Войцех Кучок - Как сон

• Название: Как сон
• Автор: Войцех Кучок
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-389-01231-8

Войцех Кучок — польский писатель, сценарист, кинокритик, самый молодой лауреат главной польской литературной премии «Ника» (2004). За пронзительную откровенность, эмоциональность и чувственность произведения писателя нередко сравнивают с книгами его соотечественника, знаменитого Януша Вишневского. Герои последнего романа Кучока — доктор, писатель, актриса — поначалу живут словно во сне, живут и не живут, приучая себя обходиться без радости, без любви. Но для каждого из них настает момент пробуждения, момент долгожданного освобождения всех чувств, желаний и творческих сил — именно на этом этапе судьбы героев неожиданно пересекаются. По мнению многих авторитетных критиков, роман «Как сон» — лучшая вещь Войцеха Кучока. «Каждая минута, потраченная на чтение книги Кучока, окупается сторицей» (Януш Вишневский).

---

— Спрячь ножик, а то меня поранишь. И сам заразишься геевской кровью. Не знал, что я гей, дружище? Понимаешь, не мог я поехать на стадион, потому что мой парень не хотел выпускать меня из постели. Да и я его тоже. Такого перепихона эта дыра еще не видела. А если ты хочешь проверить мое алиби, поспеши, потому что скоро мы отсюда сваливаем. А теперь сделай мне приятное и поцелуй меня в попку.

Бог, честь, отчизна и смерть сексуальным извращенцам звучат в одном ухе Лютика, а в другое ипохондрическая гомофобия шепчет ему, чтобы вел себя аккуратнее с ножом, кровь не пускал, не то СПИД подцепить не долго, Лютик безоружен против такой постановки вопроса; и как он мог раньше не заметить, а ведь столько лет провел вместе с геем, пили из одной бутылки, столько раз одни и те же комары их кусали… Он серьезно обеспокоен, у него опускаются руки; Красавчик пользуется этим и стрелой вылетает из окружения. Никто даже не пытался его догонять. Стоят и смотрят, как он исчезает.

— Во чешет, Затопек[17], — прошамкал пожилой прохожий.

— За какой такой топек? — спрашивают те, что помоложе.

За городом автобус пустеет, сзади — неразговорчивые рабочие, уставшие после смены, спереди — Скшыпошко, Бартошко и Конопцына вдобавок, на сей раз помалкивают, наговорятся позже, пока что только таращатся, высматривают, как Адам с Красавчиком вместе едут, сумки везут и за руки время от времени берутся, не случайно и подозрительно; стало быть, правду люди говорили, а теперь и куры раскудахчут, собаки раздают, кошки размяучат, за час вся деревня узнает, кто с кем приехал, и наверняка захочет разузнать, надолго ли и зачем.

— И едут всё и едут, да всё норовят в чужой монастырь со своим уставом, — первой прерывает молчание Скшыпошко, обращаясь неизвестно к кому, но так, чтобы кто надо слышал.

— Точно, город — это город, а деревня — это деревня, — подхватывает Конопцына и выразительно смотрит на кого надо.

— Что в городе пройдет, деревне не подойдет, — непроизвольно в рифму, но все же по теме высказывается Бартошко, так чтобы до кого надо дошло.

— Да заткнитесь вы, бабы, и не лезьте, черт бы вас побрал, к людям! — рявкнул водитель, в последнее время особенно раздраженный, потому что развод у него растянулся длинной соплей. И Скшыпошке, которая, как обычно, за его спиной стояла, надпись на стене кабины указывает, что, дескать, нечего водителю мешать во время езды. — Читать умеете? Тогда живо на место, предназначенное для пассажира. И нечего мне тут за спиной маячить, не то в поле высажу.

До конечной остановки полная тишина, хоть в бабах чуть не закипело, когда водитель свернул с маршрута и подъехал под самый дом родителей Адама.

— Нечего парням тяжести таскать.

