Николай Лейкин - Кухарки и горничные

• Название: Кухарки и горничные
• Автор: Николай Лейкин
• Издательство: С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Товарищество "Печатня С. П. Яковлева". 2-я Рождественская ул. 1903.
• Жанр: Русская классическая проза

«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни… Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность…»

М. Е. Салтыков-Щедрин.

---

— Конечно, ежели куплетовъ разныхъ другъ дружкѣ напѣли, такъ ужъ гдѣ-же тутъ на мѣсто отъ себя ставить. Ну, а послѣ тебя теперь тамъ мѣсто свободное? Ежели свободное, то пошла-бы я хоть отъ себя наниматься или мясника попросила, чтобъ меня рекомендовалъ.

— Гдѣ тутъ свободному быть! Соколъ съ мѣста, а ворона на мѣсто. Какъ только я со двора — сейчасъ-же ей ейная невѣстка кухарку и предоставила.

— Взяли ужъ?

— Взяла, взяла. Я, разумѣется, минуты не осталась, а къ вечеру ей другая кухарка стряпала. А только ужъ и кухарка-же! Чуть не матка изъ фабричной артели. И взялась она, дурища, съ тѣмъ, чтобы, кромѣ кухни, еще двѣ другія комнаты по субботамъ мыть. Значитъ — съ поломойствомъ.

— Оголодавши ужъ очень, что-ли?

— Песъ ее загрызи. Не знаю. А только взялась. Въ двухъ комнатахъ, кромѣ кухни, полы мыть и горничной въ большую стирку въ прачетной помогать.

— Ахъ, батюшки! Еще и въ прачешной помогать! — воскликнула рыжая кухарка. — Да ужъ у насъ на что сквалыжники, а я только кухонныя полотенца да передники съ своимъ бѣльемъ стираю. Ну, садись, милушка, садись, такъ гостья будешь. Сейчасъ я тебѣ кофейку… Гдѣ-же ты теперь-то живешь, яхонтовая?

— А въ томъ-же домѣ, въ углу, на дворѣ. У сапожника свѣтлый уголъ за три рубля снимаю, — отвѣчала черная кухарка, присаживаясь на табуретку. — И хорошо, и пріятно, и на радость себѣ живу. Кроватку поставила свою, комодикъ, ситцевой занавѣсочкой отгородилась, и чудесно… Вотъ сегодня, не торопясь, въ девять часовъ встала, умылась, Богу помолилась и за кофей сѣла. На три копѣечки сухариковъ, на двѣ копѣечки сливокъ, я и сыта себѣ. А теперь ты покормишь.

— Покормлю, покормлю. Еще-бы не покормить! Я тебѣ даже бифштекъ выкрою, душенька.

— Ну, вотъ видишь. Сегодня ты покормишь, завтра другая кухарка, послѣзавтра третья, а я сыта. А у меня знакомыхъ-то кухарокъ, слава Богу, до Москвы не перевѣшаешь. Сама всѣхъ безмѣстныхъ кормила, такъ ужъ неужто меня-то!.. Вѣдь, люди тоже… Такъ вотъ я, милушка, мѣсяца три и отдохну въ своемъ уголкѣ отъ злой неволи.

— А вотъ перво-наперво я тебя кофейкомъ попою, — суетилась рыжая кухарка. — Вѣдь выпьешь, что-ли?

— Отъ денегъ да отъ кофею никто не отказывается. Заваривай.

Рыжая кухарка бросилась къ мѣдному кубу съ кофейникомъ и заговорила:

— Гляжу я на тебя, Дарьюшка, и сердце мое радуется. А я-то, горькая!

— Соблюдай себя, и ты можешь на своей волѣ пожить.

— Да какъ себя соблюдешь, ангелка, коли человѣкъ-то мой, который вокругъ меня, очень несоотвѣтственный! Ты, вотъ, отъ своего сама берешь, а я своему все дай, дай и дай. Вѣдь, вотъ, и сегодня онъ приходилъ утречкомъ: подай сорокъ копѣекъ на бутылку. Понедѣльникъ у насъ сегодня, такъ онъ узенькое воскресенье справляетъ. Ну, и подавай ему.

