Мария Голованивская - Уроки русской любви

• Название: Уроки русской любви
• Автор: Мария Голованивская
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-087294-7

Антология “Уроки русской любви” представляет собой корпус признаний из русской классической прозаической литературы от Карамзина до наших дней. В антологии также представлены эссе популярных современных писателей и журналистов к некоторым из включенных в антологию отрывков. Среди авторов Сергей Гандлевский, Александр Генис, Татьяна Толстая, Аркадий Ипполитов, Алена Долецкая и другие.

---

– Настенька, – закричал я, задыхаясь от рыданий, – Настенька!.. О Настенька!

Преступление и наказание (1866)

ФЕДОР ДОСТОЕВСКИЙ

– Я о деле пришел говорить, – громко и нахмурившись проговорил вдруг Раскольников, встал и подошел к Соне. Та молча подняла на него глаза. Взгляд его был особенно суров, и какая-то дикая решимость выражалась в нем.

– Я сегодня родных бросил, – сказал он, – мать и сестру. Я не пойду к ним теперь. Я там все разорвал.

– Зачем? – как ошеломленная спросила Соня. Давешняя встреча с его матерью и сестрой оставила в ней необыкновенное впечатление, хотя и самой ей неясное. Известие о разрыве выслушала она почти с ужасом.

– У меня теперь одна ты, – прибавил он. – Пойдем вместе… Я пришел к тебе. Мы вместе прокляты, вместе и пойдем!

Глаза его сверкали. “Как полоумный!” – подумала в свою очередь Соня.

– Куда идти? – в страхе спросила она и невольно отступила назад.

– Почему ж я знаю? Знаю только, что по одной дороге, наверно знаю, – и только. Одна цель!

Она смотрела на него и ничего не понимала. Она понимала только, что он ужасно, бесконечно несчастен.

– Никто ничего не поймет из них, если ты будешь говорить им, – продолжал он, – а я понял. Ты мне нужна, потому я к тебе и пришел.

– Не понимаю… – прошептала Соня.

– Потом поймешь. Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты на себя руки наложила, ты загубила жизнь… свою (это все равно!). Ты могла бы жить духом и разумом, а кончишь на Сенной… Но ты выдержать не можешь, и если останешься одна, сойдешь с ума, как и я. Ты уж и теперь как помешанная; стало быть, нам вместе идти, по одной дороге! Пойдем!

Из Фессалии в Петербург: убийца-любовь и душа с желтым билетом Аркадий Ипполитов

Когда я смотрю на удивительную старую фотографию группы “Амур и Психея” в Летнем саду, у меня тут же в голове возникают образы Раскольникова и Сонечки Мармеладовой – питерских Амура и Психеи. В историю мирового духа затесался рассказик одной выжившей из ума старушонки и все в ней определил – повесть об Амуре и Психеи, о Любви и Душе, это повесть о преступлении и спасении через наказание. Старуха, ее нам рассказавшая, была пьяна и плела о том, о чем пьянчужкам болтать свойственно: о несчастьях души. О том, как душенька человеческая, бедненькая, маленькая, голенькая, слонялась по миру, жестокому, безжалостному, лишения терпела, побои и надругательства, оскорбления и унижения, все перенесла, все преодолела и упокоилась наконец на веки вечные на небесах голубых, в кущах райских, в покое, довольстве и в счастье. Был жаркий и солнечный день, и была середина второго нашей с вами эры века; слушателями рассказа были пленная девушка, слезами обливающаяся, да осел, который, стоя неподалеку, жалел, что нет при нем табличек и палочки, чтобы записать такую прекрасную повесть. Странная эта компания из старухи и двух ее слушателей разместилась перед входом в пещеру, логово бандитов, и чудный пейзаж расстилался вокруг – дело происходило в горах Фессалии, страны прекрасной и дикой, населенной по большей части все ведьмами да разбойниками. Принадлежала Фессалия Римской империи, управляемой в то время Титом Аврелием Фульвием Бойнием Аррием Антонином, известным под именем Антонин Пий, то есть Антонин Благочестивый, который чтил старых богов, но и христиан не преследовал. Антонин носил бороду, был высок, представителен и характер имел ровный, спокойный, но несколько пассивный. Жизнь в землях, подвластных ему, в той же Фессалии, была под стать его характеру: спокойна, но с “но” – разбойники никуда не делись. Антонин наследовал Адриану, великому строителю и миротворцу, а также незаурядному поэту. Преемником его стал философ Марк Аврелий, чуть ли не один из самых симпатичных правителей в мировой истории – насколько правители вообще могут быть симпатичны. Время этих трех императоров любят называть Золотым веком, но самым золотым для Рима все же было время правления Августа, так что лето Римская империя уже пережила, и жаркий день в середине второго века после Рождества Христова, когда старуха своими байками утешала несчастную пленницу, случился уже в золотую ее, империи, осень.

