Войцех Кучок - Как сон

• Название: Как сон
• Автор: Войцех Кучок
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-389-01231-8

Войцех Кучок — польский писатель, сценарист, кинокритик, самый молодой лауреат главной польской литературной премии «Ника» (2004). За пронзительную откровенность, эмоциональность и чувственность произведения писателя нередко сравнивают с книгами его соотечественника, знаменитого Януша Вишневского. Герои последнего романа Кучока — доктор, писатель, актриса — поначалу живут словно во сне, живут и не живут, приучая себя обходиться без радости, без любви. Но для каждого из них настает момент пробуждения, момент долгожданного освобождения всех чувств, желаний и творческих сил — именно на этом этапе судьбы героев неожиданно пересекаются. По мнению многих авторитетных критиков, роман «Как сон» — лучшая вещь Войцеха Кучока. «Каждая минута, потраченная на чтение книги Кучока, окупается сторицей» (Януш Вишневский).

---

Роберт смотрит через окно своей комнатки в архиве, расположенном в подвале библиотеки суда, вокруг него громоздятся стопки скоросшивателей, окно на уровне тротуара, Роберт видит проходящих мимо людей с лягушачьей точки зрения — видит только их ноги. Он думает о своих предшественниках, обо всех тех, кто работал здесь до него, а суд находится здесь со времени межвоенного двадцатилетия; Роберт пытается подсчитать, сколько служащих сидело за судебными материалами в этом архиве с окном на уровне тротуара, казалось бы ограничивающим обзор, но зато открывающим то, что человеческому взгляду, как правило, недоступно, какое это оказывало влияние на психику служащего и его мировоззрение, а вернее, мироподглядывание; в силу обстоятельств с этой позиции невозможно людям глядеть в глаза, можно только видеть их ноги и — при некоторой ловкости — заглянуть чуть выше; Роберт должен был сосредоточиться здесь на писательской работе, но с того момента, как он заглянул под юбку, прикрывавшую стройные молодые ноги, не окруженные никакими кружевами, с того момента, как увидел ничем не прикрытую, аккуратно подбритую полоску над пипкой (Роберт, этот великий мастер слова, не мог найти никакого другого определения этой смелой весенней открытости), с того самого момента, как его стало отвлекать сознание раз увиденной пипки, а потом — ожидание повторения визуальной удачи, он больше уже не мог писать и весь без остатка предался рассматриванию человеческих ног, иногда заглядыванию в промежность в ожидании… ну да, именно ее, что в теплое время года случалось довольно часто, допридумывал к ногам лица, представлял себе, какое лицо могло бы подойти к этим ногам, подразумевает ли стройность ног заодно и приятное лицо, а их, допустим, костлявость — какую-то прыщавую морду, ведь не все в мире так очевидно, мироподглядывание давало только часть знания о людях, а потому Роберт целыми часами занимался размышлениями, какая рожа или какое личико кроется за данной походкой, обувью, брюками, колготками, трусиками, но чаще всего изводил себя догадками, чьи это ножки так смело над ним проносятся; со временем на смену домыслам пришел холодный анализ, Роберт достиг в нем совсем неплохих результатов, а теперь и уже совсем хороших, он весь город узнаёт по походке, он знает больше, чем должен, он мог бы воспользоваться этим знанием, если бы не одно обстоятельство: больше всего остального его интересовали пипки. Роберт смотрит в окно, сегодня, к сожалению, холодный день, тоска по пипке не найдет утоления, однако Роберт не теряет надежды, изворачивается под окном, чтобы взгляд захватил как можно больше, вид у него, должно быть, странный; когда Практикантка открывает дверь, Роберт выглядит настолько странно, что она не уверена, имеет ли она право входить в такой момент и прерывать происходящее, или ее приход так удивит Роберта, что разбудит в нем психа, раскроет какую-то его тайну и вызовет в нем приступ внезапного бешенства; Практикантка замирает на пороге, и ждет, и смотрит, подглядывает за подглядывающим, всматривается в него, а может, и засматривается на него, и вот уже дверь от этих смотрин скрипит, обратной дороги нет, надо войти, постараться изобразить решительный вход, чтобы не вызвать подозрений, что она что-то успела заподозрить; Роберт немедленно отталкивается ногами от стены и подъезжает на кресле-вертушке к столу, принимая деловой вид. Практикантка хорошенькая, кроме того, хорошо притворяется, что вошла по инерции, без стука, без просьб-извинений, как к себе по своим делам, готовая сложить у него на столе стопку папок.

