Елена Гладышева - Проклятье на последнем вздохе или Underground

• Название: Проклятье на последнем вздохе или Underground
• Автор: Елена Гладышева
• Жанр: Ужасы и Мистика

В том, что мысль и слово материальны, вы уже не раз убедились в своей собственной жизни. Ежедневно не только с помощью дел, но и с помощью слов мы создаём вокруг себя собственную судьбу и влияем на судьбы окружающих.

Случайно во время эпидемии захороненный живьём Егор, очнувшись в могиле, в сердцах проклял свою жену Наталью и её дом.

Через тринадцать лет проклятье начало сбываться и свой дом Натальи, случайно или нет притянувший к себе мощные артефакты, начал мстить и постепенно уничтожил всю новую семью Натальи. А, вернувшийся в её правнуке, Егор решительно поставил последнюю точку в окончании рода.

---

Но, претерпев неудачу в любви, фельдшерица сама потом была неоднократно замечена в храме.

— В Писании сказано, что зло сердца человеческого от юности его. Ведь только в храме Господнем человек может получить добро и веру! — неприменул отметить это событие отец Филимон. — Получить и с благостью употребить!

А на одной службе он вскользь упомянул про агронома, что тому в церкви делать нечего, потому как креститься надо правой рукой, которая у агронома с некоторых пор отсутствует. И тут же заочно благословил его на доблестный труд во славу нашего отечества хотя бы левой рукой и, несомненно, умной головой. На том они и помирились.

А потом неожиданно батюшку позвала к себе ведунья. Это было аккурат после его молебна обо всех убиенных.

— Разговор у меня к тебе случился, потому, что чувствую, что не свидимся мы больше, — обратилась она к Филимону.

Поп непонимающе поднял брови.

— Я помирать собралась, — немного успокоила его старая ведунья.

— На долго же ты задержался здесь, но не ради веры, а ради иконы. Не могу тебе не сказать, что икону ту отец Мирон отнёс в дом Дувайкиных.

Она посмотрела на Владимира долгим взглядом. И больше не сказала ни слова.

От ведуньи Филимон вышел задумчивым. Постоял немного, подумал и пошёл к дому Дувайкиных.

20

Наталья дополола последнюю грядку лука и собирала вырванные сорняки в корзину. Спина разгибалась с трудом. Хоть и не велик оказался участок, выделенный для неё Лизаветой, сорняков на них был урожай. Да ещё невесть откуда вылетавшие к вечеру комары прямо озверели.

Щурясь от последних тёплых солнечных лучей, скатившегося к закату, солнца, она невольно наблюдала, как пьяный Тимофей тщетно пытался забраться на свое крыльцо.

Крыльцо сопротивлялось.

— Ты случаем не надорвался, ненаглядный мой, — встретила мужа Лизавета, держа в руке, подготовленную к бою скалку. — Где же ты весь день шляешься — то?

— К сеструхе своей за капустовой рассадой ходил, а то ты не знаешь! Вот десять штук дала. Правда, я немного растерял, — Тимофей торжественно протянул жене хилый букетик завядших растений.

— Ну, тебе как сварить её, аль поджарить, а может в салатик порезать? — пошла в наступление Лизавета.

— Глупая ты женщина, Лизавета! Её ж сначала посадить надо, — еле ворочая пьяным языком, наставлял жену Тимофей и тут же больно получил скалкой по голове.

— Анчутка, ты чего родного мужа обижаешь? И вообще голова у меня — область мозга, а ты, глупая, по ней деревянным орудием производства бьёшь! — обиделся он и снова пострадал он за оговорки. — И зачем я на неё полполена извёл? За свою доброту и страдаю!

— Не велика видно область, сразу и не заметишь, — ехидничала Лизавета. — Иди, иди, сажай свою капусту, — спихнула она с крыльца и так еле стоящего на ногах мужа.

— А на хрена я её буду сажать? Её ж потом поливать замучаешься, — резонно рассудил Тимофей, — и вообще, я жрать хочу. Надо тебе, сажай сама!

— А больше ты, пьяньчуга, ничего не хочешь? — продолжила воспитывать, исхитрившегося проскочить в дом, мужа Лизавета, закрывая за собой дверь.

— Мам, а мы чай скоро будем пить? — стрекозой залетела во двор непоседа Нюрка, таща за руку ревущего, с расквашенным носом Гришутку. — Вот я еле успела! Он опять надрался на Петьку с братом. Без меня они бы его отколотили! Горе ты наше луковое, — утерла она нос брату краем материнского фартука.

— Идите в дом, сейчас вечерить будем, — Наталья помыла в кадке руки и отметила про себя, что тёмные, траурные рамочки вокруг её ногтей отмоются теперь только во время стирки, которая тоже никогда не кончалась, как и надоевшие сорняки.

— Уважаемые, — подошла к их калитке незнакомая усталая женщина одетая, несмотря на теплую погоду, в помятое зимнее пальто. — Вы девочку маленькую, двух годков не видели? Не углядела я за ней. Её тетка худая утащила. Может, бросила её где?

— Нет, не видели, — посочувствовала Наталья женщине.

— Вот и муж мой тоже её ищет!