— А ты не давай.

— Какъ возможно, умница, не давать! Онѣ не уйдетъ, покуда я не дамъ. Смертнымъ боемъ вышибетъ и скандалъ сдѣлаетъ. Заплакала я даве и вынула два двугривенныхъ. Да это еще ничего. Ушелъ онъ. А я глядь, поглядь, шерстяного головного платка нѣтъ. А платокъ новый, восемь гривенъ заплаченъ. Охъ, тяжело такъ жить, коли такое нетечко навяжется!

— Сама себя раба бьетъ, коли плохо жнетъ. Сама-же ты мнѣ разсказывала, что нарочно поближе къ нему мѣсто себѣ искала. Ну, сама себѣ и врагъ лютый.

— Ахъ, милый другъ, да вѣдь девять лѣтъ я съ нимъ, мерзавцемъ, маюсь! Девять лѣтъ. Все нѣтъ, нѣтъ, да и думается: авось, изъ безчувственнаго человѣка чувственный сдѣлается.

— Дождешься, какъ-же!

— А почемъ ты знаешь? Вдругъ на мое счастье? И потомъ я тебѣ прямо скажу: вѣдь онъ холостой, да и я не замужняя, — ну, и думается, что вотъ, вотъ законъ принять предложитъ.

— Поди ты! Мужнинъ-то кулакъ слаще, что-ли?

Рыжая кухарка подумала, улыбнулась и произнесла:

— Ну, какъ возможно! Все-таки пріятнѣе отъ мужа, чѣмъ отъ беззаконника.

— Одинъ вкусъ! — махнула рукой черная кухарка.

— Да вѣдь ты, ангелка, не пробовала. У тебя твой хоть женатый, но на другой женатый, а не на тебѣ.

Рыжая кухарка помѣшала въ кофейникѣ заваренный кофе и начала его переливать. Черная разсказывала:

— Вчера на кладбищѣ была. Къ тетенькѣ на могилку ходила. Занесено страсть какъ снѣгомъ. Съ жилицей съ нашей одной ходила. У ней мужу годовой день — ну, а я-то ужъ съ ней за компанію. Ну, дома пирогъ она испекла, бутылочку… ветчинка… пиво было… и честь честью помянули душеньку упокойную. Я-то не знавала его, упокойничка, — ну, да такъ ужъ, за компанію. А послѣзавтра у насъ опять пиръ. Портниха, что надъ нами, замужъ выходитъ за ундера изъ окружнаго суда. Хорошій такой ундеръ, не старый и основательный, сурьезный мужчина. При вѣшалкахъ онъ. Ну, такъ вотъ свадьба. И меня звали. Я даже имъ за милую душу постряпать хочу. Сдѣлаю имъ заливное изъ поросенка, пирогъ съ рисомъ и съ рыбой. Танцы даже будутъ, потому гармониста пригласили.

— Счастливица ты, Дарьюшка! — вздохнула рыжая кухарка, — Сама себѣ госпожа, отдыхаешь.

Кофе былъ сваренъ. Рыжая кухарка налила двѣ чашки и принялась его пить вмѣстѣ съ гостьей. Черная кухарка резонерствовала:

— Наплюй на своего нетечку, прикопи рублей пятнадцать, уйди съ мѣста, и ты такой-же госпожей будешь, какъ я.

III

Марья Петровна напоила мужа утреннимъ чаемъ, проводила его въ должность, сама заперла за нимъ дверь на лѣстницу и вернулась въ столовую, чтобы вызвать звонкомъ кухарку и заказать ей обѣдъ.

Данъ въ кухню звонокъ.

Показалась кухарка — среднихъ лѣтъ женщина, очень благообразная, въ темномъ ситцевомъ платьѣ и въ передникѣ, остановилась около обѣденнаго стола, сложила на груди руки съ голыми локтями и сказала:

— Съ добрымъ утромъ, сударыня. Хорошо-ли почивать изволили?

— Спасибо, — отвѣчала Марья Петровна. — Обѣдъ надо заказать.