И еще помахал им на прощание, а что, пусть старые квочки тухлые яйца со злости снесут; водитель так растоптан несчастным браком с женщиной-ката-строфой, что, если бы ему кто предложил еще раз выбрать, тоже предпочел бы с парнем жизнь связать, потому что они, эти гомики, знают, что делают, они правильно мыслят, подумал он, подъезжая к остановке.

Встали Адам и Красавчик у калитки и собираются войти, не теряют надежды.

А дома как раз бульон припозднившийся, потому что работы было много; Отец ест и говорит, Мать слушает, хоть тема уже оскомину набила; с последнего посещения сына Отец никак не может просто о севе, погоде или конях, все как-то презрительно надо ему пройтись насчет того, что случилось:

— У животных и то такого не увидишь, чтобы конь на коня вскакивал, а не на кобылу. Я этого понять не могу. А бульончик-то добрый, добавочки попрошу.

Добавка замирает в половнике на полпути к тарелке, потому что нежданные гости в дверях стоят, сын единственный и партнер его, на этот раз одетый просто и элегантно, в блузе и штанах, вытанцованных на соревнованиях.

— Вон отсюда! — говорит Отец вместо приветствия, встает и показывает рукой на дверь. — Оба, немедленно, не то не знаю, что сделаю. Это мой дом.

И уж чуть не схватил сына за руку, и уж чуть не выпроводил как в старые добрые времена, когда все было такое, что крестьянский, мужицкий ум был в состоянии понять, но рука Адама занята, Красавчик держит ее и придает силу; и уж как бы теперь Отец ни разошелся, Адам не отступит, пока не получит того, за чем пришел:

— Тогда попрошу ключи от моего дома.

Отец встает лицом к лицу перед Адамом и смотрит ему прямо в глаза, будто взглядом этим хочет его за дверь выпихнуть; до сих пор сын никогда этого взгляда не мог выдержать, всегда смиренно опускал голову — даже когда пытался протестовать, ничего не смел сказать Отцу прямо в глаза, его мужской, мужицкий взгляд, поданный в сыром виде, был непереносим; теперь же Адам, хоть глаза его разболелись, хоть он сощурился и заморгал, не уступает ему, выдерживает отцовский взгляд; взгляд этот отцовский до того тупой, до того мужицкий, осоловелый, без малейших шансов на взаимопонимание, ядовитый и василисковый, твердый и ненавистный, что Адама смех разобрал: Отцу так страшно хочется быть страшным, что он становится гротесковым, пузырь враждебности чрезмерно раздул, и Адам не может удержаться от смеха, но это не злобная усмешка, а скорее удивление, что ярость так легко становится жалкой, это улыбка радости, потому что впервые можно сказать громко и четко то, чего он ждал всю жизнь и что так легко получилось, когда за руку держал Красавчик:

— Я больше не боюсь тебя, папа.

14

В спальне горит свет, Жена стоит рядом с кроватью и смотрит на Роберта, до нее постепенно доходит, что происходит, что ее разбудило: Роберт что-то шепчет, бормочет, губы делает трубочкой, все это кажется ей слишком сладострастным; Жена стягивает с него одеяло, расталкивает, Роберт садится на кровати и недоуменно смотрит на нее.

— Ты разговаривал во сне.

Роберт обводит взглядом спальню: где это он, что это за женщина и что вообще происходит, почему сейчас середина ночи?

— Ты разговаривал во сне, — говорила Жена, будто схватила его за руку с поличным на месте преступления, будто зачитывала окончательное безжалостное решение суда присяжных, будто с сего дня его имя в газетах должно будет обозначаться только одной буквой; имеет ли что сказать обвиняемый в свое оправдание?

— Ну да, действительно, мне что-то снилось.

— Но ведь тебе никогда ничего не снится!

— Да я и сам удивляюсь.

— Ты можешь сказать, кто тебе приснился?