Когда немцы наших моряков в Неву сбросили, я тогда на мосту стояла. Сколько стояла, столько бескозырки по реке и плыли, а его мичманской фуражки не было. Значит, не погиб он, а тоже дочку нашу ищет, — женщина посмотрела куда — то вдаль поблекшими, наполненными смертной тоской глазами.

— Ох и далеко же тебя беда занесла от Невы, — Наталья проглотила застрявший в горле горький ком, глядя в след, удалявшейся по улице, женщине.

— Господи, надо было хоть покормить ее. Ведь она не в себе! — засуетилась Наталья.

Но женщина уже исчезла из виду. Наверно успела свернуть в переулок, оставив за собой след тяжёлых воспоминаний и дум.

Как на сцене, её тут же заменила, спустившаяся со своего крыльца, ярко напомаженная Лизавета в цветастом платье и фильдеперсовых чулках. По двору прошёл резкий запах её духов.

Комары на время отступили.

— Сынок, я к Марго схожу, — крикнула она, бегавшему возле дома, младшему босоногому сыну с перевязанным тряпочкой пальцем на руке.

Наталья заметила, что шаровары у Витки были закатаны выше клен. Толи порвал он их, толи коротковаты стали? Эти шаровары ему сшила Наталья ещё в прошлом году, когда Александра к празднику Первомая наградили отрезом синего сатина. На прилавках магазинов было пусто, а на базаре за одёжу просили хлеба, который всё ещё распределяли по карточкам.

Наталья тогда обшила и своих пацанов и Лизаветиных. Сколько радости тогда было и не беда, что штаны у всех были одинаковые.

— Видать теперь до утра ушла, — провожая Лизавету взглядом, констатировала из опыта проживания рядом со своей беспутной соседкой Наталья. — Тимофея спать уложила, дети бегают, а сама к Марго поперлась. Та, хотя и вдова, а интереса к весёлой жизни не растеряла. Почти каждый день у неё гулянки. И на что только?

А может так и надо жить? Вон у Лизаветы ни одной морщинки нет. Муж спивается, дети голодные и бегают без присмотра, а её такие сущие пустяки не беспокоят!

Нет, я бы так не смогла! Для меня счастье — раствориться в семье. Вот кто глупая — то, я, а не Лизавета!

21

Серёжа проснулся от монотонно повторяющегося стука. Он пробежался босыми ногами по холодному полу к тёмному, запорошенному снегом окну. Не видать ничего. Стук повторился снова.

Бабка Груня храпела на печи. Гришка тоже ничего не слышал. Он сладко причмокнул во сне, будто сосал леденец.

— Это сильный ветер гремит ставнями, — наконец сообразил Сережа. Он побежал было обратно к своей тёплой постельке и ойкнул, ощутив жуткую боль в ягодице. У него потекли слёзы от прострелившей его боли и от обиды, которую разбудила боль.

Серёжа вспомнил, как вчера бабка лупила их с Гришкой ремнём за то, что они выпили вкусные сливки, предназначенные соседке, у которой жили двое, прибившихся к ней в войну, детей. А вместо сливок Гришка налил молоко.

Соседка потом пришла и ругалась, а бабка схватила ремень и огрела им Гришку. Тот увернулся и сразу выскочил в холодные сени и вся бабкина злость обрушилась на второго проказника.

Сережа залез с головой под одеяло, стараясь согреться и заснуть, но слёзы всё текли и текли, до того, что у него окончательно забило нос. Расстроившись окончательно, Серёжа в месть бабке высморкался прямо в одеяло, но нос так и не пробило. Пришлось снять одеяло с головы, что бы хоть немного отдышаться.

Заснуть не представлялось возможным: бабка храпела, как отцовский паровоз, на котором его с братом и мамой отец один раз прокатил до соседней станции.

— Я к мамке уйду, — решил Серёжа. — Она меня ремнём никогда не била, если только тряпкой какой, да и то не больно. А эта, гадина, так отхлестала, поди, что старая. Её бы так!

Он повернулся на здоровый бок и закрыл глаза, но надоедливая мысль уйти противно сверлила мозги. Немного по — сопротивлявшись ей, Серёжа встал и начал быстро одеваться так быстро, словно кто — то невидимый заставлял его это делать. Застегнув впопыхах не на те пуговицы старенькое пальтишко в яркую клетку, перешедшее ему в наследство от Гришки, Серёжа с трудом натянул валенки, придерживая одной рукой, сваливавшуюся с головы, шапку.

Он тихонько открыл тяжёлую, обитую для утепления разным тряпьём дверь и выскользнул в сени. Его сердце забилось так сильно, что, казалось, его было слышно даже в избе. Изрядно повозившись с замёрзшим засовом, Серёжа с трудом приоткрыл заваленную снегом дверь и выбрался на заснеженное крыльцо.

Порыв холодного ветра обжёг его лицо колючим, ледяным снегом так, что у него перехватило дух. Он инстинктивно попятился обратно в тёплую избу, но какая — то неведомая сила вытолкала его вперёд и он пошёл, проваливаясь в, наметённые за ночь, сугробы, понемногу удаляясь туда, где должны быть мама, отец, Нюрка и его друзья.