Николай Лейкин - Кладбищенские

• Название: Кладбищенские
• Автор: Николай Лейкин
• Издательство: С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Товарищество "Печатня С. П. Яковлева". 2-я Рождественская ул., No 7 1903
• Жанр: Русская классическая проза

«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни… Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность…»

М. Е. Салтыков-Щедрин.

---

Пауза. Слышенъ вздохъ.

— Вы извините меня, господинъ, что я вамъ хочу сказать… — бормочетъ опять старушка. — У меня тутъ мужъ похороненъ, такъ я изъ-за того и на кладбищѣ! А я не таковская… Я этимъ не занимаюсь… А вотъ-теперь нужда… Вы не подадите-ли на бѣдность за упокой души сродственника?

Подастся милостыня. Старушка кланяется и отходитъ отъ бородатаго человѣка въ очкахъ и мерлушковой шапкѣ, но около него выростаетъ мужская фигура въ долгополомъ пальто на манеръ подрясника. Онъ въ валенкахъ, съ самодѣльнымъ посохомъ и за спиной у него клеенчатая котомка. Уши подвязаны бумажнымъ платкомъ, рваная шапка въ рукѣ. Торчитъ бороденка сѣдымъ клиномъ изъ-подъ повязки. Фигура взглядываетъ въ глаза человѣка въ мерлушковой шапкѣ и протяжно произносить:

— Читаютъ… Все еще читаютъ… Должно быть, очень близкій человѣкъ къ нимъ… Большая церемонія въ чтеніи и, надо статься, очень вразумительный человѣкъ они, коли такъ долго… Извините, господинъ… Это кто-же читаетъ? Товарищъ имъ?

— Да, товарищъ, тоже писатель.

— Ахъ, писатель? Ну, на это ихъ взять. А вы тоже изъ ихъ сословія?

— Да… нѣтъ… Впрочемъ, тоже иногда пишу.

— Люблю я сладкогласіе послушать. Пріятно, кто хорошо говоритъ. О, Господи! Помилуй насъ, грѣшныхъ! Уши-то вотъ только у меня… такъ не все слышишь. Нынче большая мода насчетъ этого, чтобы читать и говорить на могилкахъ… По кладбищамъ-то ходишь, такъ видишь. Прежде, бывало, на похоронахъ духовенствомъ брали. Чѣмъ больше духовенства, тѣмъ параднѣе… А нынче вотъ сладкозвучіе… Стихи они изволятъ читать, или такъ?.. Уши-то завязаны, такъ не разберу.

— Просто рѣчь о заслугахъ покойнаго.

— Ученый мужъ, поди, и въ большомъ званіи? — киваетъ фигура съ котомкой на оратора.

Человѣкъ въ мерлушковой шапкѣ колеблется отвѣчать.

— Право не могу вамъ сказать… — произноситъ онъ наконецъ.

— Пріятно, кто вкусить отъ корня ученія, пріятно… И людямъ во спасеніе, и себѣ въ благодать. Ученый мужъ — онъ вездѣ кстати. Родится младо — онъ можетъ привѣтствовать кудрявыми словами… Вступаетъ въ путь жизни отроче — онъ то же самое… Нисходитъ въ могилу старецъ… Какихъ лѣтъ былъ покойникъ-то, вы не извѣстны?

— Молодой человѣкъ.

— Молодой человѣкъ. Такъ, такъ… Скажите! А я думалъ, что старецъ… Супруга и дѣточки остались, или совсѣмъ еще юноша?

— Жена осталась, — отвѣчаетъ мерлушковая шапка и отодвигается.

Фигура не отстаетъ и опять близится къ нему.

— Самъ когда-то я отъ ногтей юности своея умудрялся въ иконописаніи, но не привелъ Богъ, и перешолъ въ торговую науку… Затѣмъ, претерпѣлъ отъ многой несправедливости, и теперь странствую. Зубцовъ городъ знаете? Такъ вотъ я оттуда. Тамъ доброхотными дателями… Хорошій городъ, купеческій… И многіе есть благодѣтели, которые душу свою соблюдаютъ. Все еще говорить? Уши-то у меня… такъ не все доходитъ. А должно быть сладко говоритъ!

