Джулиан Барнс - Love etc

• Название: Love etc
• Автор: Джулиан Барнс
• Жанр: Современная проза

Вы помните, «КАК ВСЕ БЫЛО»?

Помните «любовный треугольник», связавший тихоню-яппи, талантливого неудачника и средней руки художницу-реставратора в удивительную, саркастическую «современную комедию нравов»?

Варианта «жили они счастливо и умерли в один день» тут не получается по определению!

А что, собственно, получается?

«Любовь и так далее»!

Роман, о котором лучше всего сказали в «Таймс»: «Потрясающе смешная книга. Умная. И трогательная!»

Вудхауз? Вуди Аллен?

Нет – Джулиан Барнс в лучшей своей форме!

---

Разговор еще некоторое время продолжался в том же духе, вряд ли его можно было назвать очень интеллектуальным. Я уже подумал, что с нас обоих достаточно, как вдруг Оливер перевернулся на спину – так укладывают в гроб – и сказал: «Ну так ты выяснил, в чем секрет, старина?»

«Секрет чего?»

Оливер глупо хихикнул. «Секрет настоящего бутерброда с картофельными чипсами, разумеется. Дело в том, мой милый простофиля, что горячие чипсы растапливают масло и оно стекает по рукам».

На это тоже нечего было ответить, разве что заметить, что по моему мнению масляный бутерброд с чипсами – довольно нездоровая пища. Потом он хрюкнул, словно хотел сказать, что на сегодня хватит. «Джиллиан».

«Что Джиллиан?»

"Когда ты был в гостиничном номере, – сказал он, и хотя с тех пор я побывал в сотнях гостиничных номеров, я тут же понял, о каком он говорил.

"Да, – сказал я. Мои мысли вернулись к дверце шкафа, которая никак не желала закрываться.

«Ну и?»

«Я не понимаю о чем ты».

Оливер фыркнул. «Ты решил, что то, что ты увидел из окна своего номера, ты решил, что то, что ты увидел, происходит постоянно, изо дня в день?»

«Я все еще не понимаю о чем ты». Или, точнее, я понимал, но не хотел понимать.

«То, что ты видел, – сказал он, – было разыграно лишь ради твоего блага. Гала-концерт. Всего одно представление. Подумай над этим, старина». И с этими словами он сделал то, чего я никогда раньше не видел – отвернулся лицом к стенке.

Я подумал над этим. И позволю заметить, это было горько. Очень горько.

Что я вам говорил? Доверие приводит к измене. Доверие влечет за собой измену.

Оливер: Вы не находите, что невозможно избежать, de temps en temps[102], этих откровений Терсита[103]? Дней, когда вы знаете, что прыщавый дурак говорит правду. Война и распутство. Война и распутство. Не говоря о тщеславии и самообмане. Кстати у меня есть новая загадка – «что бы вы предпочли?» Вы бы предпочли, чтобы вас сгубило то, чего вы о себе не знаете, или то, что вы о себе узнали? У вас, да что там, вся жизнь для того, чтобы обдумать это.

Зрелость – это все[104], согласно другому каноническому эксперту. Нам это знакомо: глинистая почва, разгоняющее тучи солнце, выигрышное положение на ветке, медленная концентрация аромата, пробивающийся сквозь кожицу румянец, и вдруг плод созрел настолько, что достаточно пухлой ручки младенца, чтобы пуповина, с которой мы свешиваемся, охотно отделилась от ветки, и мы бы легко, как пушинка, опустились в оказавшийся тут по счастливой случайности стог сена, и лежали бы в нем, созревали, перезревали, совершая священный цикл жизни и смерти.

Но у большинства из нас все иначе. Мы похожи на мушмулу, которая переходит от неудобоваримой жесткости до темно-коричневой, готовой взорваться спелости всего за час, так что охотники и собиратели, которые впервые оценили этот плод, эти первые сторонники органического питания, эти прото-Стюарты, обычно сидели всю ночь напролет, с гипотетической свечой и сачком для фруктов и ждали подходящего момента. Но кто проследит за тем, кто следит за мушмулой? У нас нет слуги с ночником наготове, и мы безмятежно храпим всю ночь напролет, не взирая на индикатор спелости. Крепкий мужчина средних лет, а мгновение спустя – расплывающаяся развалина.

Соберись, Олли, дорогой, соберись. Твои мысли и правда стали блуждать. Посмотри на оставленный за тобой шлейф озер Окс-Боу. Что говорит прыщавый дурак?

Только это. Печальную правду, которой быстро учится даже смиренный грызун, но у глупого человеческого рода на то, чтобы ее усвоить, уходит почти вся жизнь. Что все человеческие отношения, даже между двумя невинными молоденькими монашками – хотя нет, в особенности между двумя невинными молоденькими монашками – строятся на власти. У кого сейчас больше власти. Или если не сейчас, то у кого потом будет больше власти. А источники власти так стары, так общеизвестны, так жестко детерминистичны, так примитивны, что и называются они очень просто. Деньги, красота, талант, молодость, возраст, любовь, секс, сила, деньги, снова деньги, и снова деньги. Богатый грек, владелец целой флотилии, демонстрирует в уборной своему хихикающему приятелю то, вокруг чего крутится мир: берет у служки блюдце для мелочи и кладет на него свой membrum virile. Чего еще, о вы, искатели мудрости? В конце концов, этого грека звали Аристотель. И готов поспорить, никто не доносил на него по горячей линии в комитет по выплате пособий.

