под шляпою торчит косица;
Иль, покрутившись на носке,
Бежит стыдливая девица.

Стихом пресытившись, поэт
На берег ходит и дельфину
Вверяет мысли. Зной и свет…
Болят глаза, спалило спину…

Но вот раскатистый рожок
Пансионеров созывает —
И кофе (им язык обжег)
В штанах хозяйка наливает…

Творить расходимся потом.
В 12 ровно — час купанья.
Затем обед, и на втором,
Мой Бог, всегда нога баранья.

И чай. Потом гулять идут
В деревню, в лавочку иль в горы,
И на закате ужин ждут,
Кидая нищенские взоры…

Но нет, нарушила вчера
Наш сон и грусть одноообразья
На берегу в песке игра:
«Игра большая китоврасья».

Описывать не стану я
Всех этих дерзких ухищрений,
Как Макс кентавр, и я змея
Катались в облаке камений,

Как сдернул Гумилев носки
И бегал журавлем уныло,
Как женщин в хладные пески
Мы зарывали… Было мило…

«В штанах хозяйка» — это Елена Оттобальдовна, мать Волошина, известная своим пристрастием к мужской одежде.

Николай Гумилев. Фотография М. А. Кана. Царское Село, 1909 год

Для Гумилева, который по ходу игры отчего-то «бегал журавлем уныло», все оборачивалось не так весело. Жил он в комнатке длиной шесть с половиной, шириной три с половиной шага, с покатым деревянным потолком на шести балках, с деревянной кроватью и белым столиком, с окнами на Сюрью-Кай и Святую гору. Позднее, после смерти Гумилева, Волошин повесит на двери комнаты нечто вроде мемориальной таблички. Хотя именно из-за злосчастного пребывания в Коктебеле смерть Гумилева могла произойти на двенадцать лет раньше — от руки Волошина. Или смерть Волошина — от руки Гумилева…

Здесь, среди лунного киммерийского пейзажа — бугристых каменных гор, степных трав, галечных пляжей, — сочинял Гумми пресловутые строки про тех, кто «отряхает ударами трости клочья пены с высоких ботфорт», про «королевских псов, флибустьеров», про «капитана с ликом Каина». К «Капитанам» трудно относиться до конца всерьез… Но — по крайней мере — это уже стихи Гумилева в полном смысле слова: они написаны «в образе», они соответствуют литературной и житейской маске, которую Гумилев для себя избрал. (Пока чисто теоретически.) В маске этой много детского. Но если есть беллетристика для юношества — Майн Рид или Фенимор Купер, имеют право на существование специально «подростковые» стихи.

И карлики с птицами спорят за гнезда,
И нежен у девушек профиль лица…
Как будто не все пересчитаны звезды,
Как будто наш мир не открыт до конца!

Первой читательницей «Капитанов» была Дмитриева; по ее собственному свидетельству, Гумилев обсуждал с ней каждую строчку. Если так, Дмитриева была конфиденткой тех стихов и тех сторон личности Гумилева, которые были донельзя чужды Анне Горенко. (Ахматова утверждала, что Гумилев «Капитанов» «ненавидел». Не вернее ли предположить, что скорее сама она ненавидела эти стихи?)