Мерлушковая шапка утвердительно киваетъ головой.

Фигура съ посохомъ тяжело вздыхаетъ и произносить:

— А теперь вотъ пробираюсь въ Соловецкую обитель… Бывалые-то сказываютъ, что ужъ очень хорошо тамъ.

Пауза. Наконецъ, фигура съ посохомъ наклоняется къ мерлушковой шапкѣ и шепчетъ:

— Не пожертвуете-ли что-нибудь на поминъ души усопшаго странному человѣку?

Милостыня подана.

Стоявшія въ отдаленіи у рѣшетки двѣ растрепанныя бабы въ рваныхъ ситцевыхъ ватныхъ кацавейкахъ, увидавъ, что милостыня подана, стали приближаться къ мерлушковой шапкѣ и заговорили нараспѣвъ:

— Подайте, батюшка, милостыньку, Христа ради. Упокойничку Царство Небесное…

Мерлушковая шапка нахмурилась и отвернулась. Бабы постонали еще и остановились поодаль. Подошла третья баба, и начался разговоръ:

— Писатель померъ, оттого и не подаютъ. Ужъ захотѣла ты на такихъ похоронахъ поживиться!

— Да нешто изъ чиновниковъ? А говорили, что купецъ.

— Не изъ чиновниковъ, а писатель — вотъ что въ газетахъ пишутъ.

— Ну? Это, стало быть, изъ газетчиковъ. Да вѣдь и они по чиновной части. А отчего-же сейчасъ баринъ старику подалъ? Вонъ энтому съ клюкой.

— Мнѣ тоже вотъ этотъ баринъ подалъ, что въ очкахъ.

— Съ чужихъ похоронъ, должно быть, заглянулъ. А тутъ отъ этой публики ничего не очистится. Я ужъ двадцатый годъ по кладбищамъ-то хожу, такъ знаю, приглядѣлась.

— Вонъ тоже дама раздаетъ копѣечки. Пойти туда.

— Ну, чужая… Тоже чужая… Заблудшая… Навѣрно, заблудшая… Съ чужихъ похоронъ. А туточная не дастъ.

Бабы бѣгутъ къ роздающей милостыню женщинѣ.

Около мерлушковой шапки стоитъ гороховое совсѣмъ выцвѣвшее пальто, обмотанное по воротнику грязнымъ гаруснымъ шарфомъ. Изъ короткихъ рукавовъ выглядываютъ красныя руки. На головѣ фуражка на подобіе блина. Лицо опухши, подбородокъ съ сѣдой щетиной.

— Молодой человѣкъ… скончался во цвѣтѣ лѣтъ… Жалко, жалко… — бормочетъ пальто хриплымъ голосомъ. — Неумолимая смерть… Предѣлъ судебъ… Ударъ бури… и падаетъ могучій дубъ, какъ и гибкая повилика… Это кто говорить на могилѣ-то, позвольте узнать? — задаетъ онъ вопросъ.

— Не знаю.

— Прекрасно говорить. Доложу вамъ, я и самъ когда-то писалъ въ газеты, но интриги… Изъ-за литературы я и на службѣ пострадалъ. Же ву засюръ… Пострадалъ за правду. И вотъ теперь, гонимый бурей… Пардонъ. Не можете-ли вы мнѣ одолжить что-нибудь?

— Какъ-съ?

Мерлушковая шапка, не разслышавъ въ чемъ дѣло, наклоняется.

— Доне муа келькшозъ… — говорить пальто, переминаясь съ ноги на ногу, и протягиваетъ руку.

III

На дальнихъ мосткахъ кладбища, почти совсѣмъ не расчищенныхъ отъ снѣга, пробираются мужчина и женщина. Мужчина въ чуйкѣ съ барашковымъ воротникомъ, женщина въ драповомъ пальто и ковровомъ платкѣ на головѣ. Въ рукѣ у ней вѣнокъ изъ моху съ имортелью.