Роберту приснилась женщина, которая ничего от него не требовала, с которой он пил из одной кружки, ел с одной тарелки, спал в одной постели, ощущал ту же самую сладкую дрожь под кожей и говорил с ней в один голос. Разговоры с которой были таким бальзамом, что им было жаль молчать даже тогда, когда они любились. Это была та самая женщина, которую он хотел видеть рядом с собой, когда он будет лежать на смертном одре.

— Само собой, ты, — соврал Роберт. — Кто еще мог бы мне сниться?

— Но меня зовут не Роза!

— Ну значит, ты снилась мне в образе какой-то другой женщины.

Пора. Уже сумерки, а скоро будет совсем темно. Лет сорок с небольшим его тело как-то само по себе вставало и бродило между вами, на все времени хватило — и на праздность, и на дело, теперь пора заснуть, шабаш, гонка финиширует, пришло время занять последнее место; Роберт для себя уже нашел его. Не здесь. Он собирает сумку.

Жена кружит по дому, прикасается к стульям, перилам, вазам, проверяет. На своих ли они местах, не потеряли ли они своей стульчатости, перильчатости, вазовости; коль скоро Роберту стали сниться сны, то все возможно, все позволено, даже то, что Бога нет. Она бы пожаловалась маме и папе, собрали бы семейный совет с целью решительного обращения к разуму Роберта, но сейчас другие вещи занимают их, к Тестю нельзя приставать с ерундой в то время, как какие-то политические авантюристы, как он их называет, ополчились на него. Тесть хочет знать, кто за этим стоит и кто заинтересован в том, чтобы убедить нескольких из его бывших секретарш в том, что шлепанье по попке и усаживание к себе на коленки очень даже подпадает под определение «домогательства сексуального характера», кто научил их, чтобы они непременно вспомнили, какие еще вроде как приветственные спонтанные действия позволял себе их бывший шеф, и вполне ли они уверены, что давали ему разрешение на нечто подобное, а если и давали, то не под начальственным ли нажимом. Тесть не считает себя виноватым, но партия уже сделала ему предложение, от которого невозможно отказаться: или он снимет с себя депутатский иммунитет и очистится от обвинений, или его исключают из партии. Ничего он с себя не собирается снимать, будут еще какие-то левацкие сопляки объяснять ему, как надо обходиться с женщиной, эдак скоро и вовсе окажется, что целовать даме руку — сексуальное домогательство, дарить ей цветы — взятка, а делать комплимент — вербальное насилие; именно так пытается организовать свою защиту Тесть перед лицом СМИ и домашних, особенно Тещи, которая триумфально и возвышенно длит свое тихое существование, без сочувствия присматриваясь к упадку мужниной карьеры. Его преподобие мог бы гордиться ею. Ее личное участие в отыскании зацепки на самого непотопляемого представителя вражеской группировки трудно переоценить. Достаточно было переписать из записной книжки мужа телефоны практиканток, стажерок и секретарш, пропорхнувших через его депутатское бюро за последние пару лет; очень оказалась недурная коллекция. Теща один-единственный раз обратила его внимание на то, что не стоит держать номера телефонов, по которым, как он заявлял, давно не звонит; Тесть один лишь только раз пообещал ей выбросить их в ближайшее же время; Теща один лишь раз предложила ему свою помощь в наведении порядка; Тесть один лишь раз с вежливой решимостью ответил, что справится сам; Теща передала список телефонов (естественно, анонимно) журналистам из газеты, которую она (так ее научил его преподобие) презирает, но при всем при том цель оправдывает средства, а цель была в высшей степени благородной: убрать политика, деятельность которого радиостанция давно уже не поддерживает и даже больше — слегка осуждает, потому что его группировка заблудилась на путях Истины, а заодно — вернуть мужа в семью, пусть он на старости лет рыбалкой займется, перед телевизором посидит, пазлы поскладывает; а политикой уж сама Теща с удовольствием займется, с Божьей и Богоматери Лихенской помощью.