Николай Семченко - Что движет солнце и светила (сборник)

• Название: Что движет солнце и светила (сборник)
• Автор: Николай Семченко
• Жанр: Любовные романы

Книга рассказов и повестей о любви и её отсутствии.

---

Форточка и вправду была приоткрыта. Видимо, бесился ветер, бесился да и надавил на неё чуть сильней — вот и отскочил слабый «носик» защёлки. Ещё года три назад Люба говорила Сане, что надо, мол, её заменить, да тому всё недосуг: то в своём гараже торчит с шофернёй, то на рыбалке, то на огороде навкалывается так, что рухнет на койку и тут же заснёт, ну и, конечно, злодейка с наклейкой ему мешала. Ух, была бы Любина власть, она б все эти винзаводы разбомбила — стерла с лица Земли, и чтоб нигде и никогда этой поганой водкой даже не пахло, ныне, присно и во веки веков! Из-за неё, проклятой, мутится у мужиков разум…

Вот взять того же Саню. Ну, чем не хорош мужик? И высокий — метр девяносто, и не толстый, и не лысый, и за словом в карман не лезет, писаным красавцем, конечно, не назовёшь, но ведь мужчине и не обязательно быть Аленом Делоном — чуть красивше обезьяны, и ладно! Уж как за ним девки увивались, это же не пересказать, и перебрал он их порядком, пока Любаша не встала на его пути.

Причём, натурально встала. Взяла у Иснючки три ведра картошки какого-то нового сорта — крахмалистая, рассыпчатая, желтоватая, она ещё и урожайностью славилась: посадишь ведро — накопаешь три-четыре мешка!

Иснючка привезла эту картошку на развод из Белоруссии, и сначала ею не торговала, а раздавала просто так: кому полведёрка, кому — несколько клубеньков, не жадничала! Это сейчас она за копейку горло перегрызет. А впрочем, ладно, речь-то не о ней, а о Любе, которая погрузила картошку на маленькую тележку и повезла её домой.

И вот когда она уже, считай, приблизилась к родным пенатам, у тележки вдруг отвалилось колесо. И Люба встала посреди шоссейной дороги. А тут из-за поворота вынырнул «газик» — и прямиком на Любаню. А она, оторопев, застыла, будто статуя. Злополучное же колесо прямиком подкатилось под машину и пшик! — лопнуло. «Газик» вильнул в сторону и, задев осевшую тележку, остановился.

— Ну, ты даёшь! — воскликнул шофер и сдвинул кепку на затылок. — Аж в жар кинуло. Торгуешь картошкой, что ли, посреди шоссе?

Шофер был молодой, симпатичный, и, не смотря на строгий голос, его глаза смеялись. Он вылез из машины и помог Любе собрать рассыпавшиеся клубни.

— Куда тебя довезти? — спросил он. — Безколёсная ты теперь… Меня, кстати, Александром зовут. Ты меня не бойся. Я смирный, если обижать не станешь…

Вот так они и познакомились. А через двадцать лет Саша ушёл к другой женщине и приснился Любе в кошмарном сне.

— Ничего я тебе не отдам, Сашенька, — ласковым, умильным голосом проворковала Люба. — «Сонька» вообще на мои деньги куплена, и нечего этой твоей дохлятине на неё рот разевать, понял?

Люба привычно завела свой ежеутренний монолог. Его темы могли быть самыми разными, в зависимости от её настроения и самочувствия, но Сашенька и Ларисочка фигурировали непременно.

Накануне Саша позвонил ей на работу и сказал: «Тут на днях по телевизору будут показывать „Красное и чёрное“, а у Ларисы, знаешь ли, старенький „Витязь“, да и тот вчера поломался. Ты когда дома будешь? Мне нужно „Самсунг“ забрать…»

Любу такая наглость просто потрясла. Да какое он вообще имеет право на всё то, что есть в квартире! Шоферишка несчастный, в дырявых штанах так бы и ходил всю жизнь, если бы Люба стеснялась приторговывать на рынке картошкой, овощами да цветами. На её кровные всё куплено — и этот вот пушистый ковёр под ногами, и тот большой, что на стенке висит, — индийский, полтора миллиона старыми уплачено, и стиральная машинка, и радиола, и «Сонька», и даже трусы для муженька — всё, всё, всё Люба заработала, и вот тебе, Санёк, — фига, накося выкуси, ты ничего не получишь! Каждый рублик выстрадан-выстоян, пересчитан-промусолен, не украден — честный, трудовой.

И чего она раньше-то стеснялась выйти на рынок? Всё маялась раздумьями: «А не станут ли меня называть торговкой, спекулянткой?» Вон про Иснючку и в глаза и за глаза говорят: за копейку, мол, удавится, торгашка! Картошку она уже давно даром никому не раздаёт, даже родной сестре сказала: «Всё, Дуся, имеет цену, и мой труд на огороде — тоже. Почему я должна стесняться продавать то, что сама вырастила? А ты со своим мужичком знай себе шары заливаешь, а на грядках трава — выше пояса, хоть на сено её коси! Нет, милая, не я придумала такое правило: кто не работает, тот не ест».