— Ну, и снѣгу-же!.. — говорить женщина. — И никто не заботится расчистить. Совсѣмъ не расчищаютъ.

— Расчищать-то тутъ расчищали, а только давно ужъ очень, — отвѣчаетъ мужчина, балансируя на ходу, чтобъ не поскользнуться и не упасть. — А вотъ какъ мы крестъ-то Петра Митрофаныча найдемъ — это штука. Смотри, какъ все занесено направо и налѣво, а крестъ у Петра Митрофаныча небольшой, низенькій.

— Межъ двухъ березъ долженъ быть. Теперь, какъ мы идемъ, то на правой сторонѣ. А на березѣ, которая побольше, губка. Я замѣтила эту губку. Потомъ сзади сломанное дерево. Ай! — взвизгнула женщина и упала.

Мужнина бросился ее поднимать.

— Не ушиблась? — участливо спрашивалъ онъ.

— Какъ не ушиблась! Локоть… Локтемъ ударилась… Больно. Вѣдь скользь-то какая!

— Ужасъ, какъ содержатъ этотъ четвертый разрядъ! Лодочкой протоптанная тропинка и ни порошинки песку. Смотри, вѣдь двоимъ не разойтитсь. Четверторазрядныхъ посѣтителей и за людей не считаютъ.

Мужчинѣ и женщинѣ, которые идутъ гуськомъ, какъ разъ загораживаетъ дорогу встрѣчная старуха-нищая съ краснымъ, носомъ, въ ватной юбкѣ, изъ-подъ которой выглядываютъ сѣрые валенки, и въ двухъ платкахъ.

— Христову милостыньку, матушка, за упокой новопреставленныхъ сродственничковъ. Подайте старушкѣ на хлѣбъ.

— Ахъ, милая! Какая тутъ милостыня! Только-бы разойтиться намъ какъ-нибудь, — говоритъ мужчина, остановившись передъ нищей.

— Да разойдемся какъ-нибудь, милостивецъ, не откажи только въ подаяніи. Я въ сугробъ сойду. Я въ валенкахъ… Да и не привыкать мнѣ стать.

Мужчина суетъ нищей мѣдную монету, нищая сходитъ въ сугробъ и опускается въ снѣгъ чуть не по колѣни, бормоча:

— Спасибо, благодѣтель. Пошли Господь царство небесное упокойничкамъ вашимъ.

— Пройти-то вотъ только къ нашимъ упокойничкамъ невозможно, — плачется мужчина. — Удивляюсь, какъ сюда ходить само духовенство литіи служить на могилы.

— Да не ходятъ сюда священники, благодѣтель, совсѣмъ не ходятъ, отказываются. Какъ тутъ священнику въ ризѣ пройти! Упаси Боги… И мы-то, старушки, бродимъ-бродимъ, а потомъ придемъ домой, такъ подолъ-то у юбки хоть выжми — весь мокрый. Тутъ ходить только привычному народу, да у кого развѣ близкіе сродственники похоронены, такъ по усердію.

Старуха брела обратно, сзади мужчины съ женщиной.

— А ты здѣсь цѣлый день топчешься, бабушка? — спросила женщина въ ковровомъ платкѣ.

— Не то чтобы день, благодѣтельница-матушка, а все ужъ часа два послѣ поздней обѣдни побродить надо. Въ обѣдню-то около церкви, а потомъ сюда… Въ вечерню рѣдко ходимъ. Младенцевъ вѣдь только хоронить привозятъ къ вечернѣ-то. Мало подаютъ. Ну, у кого изъ нашей нищей братіи дѣти есть, такъ дѣтей собирать посылаютъ.

Но вотъ опять встрѣча, и на этотъ разъ ужъ встрѣча съ посѣтителями кладбища. Встрѣчаются трое мужчинъ и съ ними простая женщина съ чашкой кутьи, завязанной въ носовой платокъ. Мужчины оказались въ сапогахъ съ высокими голенищами, сошли въ снѣгъ и кое-какъ пропустили встрѣчныхъ. Старуха нищая опять заныла: