Ханна Ротшильд - Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов

• Название: Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов
• Автор: Ханна Ротшильд
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-86471-689-2

Упрямая красавица Панноника – для близких попросту Ника – родилась в 1913 году в семье, знаменитой не только богатством, но и удивительной судьбой. Всего за пять поколений Ротшильды поднялись из нищеты Еврейского переулка во Франкфурте к роскошной жизни британских аристократов. Начав выезжать в свет, Ника познакомилась с бароном Кенигсвартером, который научил ее управлять самолетом, вышла за него замуж и перенеслась на другой берег Ла-Манша. С наступлением войны она вывезла в Англию своих маленьких детей, а сама вскоре уже сражалась в Африке в рядах Свободной Франции.

Казалось бы, у Ники есть все: дети, красавец-муж, огромное состояние. Но в начале 1950-х годов она услышала песню «Около полуночи», написанную тогда еще молодым Телониусом Монком, и вся ее жизнь переменилась. Музыка околдовала Нику, она рассталась с мужем и отправилась на поиски Телониуса. Музыкант, отвергнутый обществом, бедствовавший, охотно принял предложенную ему дружбу. Ника поддерживала джазменов и материально, и морально, каждый вечер ее «бентли» парковался возле очередного клуба. Репутацию Баронессы окончательно испортила загадочная смерть Чарли Паркера в ее гостиничных апартаментах, но главным скандалом была ее неизменная, не считавшаяся с условностями любовь к Телониусу Монку – до самой его смерти в 1982 году.

---

Брак с Ротшильдом рассматривался не просто как удача, а как великое достижение, вроде победы на скачках в Дерби. Новости об этом событии мгновенно распространились по Европе. Брачные обеты молодой четы были «скреплены» в Вене на скромной церемонии. Храм был декорирован белой тканью и вечнозелеными растениями, невеста облачилась в шелк цвета слоновой кости. Явившись после медового месяца в Венеции в Англию, Розика впервые увидела дом, где ей отныне предстояло жить. Ее известили: тут она будет воспитывать детей под боком у своей свекрови Эммы и неженатого деверя Уолтера. Розика числится в списках приглашенных на балы и приемы в Букингемском дворце, но уже не как Розика фон Вертхаймштайн. Отныне и навсегда она – миссис Чарлз Ротшильд.

То ли сказались четыре беременности за пять лет, то ли эта жизнь все же приручила и подчинила Розику, – во всяком случае, в Англии о прыжках на льду больше не слышали. Церемонность ее нового семейства постоянно удивляла ее: за четверть века, что они с Эммой провели под одной крышей, они ни разу не поцеловались, даже не обнялись. Но Розика знала, что от нее требуется.

Тем не менее 10 декабря 1913 года Розика горько разочаровала свою новую родню, разрешившись третьей девочкой. Кэтлин Энни Паннонику туго спеленали, тут же передали на попечение двух нянь. На следующий день младенца, опять-таки в сопровождении нянь и более никого из членов семьи, отправили на частном поезде из Лондона к бабушке Эмме в поместье Тринг, где уже подрастали две сестры и брат.

Следующие семнадцать лет Ника – так ее будут звать – гостит то в одной, то в другой усадьбе Ротшильдов, играет с другими маленькими Ротшильдами, охотится с принадлежащими Ротшильдам сворами. В ту пору было принято, чтобы кузены общались постоянно, и даже ныне, когда тех семейных домов уже нет, прежняя близость не вовсе ушла. Мы ссоримся и расходимся, как это происходит в любой семье, но собираемся на юбилеи, на дни рождения главных членов нашего рода, на знаменательные события. Ника, чуточку знавшая идиш, говаривала: «Я из чудной мешпухи, но семья у нас дружная, верь не верь».