Дуся об этом рассказывала с возмущением, и почему-то всё время показывала на прореху в подоле своей юбки:

— Нет, люди честные, гляньте-ка: это я-то лодырь?! Последнюю юбку порвала в пищекомбинатовском саду. Лазили туда с соседкой за сливами, а нас этот косоглазый сторож… как его звать-то? А, точно: Мишка! Засек, в общем, нас, а мы — с вёдрами, да ещё накануне сороковины соседкиной свекрухи отмечали. Ох, тяжко было от него драпать, с больной-то головушкой! А как полезли под колючую проволоку, я за неё и зацепилась — вон дырища какая! А сколько ведро слив стоит? Да за бутылку и отдала!

Сад пищекомбината располагался сразу за железной дорогой, там, где начинался лес. Росли в нём груши, сливы, желтые и красные ранетки, а под ними сохли в тени чахлые кустики смородины. И в этот сад наведывались те, у кого даже палисадничка перед домом не было. Впрочем, нормальные люди предпочитали покупать варенья, компоты или те же свежие груши в пищекомбинатовском магазине: стоили они сущие копейки. С началом перестройки, у народа, правда, трудновато стало с деньгами, но комбинат и тут нашёл выход: приходите в сад убирать урожай, оплата труда, так сказать, натуральная: насобирал пять ведёр груш, а шестое — твоё. Но Дуську это почему-то не устраивало.

— Ха! — горланила она. — Нашли дуру! Ишь, бары какие! Да я и так возьму, что хочу. Право имею!

А право это заключалось в том, что Дуся, будучи школьницей, выезжала вместе со своим пионерским отрядом на закладку этого сада. И даже воткнула в землю десятка четыре каких-то саженцев.

И, как ни странно, именно Дуська убедила Любу: ничего нет стыдного в том, чтобы торговать на рынке тем, что тебе принадлежит.

Нет, никакого такого разговора у них не было. Просто Люба однажды послушала разглагольствования пустой бабёнки, поглядела на её незаштопанную юбчонку, да и подумала, что, пожалуй, гораздо позорней воровать чужое, да ещё и похваляться этим. К тому же, в больнице, где Люба работала буфетчицей, третий месяц задерживали зарплату, и хорошо, что хоть остатки хлеба можно было домой уносить, а так бы — зубы на полку, и всё тут!

Люба, позёвывая, прошлепала на кухню. Больше всего на свете она не любила утреннюю растопку печи. Надо выгрести золу, почистить поддувало, принести два ведра угля, а чтобы он лучше горел, положить в топку несколько березовых поленьев. Господи, сколько мороки-то!

На печном кожухе стояли валенки, рядом с ними лежала пара толстых шерстяных носков. Тут же сох «базарный коврик»: кусок трехслойного картона, обшитый серой дерюжкой. Люба кидала его под ноги и стояла на нём целый день.

Иснючка ещё лучше придумала: приспособилась упаковывать свои ревматичные ноги в мешки, сшитые из старого верблюжьего одеяла.

Поглядев на иснючкино ноу-хау, Люба надоумилась сделать портянки из теплоизоляционного материала, в который был упакован телевизор «Сони». Наденешь носки, сверху обмотаешь их «портянками» — и никакой мороз не страшен! А чтобы какая-нибудь лихоманка вроде гриппа не пристала, Люба обязательно пила чай. С вечера бросала в большой китайский термос две горсти сушеного шиповника, состругивала с лианы лимонника тонкие ленточки желтой, запашистой стружки и заливала всё это крутым кипятком. Утром Люба добавляла в настой чайную заварку и ложку-другую мёда.

Полуторалитрового термоса с этим чаем ей хватало на весь день. Ещё и соседок по торговому ряду угощала.

Иснючка, попробовав его в первый раз, ласково сощурила свои подслеповатые глазки:

— Любочка, скажи, как ты этот чай делаешь? Уж больно хорош…

— Секрет фирмы!

— Ну и толку-то с твоих секретов! — надулась Иснючка. — Умные люди давно бы их в ход пустили…

— А я вот подумаю-подумаю, да и открою свою чайную, — засмеялась Люба.

— Да пока документы на неё оформишь, рак на горе три раза свистнет, Иснючка наставительно подняла вверх указательный палец. — Я бы на твоём месте этот чай…

— Знаю, знаю! Ты бы на нём бизнес сделала! Пока никто ещё не догадался противопростудным чаем торговать…

— Ну и торговала бы! Глянь-ка, сколько народу день деньской мимо рынка прёт, да и дети, что на горках рядышком катаются, тоже наверняка хотят перекусить. Чай да пирожок — чем плохо, а?

— Ну и почему ты перестала носить сюда чай? Не шибко-то его и брали. Разве не так?

— Да, видно, дорого кажется: в городе за стакан рубль дают — не моргнут, а тут сразу прикидывают: «Ты чё, бабка, пачка хорошей заварки десять рубля стоит! Это ж сколько стаканов чая из неё получится!»