Золотой осени свойственны меланхолия, нежный надрыв и склонность к размышлениям. Императоры Золотого века в своем бабьем лете как-то особенно затосковали по духовности и по душе, которой в языческие времена была уготована горестная участь. Выпив воды из Леты, реки забвения, души греков и римлян слонялись по сумеречным пространствам Аида-Гадеса, и загробная жизнь, то есть вечность, представлялась им подобием свидри-гайловской комнатки, “эдак вроде деревенской бани, закоптелой, а по всем углам пауки”. Адриан, предшественник Антонина Пия, из-за столь безрадостной перспективы так тосковал, что разразился одним из лучших стихотворений в мировой лирике:

Animula vagula blandula
Hospes comesque corporis
Quae nunc abibis? In Loca
Pallidula rigida nudula
Nec, ut soles dabis locos

Душа, скиталица нежная,
Телу гостья и спутница,
Уходишь ты нынче в края
Унылые, голые, блеклые,
Где радость дарить будет некому…

Стихотворение читается как вопль обреченного на существование в аду Данте, в первом круге, идущем вкруг жерла, где только вздох взлетает “с всех сторон и в вековечном воздухе струится”. Тяжело было бытие человечества со свидригайловской вечностью впереди, и мир жаждал, чтобы анимула вагула в Душу превратилась. Пьяная старуха стала пифией римского Золотого века, и осел это тут же распознал – оттого сказка ему так и понравилась, он из нее узнал, что у Души все будет хорошо. Рассказ записать ослу все ж таки удалось, но после мук невероятных, подобных Психеевым, и после того, как поел он лепестков роз и спала с него личина скотины, и совсем пропала, и вот нет больше прежнего осла, а перед нами встал голый Луций, бывший внутри осла.

История Амура и Психеи, пьяная сказочка, рассказанная в самый расцвет язычества, впоследствии приглянулась и христианам. Старуху с Сивиллой Тибуртинской никто не сравнивал, но Аврелий Августин, прозванный Блаженным, хорошо знал Апулея, своего североафриканского соотечественника. Отношение к книжке у Августина было неоднозначное, он считал Апулея магом, и особенно его книга была неприятна святому тем, что соблазняла даже не столько своей чувственностью, сколько блеском литературы; тем не менее в Confessiones можно найти множество аналогий с Metamorphoseon – книга Августина также об обретении человеческого через Божественное. С легкой руки Отца Церкви к роману Апулея пристал эпитет “Золотой”, относящийся к качеству произведения, а отнюдь не к качествам литературного героя, осла-Луция. Затем о “Золотом осле” упоминает Фабий Фульгенций, и уже с VI века христианские авторы стали трактовать книгу Апулея анагогически, то есть возвышенно, представляя ее как повествование о бедствиях человека в земной юдоли. Приключения Луция в шкуре осла уподоблялись земному бытию, а освобождение от ослиного облика – обретению бессмертия. Особо христиане выделяли сказку об Амуре и Психее – повесть о Душе и обретении ею вечного блаженства.

В Средние века бесчисленные трактовки и комментарии к “Золотому ослу” Апулея сделали эту книгу, весьма смелую и открытую, чуть ли не душеспасительным чтением. В готике Амур и Психея, растеряв свою сексуальность, олицетворяли единение Души и Любви – не плотской, а Божественной, конечно же. Как несчастная Психея, утратив Амура, должна была мыкаться по миру, так и Душа человеческая мыкается неприкаянной среди земных забот, страдая от своего любопытства – жажды знания, заставляющего ее совать нос куда не следует. В конце концов, дойдя до самого ада, Душа все же попадает на небеса – история Амура и Психеи касается каждого из нас, все мы свершаем тот же путь, только куда попадем – неизвестно.

Неудивительно, что Психеево хождение по мукам стало бродячим сюжетом и европейской литературы, и европейского искусства. Переводов-переложений сказки Апулея, идущих от раннего христианства, множество, но особенно сюжет полюбился художникам. Вариации сказки Апулея в изобразительном искусстве – особая глава в его истории. Классикой стали выполненные Рафаэлем и его мастерской росписи виллы Фарнезина в Риме и фрески Джулио Романо в палаццо дель Те в Мантуе, изображающие историю радостей и страданий Психеи. Рафаэль и Джулио возвращают Душе-Психее телесность, за время христианства из мифа улетучившуюся, и сказку пьяной старушонки осознают как повествование об античности, трактуя античность столь тонко, умно и современно, что сравниться с ними может лишь “Улисс” Джеймса Джойса. Джон Апдайк со своим “Кентавром” и Джон Барт с “Химерой” в сравнении с Рафаэлем и Джулио просто сочинители сочиненьиц, хотя и эти двое хороши как поздние последователи итальянцев. Фрески виллы Фарнезина и палаццо дель Те – золотая осень Ренессанса, и они наполнены светлой роскошью раблезианской утопии: на короткое время Европа обрела Душу хоть на вид здоровую. Но это продолжается недолго: в барокко дух и тело снова разошлись. Душа отправилась в область внутреннего и субъективного, забилась подальше, переживая период болезненной метаморфозы превращения спиритуализма в психологию. Психея стала страдать расстройством личности, прогрессирующим с каждым новым витком того, что со школьной скамьи привычным стало называть “историческим развитием”.