Так какое это имеет отношение к, по правде говоря, не достойной Шекспира, histoire или imbroglio[105], в которую, как оказалось, вы впутались? Мои извинения, кстати, если вы считаете, что я должен извиниться. (Должен ли? Разве в каком-то смысле не вы сами впутали себя? Разве в каком-то смысле не вы сами хотели этого?) Просто было время, когда великолепие Джиллиан делало ее объектом всеобщего преклонения, когда безошибочный вкус Оливера – я ограничусь этим – завоевывал ему всеобщее расположение, и когда Стюарт, простите за прямоту, даже за деньги не мог бы заполучить ни того, ни другого. А что теперь? Теперь Стюарт может купить все. Теперь он может водрузить свой колышек на блюдце. Вы находите, что мое Weltanschauung упростилось? Но вы поймете, что жизнь не любит сложностей. По мере того, как идут годы и копятся разочарования, она обнаруживает свои мрачные лаконичные очертания.

Прошу заметить, я не утверждаю, что Стюарт мог бы купить Марию Каллас. Случись ему провыть ей «Я вас помню», я сомневаюсь, что она ответила бы ему – Di quell`amor ch`e palpito.

Стюарт: Вы слышали выражение – «информация стремится быть свободной»? Так говорят компьютерщики. Я приведу вам пример. Очень сложно избавиться от информации, которая хранится в вашем компьютере. То есть, вы можете нажать на делет и думать, что она стерта навсегда, но это не так. Она все еще там, на жестком диске. Она не хочет исчезать и хочет освободиться. В Пентагоне говорят, что надо переписать информацию на жестком диске семь раз, чтобы ее удалить. Но ведь существуют компании, занимающейся поиском данных, которые утверждают, что они могут вернуть данные, которые переписывались не менее двадцати раз.

Тогда как вы можете быть уверенным в том, что уничтожили информацию? Я где-то читал, что правительство Австралии организует отряды здоровенных ребят , вооруженных кувалдами, для того, чтобы они уничтожали их жесткие диски. И обломки должны быть столь малы, что их можно пропустить сквозь что-то вроде сита с очень маленькими отверстиями. Только тогда правительство может успокоиться, что ничего не удастся обнаружить, что информация наконец уничтожена.

Это вам ничего не напоминает? Мне напоминает. Им бы пришлось позвать здоровенных ребят с кувалдами и разбить мое сердце чтобы успокоиться. Вот что им пришлось бы сделать.

Да, я знаю, это сравнение. Но у меня есть основания полагать, что так оно и есть.

18. Утешение

Джиллиан: Это случилось так. Оливер ухитрился подняться с постели незадолго до ужина. У него не было аппетита – у него сейчас вообще нет аппетита, и за едой он говорил очень мало. Стюарт приготовил piperade. Оливер отпустил какую-то далеко не безобидную шутку на этот счет, но Стюарт предусмотрительно не стал обращать внимания. Мы просто потягивали вино, Оливер даже не прикоснулся к своему бокалу. Потом он встал, осенил стол чем-то вроде крестного знамения, сказал что-то в своей манере и добавил: «Теперь я уползаю в свою нору, так что вы двое можете вдоволь посплетничать обо мне».

Стюарт складывал посуду в посудомойку. Пока я смотрела, как он это делает, я выпила половину вина Оливера. Он аккуратно поправлял тарелки, которые уже загрузил в машину. Он всегда так делает. Однажды он сказал что-то насчет максимизации напора воды, и я попросила его больше никогда не повторять это слово в моем присутствии. Но я смеялась, когда я это говорила. Теперь он загружает машину с преувеличенно серьезным видом, хмурится и смотрит как получается. Это довольно забавно, если вы можете себе представить.

«Он мастурбирует?» – неожиданно спросил Стюарт.

«Даже не мастурбирует», – не думая ответила я. Да так или иначе, это было не такое уж и предательство, ведь так?

Стюарт насыпал порошок, закрыл дверцу и с сожалением оглядел посудомойку. Я знаю, что он хотел бы купить мне новую. Еще я знаю, что он сдерживает себя, чтобы не заговорить на эту тему.

«Ну, схожу посмотрю как там девочки», – сказал он. Он снял туфли и поднялся наверх. А я сидела, потягивая вино из стакана Оливера, и разглядывала туфли Стюарта, которые остались на кухне. Пара черных мокасин, немного под углом друг другу, так, словно он только что их снял. Хотя, конечно, так оно и было, он их только что снял – я хочу сказать, они выглядели так, как будто в них все еще была жизнь. Они не были новыми, они были уже поношены, с поперечными трещинками и в продольных морщинках. Все носят обувь по-разному, согласны? Поношенная обувь – это вроде отпечатков пальцев, или ДНК для полиции. И еще обувь – это как лицо, разве не так? Там, где кожа погнулась, образуются трещинки, углубляется сеточка морщинок.