— Если бы вы мне подготовили это на… — И только теперь она поднимает свои полные очарования глаза, обводит чарующим взглядом комнату и обрывает фразу на середине, дескать, перепутала кабинеты. — Прошу прощения, это какая комната?

У Роберта подозрений выше крыши, Практикантка подозрительно хороша собой, слишком красивая для Практикантки; Роберт смотрит на ее ноги и голову готов дать на отсечение, что это ноги не Практикантки, может, она и практикует что-нибудь где-нибудь, но, скорее всего, не в здании суда, это совсем не судейский тип красоты, это не красота сумрачных и монотонных зданий, это красота — явление, Роберт объясняет явлению лже-Практикантки, где они находятся, не вдаваясь в расспросы, откуда она и что здесь изображает.

— Это архив, уважаемая пани.

Практикантка выходит, проверяет табличку на двери, стучит себя по голове (сама грациозность), а потом как бы опровергает свой же собственный жест:

— Боже, я сегодня совсем без головы. Надо же, не на тот этаж вышла…

И с тем выходит, делая это, впрочем, как и все остальное, очаровательно, как бы извиняясь и посматривая по сторонам. Роберт уже знает, что абсолютно ничего сегодня не напишет, он явно рассеян и, что хуже всего, догадывается, что это происки Тестя. Тесть, как человек влиятельный, имеет доступ к хорошеньким девушкам, которых умело отыскивает и устраивает секретаршами в своем депутатском бюро, Тесть коллекционирует секретарш, которые, правда, со временем начинают друг с другом ссориться, так что, когда секретариат Тестя перенаселен, Тесть посылает отдельных секретарш со спецзаданиями; так вот, одним из заданий было вести наблюдение в здании суда, Тесть хотел быть уверенным, что его зять правильно пользуется тем комфортом, которым его окружили; на государственной работе за среднюю по стране зарплату он обязан преодолеть писательский кризис, для того чтобы наконец снова обрести форму, а именно стать повсеместно узнаваемым, знаменитым мастером слова, только таким образом он может повысить престиж Тестя; разрешив брак дочери со знаменитым писателем, Тесть не принял во внимание, что тем самым обрек ее на жизнь с уже отгоревшим творцом, потому что повсеместное признание рано или поздно вызывает синдром исчерпанности, Тесть хотел быть уверен, что Роберт что-то делает в правильном направлении, в смысле повышения его, Тестя, престижа, вот и посылает время от времени секретарш-шпионок, четко инструктируя их, какие приемы следует применять, чтобы проверка оказалась достоверной и чтобы Роберт при этом не догадался, что его проверяют; ну а поскольку все секретарши Тестя модельно хорошенькие, то Роберт изобличает их с первого взгляда.

Роберт вздыхает, грустно оглядывая пустую комнату; после своего ухода Практикантка стала еще очаровательнее.