4 Бороться, бежать или барахтаться

Свое детство Ника описывала безрадостно: «Меня возили из одной огромной усадьбы в другую в череде стерильных пульмановских вагонов, заказанных специально для нас. День и ночь нас охранял взвод нянек, гувернанток, наставников, лакеев, слуг, шоферов и грумов». Жизнь младшего поколения была полностью подчинена чужому расписанию. Денег на детей не жалели, но никто не присматривался к их личным нуждам или индивидуальным особенностям.

До войны рутина не менялась. Дети спали в одной комнате с няней, которая будила их в семь. После ванны девочек затягивали в тугой корсаж, надевали на них безупречно отглаженную нижнюю юбку, а сверху – накрахмаленное белое платье. У каждой девочки в семье имелась лента своего цвета, которую она повязывала как пояс. Мириам всегда носила голубую ленту, Либерти – розовую, а Ника – красную. Волосы полагалось расчесать, сделав ровно сто взмахов щеткой, а затем закрепить черепаховыми гребнями. Виктор, единственный сын и наследник, учился в закрытой школе и с сестрами виделся только на каникулах. Общение с родителями тоже было ограничено. Когда Розика бывала дома, девочек приводили к ней в будуар. Там они преклоняли колени, складывали ручки и молились: пусть «Бог сделает меня хорошей маленькой девочкой. Аминь». Еврейских обычаев их мать не соблюдала. Укладывали детей тоже по расписанию, и по выходным они старались не засыпать, дожидаясь возвращения отца, – захрустит гравий под копытами лошадей, освещенная газовыми факелами карета неторопливо прокатит по подъездной дорожке.

Обед детям приносили в детскую, за стол с родителями сажали только по достижении шестнадцати лет. Еду высочайшего качества готовил известный французский повар, тративший 5000 фунтов в год только на рыбу. Меню также было неизменным: в понедельник к завтраку подавали вареную рыбу, во вторник – вареные яйца, в среду – вареные яйца, в четверг – рыбу и так далее. Расписание и меню в Тринге были, по словам Мириам, «безупречны, монотонны, невыносимо скучны».

Действительно, расписание дня повторялось, как и меню. По утрам, в одно и то же время, детей выводили на прогулку в парке. Бегать и играть в прятки воспрещалось, потому что девочки могли запачкать белые платьица или потеряться. Зато животным дозволялось бродить в парке на воле, отведенная им территория, за высокой оградой, превратилась в рукотворный Эдемский сад. Там паслись лани, кенгуру, гигантские черепахи, эму, нанду и казуары – питомцы дяди Уолтера. Эму пугали детей: выбивали ногами барабанную дробь и гонялись за колясками в надежде на угощение. Мириам запомнила, как гигантские птицы заглядывали к ней в коляску – «противные глазки-буравчики и длинные клювы».

Зимние месяцы проводили в Тринге, но летом дети, вместе с обслугой и животными, перекочевывали в Эштон-Уолд, примерно в ста километрах от родовой усадьбы. Пронафталиненный на зиму дом распахивал двери, с мебели снимали чехлы, чистили конюшни и подъездные дорожки в ожидании Чарлза с семьей. Эштон, по сравнению с Трингом, был не столь парадным, но и там имелось двадцать постоянных слуг, а летом их число возрастало в связи с дополнительными работами.

Когда Чарлз бывал дома, дети помогали ему ловить и насаживать на булавки бабочек и других насекомых. На это время заведенный порядок отменялся. Дети обожали Чарлза, он был для них «идеальным отцом». И Виктор, и Мириам, и Ника говорили мне о его умении шутить. Мириам вспоминала: «Мой отец был человек с юмором, он любил каламбуры и шутки. Спросит, например, чем олень отличается от лошади. Мы себе голову ломаем. А потом пояснит: лошадь работает, а о-леню – лень, и все хохочут». Ника, Мириам и Виктор передавали мне эту шутку в разных версиях. «Иногда он заглядывал к нам в детскую и рассказывал анекдоты, которых я не понимала, но няни катались от хохота». У себя в кабинете Чарлз хранил золотой слиток и обещал отдать его тому из детей, кто сумеет поднять слиток одной рукой. Ника, ее сестры и брат напрягались и пыхтели, но никому этого сделать не удалось. В пору моего детства дедушка Виктор проделывал тот же трюк, когда мы наведывались к нему в банк.