Кухарка откашлянулась въ руку и произнесла спокойнымъ голосомъ:

— Сегодня, сударыня, я вамъ состряпаю обѣдъ, а завтра позвольте мнѣ отъ васъ уволиться.

— Какъ? Уволиться? Что-же это такъ? Съ чего? Развѣ ты мѣстомъ недовольна? — спросила Марья Петровна.

— Мѣстомъ-то я довольна, вы господа спокойные… но… Я, сударыня, женщина честная. Если позволите быть откровенной и напрямки говорить, я вамъ по чистой совѣсти скажу.

— Ну? Какая-же причина?

— Языкъ-съ.

— Какой языкъ?

— Копченый языкъ, который баринъ самъ въ колбасной купилъ.

— Ну? Что-же изъ этого? Въ колбасной языки копченые и соленые лучше. Колбасники спеціалисты по этой части.

— Все это мы понимаемъ-съ, да намъ-то это не съ руки.

— Не могу понять.

— Помилуйте… Что-же это такое? Если господа по колбаснымъ языки будутъ для стряпни покупать, то послѣ этого кухаркѣ ужъ никакой халтуры не будетъ.

— ???

Марья Петровна широко открыла глаза и молчала.

Кухарка продолжала:

— Я, сударыня, женщина честная, я хозяйскимъ добромъ никогда вотъ на эстолько не попользовалась (она протянула руку и показала кончикъ пальца), я получаю только то положеніе, которое даютъ мнѣ мясникъ, рыбакъ, зеленщикъ и мелочной лавочникъ. Керосиномъ, мыломъ и булочной горничная завѣдуетъ. Это ея статья. Но мясникъ — это главный доходъ. Что-же мнѣ можетъ дать мясникъ послѣ итого, если у насъ даже соленые языки будетъ покупать самъ баринъ по колбаснымъ лавкамъ!

— Послушай… Баринъ все лѣто покупалъ въ колбасной не одни языки, а даже и солонину, и привозилъ на дачу, — сказала Марья Петровна.

— Лѣто, сударыня, въ составъ не входитъ. Лѣтомъ всѣ кухарки страдаютъ. Плачутся и молчатъ. А тутъ ужъ, извольте видѣть, баринъ и на зимней квартирѣ… Да и не одни языки, а на прошлой недѣлѣ и рябчиковъ привезъ со стороны. Потомъ я слышала стороной, что вы ужъ и свѣжимъ мясомъ недовольны отъ здѣшняго мясника и хотите покупать на Сѣнномъ рынкѣ изъ какихъ-то первыхъ рукъ.

— Откуда ты это узнала?

— Я, сударыня, женщина честная, а потому должна объявить: горничная мнѣ это сказала, потому что за столомъ у васъ съ бариномъ былъ разговоръ. Что-жъ, я говорю прямо. Мнѣ съ ней не дѣтей крестить.

— Говорили мы объ этомъ, дѣйствительно, говорили, — задумчиво произнесла Марья Петровна. — Но что-жъ изъ этого?

— А то, что вотъ вамъ и причина. Вы себя бережете, а я должна себя оберегать. Какъ хотите, обидно.

— Намъ еще болѣе обидно. Вотъ видишь-ли, въ лавкѣ, гдѣ ты берешь говядину, ставятъ за первый сортъ восемнадцать копѣекъ за фунтъ, а на Сѣнномъ рынкѣ такое-же мясо стоитъ пятнадцать копѣекъ фунтъ. Баринъ справлялся

— Такое, да не такое. Мясо мясу рознь. Потомъ сами будете жаловаться, что наваръ плохъ, а вѣдь это все отъ мяса. На Сѣнной за пятнадцать копѣекъ мясо лимонское, а здѣсь у нашего мясника мясо черкасское.

— Черкасское, черкасское и тамъ.

— Ну, да что объ этомъ говорить! Богъ съ нимъ, съ мясомъ, сударыня. Но дѣло, сударыня, не въ этомъ. Дѣло въ обидѣ. Дѣло въ томъ, что я дохода лишаюсь. Я женщина честная и потому передъ вами не виляю, а говорю вамъ напрямки. Съ кого-же я тогда возьму свое кухарочное положеніе! Вы женщина вразумительная и должны все это понять.