Роберт расстается с монотонностью мрачного здания, хватит, довольно уже побыл он в меланхолии, окрестные колокола отбивают конец работы, выходит он в точно установленное время, как и каждый рабочий день, ничего тут не изменишь, с тех пор как Роберт женился на Жене, а тем самым и на своих Тесте и Теще, и на их доме, он стал человеком подконтрольным. Раньше, когда он еще был писателем пишущим и неженатым, он упрекал себя в том, что ему не хватает дисциплины, ритма, принципа, согласно которому он жил бы и писал более или менее упорядоченно. Уставший от свободы, он поэтому полюбил женщину, которая показалась ему дисциплинированной и благовоспитанной, а потом женился на ней, надеясь, что в качестве Жены она наведет в его жизни идеальный порядок, что благодаря женитьбе Роберт станет писателем, пишущим ритмично и регулярно. К сожалению, с того момента, как он женился на Жене, Тесте и Теще, он стал непишущим писателем, несмотря на то что его жизнь обрела такой ритм и такую регулярность, какие ему не приснились бы и в страшном сне. Роберт выходит из здания районного суда на стоянку, садится в машину и точно в тот момент, когда ключ поворачивается в замке зажигания, слышит звонок телефона; звонит Жена, спрашивает:

— Ты уже в машине?

Роберт уже в машине.

— В аптеку утром заходил или опять забыл?

Не был, забыл, сейчас съездит.

— Боже, что за человек, куда теперь ехать, сейчас ты в пробке застрянешь, возвращайся домой, дома полно дел, не мотайся по городу.

Роберт не видит смысла продолжать разговор — контроль осуществлен, — говорит, что сейчас въезжает под мост, что выходит из зоны, разъединяется, а сам спокойно едет по улице, крутится по городу, выискивая заторы, наконец встревает в самый забитый отрезок дороги и включает музыку. Роберт любит постоять в уличных пробках, он, наверное, единственный любитель этого дела в городе, который все больше и больше забивается все новыми и новыми автовладельцами, все более нервными, потому что пропускная способность улиц сокращается с той же скоростью, с какой увеличивается кредитоспособность граждан. Роберт слушает музыку и с удовлетворением поглядывает на водителей, а те ерзают, курят, барабанят пальцами по рулю, безнадежно и бессмысленно сигналят, высовывают головы из окон своих новых машин, осматриваются по сторонам, будто ищут возможности убежать, сократить путь, потому что ведь, блин, не затем они покупали новую машину, чтобы как… в портках, стоять в этой… пробке и тащиться медленнее, чем на… велосипеде, а если бы хотели поездить на велосипеде, тогда бы и купили этот… велосипед, за цену тачки могли бы накупить себе велосипедов до…, целую фабрику, ну же… хоть что-нибудь здесь двинется… их всех. Роберт закуривает, на работе запрет, дома тоже: у Жены аллергия, только в машине он и может закурить, и курить себе спокойно, неспешно, до самого фильтра, к тому же под музыку, которую Жена не вынесла бы, да просто не поняла бы, у Жены от музыки мигрень, она отдыхает под музычку, Роберту пришлось с этим смириться, как и со многими другими вещами, он был вынужден принять принципы, руководящие его семейной жизнью, он стал человеком компромисса, необходимого, чтобы семейная жизнь не стала семейным адом; Роберт помнит семейный ад по дому своих родителей, о которых ни слова больше. Роберт боится ада, поэтому он выбирает компромиссы, что совсем не так уж и трудно, ведь пока еще можно курить и слушать музыку в машине и он не должен даже сосредоточиваться на вождении, потому что стоит в пробке. Автосалоны процветают, банки каждый день жируют на процентах, большинство стоящих в пробке машин — собственность банков, их владельцы, ростовщики, которым не снятся кошмары о топоре психа, давно уже пересели в поезда, дорога от вокзала до банка заменяет им утреннюю пробежку трусцой, какая экономия времени, владельцы банков сами садятся за руль только за границей, они любят погонять, а по стране с ежедневно сокращающейся пропускной способностью погонять не получается, но достаточно пересечь государственную границу — и можно обойтись без водителя, положить пиджак на сиденье рядом и погонять по-европейски, а если у владельцев банков спросят, откуда они, то те уже давно отвечают: «From Europe, sir, like all of us»[2]: за границей они не желают вспоминать о стране, в которой нельзя погонять, точно так же как и Роберт не любит вспоминать о доме своих родителей.