Счастливым воспоминаниям Ники об отце всегда сопутствовала музыка. Возвращаясь с работы, Чарлз велел детям заводить граммофон и выбирать пластинку. Он любил и классику, и новаторов, Стравинского и Дебюсси, пленялся и свежей гармонией, рожденной в Америке, охотно слушал регтайм в исполнении молодого Скотта Джоплина. После Первой мировой появились новые пластинки: Чарлз приносил домой Бикса Бейдербека, первые записи Луи Армстронга с оркестром Флетчера Хендерсона, «Рапсодию в голубых тонах» Гершвина, и мелодии разносились по всему дому.

Хотя Виктора отправили в Харроу, формальное образование для девочек родители Ники считали излишним и с заведомой неприязнью относились к учителям. «Они представляли себе школу как в „Дэвиде Копперфилде“», – поясняла Ника. Думали, это подавляет в ребенке индивидуальность.

Ежедневно на запряженной пони коляске в усадьбу доставляли гувернанток, учивших в основном рукоделию и музыке. Девочек не подготовили даже к менструации, они понятия не имели о мужском половом органе. Иногда в доме гостили кузены Ротшильды, но посторонних детей они только мельком видели из окна машины или кареты. «Поблизости жили аристократические семейства, но они не приглашали к себе еврейских детей, разве что на массовые мероприятия», – вспоминала Мириам. Ника и ее сестры принадлежали к категории «жидов», «не таких, как все».

О школьных успехах Виктора остались документальные свидетельства, но никаких следов занятий Ники, не говоря уж о прочитанных ею книгах или написанных сочинениях. Мириам рассказывала мне: «Уроки были днем, с большими перерывами на игру. А в пять часов прикатывала коляска с пони и развозила гувернанток по домам. Когда меня лет в шестнадцать или семнадцать спросили, что мы проходили по истории, я ответила: "Дальше римлян мы не продвинулись"».

Наведавшись в семейный архив в Лондоне (он по-прежнему располагается в банке на Сент-Суизин-лейн), я прочесала записи в поисках хоть каких-нибудь упоминаний о Нике. Поиски затрудняла еще одна семейная мания – уничтожать все личные записи. Сохранялись лишь публичные документы, а они, как правило, детей не затрагивали. До сих пор помню, как обрадовалась, в кои-то веки заприметив имя Ники в книге посетителей за 1928 год: между именами ее сестер, герцога, министра и иностранного принца пристроился крупный, кудрявый росчерк: «Панноника Ротшильд».

Еще одно радостное открытие – альбом с фотографиями Ники, обнаружившийся в Эштоне. Стеллажи Мириам ломились от книг и других предметов. Фотографии родственников и знаменитостей чередовались с томами, написанными самой Мириам или ее друзьями. И вот в глубине одной из нижних полок я случайно наткнулась на альбом в темно-синем кожаном переплете с золотым тиснением «Панноника». Годами к нему никто не прикасался, альбом пах сыростью и забвением. Вокруг пригоршнями конфетти валялись мышиные катышки, но сам альбом, к счастью, грызунам не приглянулся. Внутри, на плотных страницах со следами времени, я увидела фотографии маленькой симпатичной девочки, которая с каждой страницей взрослела и превратилась в изумительно красивую девушку-подростка. Фотографии делались только официальные, в неизменном (увеличивался только размер) наряде: Ника всегда в белом кружевном платье, волосы аккуратно причесаны и перевязаны лентами, носочки всегда одной и той же длины. Но даже в этих парадных нарядах и позах девочка смотрит напряженно и пристально, словно бросая вызов камере: попробуй-ка передать ее суть, ее личность. Приметы времени и декорации блекнут рядом с ее яркой и дерзкой красотой.