Василий Брусянин - Дом на костях

• Название: Дом на костях
• Автор: Василий Брусянин
• Издательство: Московское книгоиздательство
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1916

Семейная хроника середины XIX века.

---

С плачем бабушка вышла из столовой, и я видел, как она шла и качалась.

А дедушка продолжал стонать, и иногда в его стороне слышался сдержанный смех.

Володя, брат мой, достал из-под дивана книгу и, как показалось мне, со странной внимательностью рассматривал теперь её как какую-то злую виновницу вспышки гнева нашего деда.

— Во-ло-дечка, — вдруг новым голосом протянул дедушка, — ты прости меня, что я погорячился и вышиб у тебя из рук эту книгу… Я хотел только махнуть в её сторону и задел рукою, но я, ведь, ничего не вижу… Не вижу, куда направить мой гнев… А разве нет причины для моего гнева?.. Есть… есть!.. Она, ваша бабушка, обманула меня. Притворилась, что любит… Это ещё тогда было, когда мы были женихом и невестой. А когда я стал её мужем, я узнал, что она принадлежала другому…

Дед снова задвигался на кресле словно обожжённый, протянул руки к камину и продолжал:

— А знаете вы, с кем она меня обманывала?.. Нет, не то… Знаете вы, кому она принадлежала?.. Яшеньке… Яшеньке-молчальнику. Святому человеку… Ха-ха-ха!..

Мы все вздрогнули. От двери в гостиную послышался звон разбитого стекла. Бабушка стояла в дверях, а перед нею на полу лежал разбитый стакан, и так странно у порога двери поблёскивала вытянувшаяся лужица разлитой воды. Бабушка несла стакан с водою для деда, как всегда делала это, когда им овладевал приступ гнева. Очевидно, она услышала последние слова деда, и стакан выпал из её рук. Теперь она стояла в дверях с протянутыми руками и что-то бормотала. Я явственно слышал только слова:

— Не верьте!.. Не верьте ему!.. Не верьте!..

— Ха-ха-ха! — разразился дед страшным едким смехом. — Не верьте!.. Нет, дети, верьте!.. Она и он, этот белый, снеговой, святой дед, обманули меня… О-о-о!.. Тогда он был молод, красив, знатен… Он покорял сердца уездных красавиц… Ведь это он только теперь юродивый святоша, ходит по городу да морочит дураков своей какой-то особенной святостью, а тогда, когда бабушка ваша была красавица, он был соблазнитель, соблазнитель!.. Ха-ха-ха!..

— Пощади ты мои седые волосы, — взмолилась бабушка, — что ты им говоришь несуразное…

Медленно ступая и придерживаясь за спинки стульев, упираясь руками в стол, в край пианино, бабушка шла к нам, и было её лицо бледное и страдальческое. Но в голосе её слышался гнев. Она говорила:

— Ты с ума сходишь… Ты из ума выжил!.. Это Господь наказал тебя, атеиста, безбожника… Статочное ли это дело, чтобы Яшеньку впутывать в наши мирские дела…

— Ха-ха-ха! — прервал дед слова бабушки смехом. — Теперь вы духовно соединяетесь с этим старым прохвостом, а тогда… знаю я… вы плотски соединялись…

— Замолчи!.. Замолчи!.. А то я скажу, как ты…

— Что, как я? — спросил дед, и в голосе его послышалась мягкость и какая-то тревога.

Злым голосом, каким бабушка никогда не говорила, несчастная старуха заявила:

— Я расскажу детям, как ты убил дочь лесничего… Что? Замолчал?.. Замолчал?..

— О чём она говорит, дети? — спросил дед и развёл руками куда-то в сторону, где нас и не было.

Я едва удержался от смеха: так смешон был жест деда к камину.

— Вот я так, действительно, могла бы рассказать правду о тебе и о той несчастной девушке, которую ты обольстил, будучи известным профессором и моим мужем.

Эта фраза также показалась мне смешной, и я опять едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Посмотрел я в сторону брата. И он стоял и кусал губы, очевидно также борясь с желаньем расхохотаться. Такой смешной и странной показалась нам сцена этой ссоры старичков на романическую тему.

Очевидно, была какая-то правда в словах бабушки, если после её замечания дед словно осел и смирился. Но очевидно так же, что была какая-то правда и в том, что говорил дед.

После ужина в тот же памятный мне вечер, когда старики, примирённые мамой, остались в столовой, когда все уже разошлись, а я готовил себе воду, чтобы пополоскать зубы, я услышал отрывок разговора деда и бабушки.

Он говорил:

— Зачем ты хочешь поколебать мой авторитет в глазах внучат? Ну зачем говорить о том?..

— А ты меня упрекаешь… Ты не жалеешь моих седин? Тебе меня не жаль?

— Ну, будет… будет об этом… Примиримся. Нехорошо ссориться на ночь… Быть может, утра мы с тобой не встретим… Смерть не за горами, надо быть ко всему готовым… Ты меня простишь, я тебя…

Бабушка склонилась над дедом, и я слышал, как мёртво прозвучал их странный старческий поцелуй…

Какая странная, жуткая эта сцена. Ужели и теперь, на склоне лет, когда замолкли в этих людях источники страсти, и похолодели сердца, страшный червь ревности всё ещё беспокоит их?

Как странно устроена душа человека!.. Впрочем, может быть, это сердце так странно устроено, а, быть может, это тела их всему виной. Ведь были же они молоды, и горели их тела страстями. Может быть, это какое-то воспоминание тела?.. Вот странно — воспоминание тела! Разве же можно так сказать?

В одном я только теперь не сомневался, это в том, что та любовь, которой я любовался, наблюдая деда и бабушку на склоне их лет, эта любовь также не без тёмных пятен. И они вовсе не любят друг друга так, как казалось мне…

Нет ничего святого в нашем доме…

VII

Как сейчас я смотрю на этого странного, величественного старика. Вместе с другими впечатлениями детства запало в память представление о нём, и он как таинственное существо занял в моей душе какое-то особое место, большое место…

Его все звали Яшенька-молчальник. И он действительно молчал. Жил и молчал, ходил и молчал, спал и молчал. Вечной могилой веяло от него живого, и была тайна могилы в его молчании.

Живым он схоронил в себе душу, и она умерла в таинственном молчании и погребла с собою и радости, и печали, и молитвы, и проклятия, и страсти свои мятежные…

Таинственная, поэтически-красивая дымка неразгаданного окружала его образ в те времена, когда я впитывал в себя первые впечатления. Жизнь протянулась как большой свиток, разнообразно исписанный и раскрашенный, и всё же одним из ярких образов остался всё тот же величественный седой старик Яшенька-молчальник, странный и непонятный старик, внушающий страх и симпатию.

В нём была какая-то особая краса, — краса наших глухих степных поместий, маленьких городков, сёл и деревень, утопающих в суровые зимы в глубоких голубеющих сугробах снега. Представление об Яшеньке-молчальнике почему-то неразрывно сцепляется в памяти, именно, с этими глубокими снежными сугробами, по которым в бурные ночи носится метель, а в ночи лунные снега серебрятся или переливаются расписными коврами алмазных бус.

Он был совсем-совсем седой, с большой белой бородою и с длинными белыми волосами как у дряхлых священников или у тех схимников, которых мне доводилось видеть в глухих лесных скитах на гористом побережье Камы. И зиму, и лето он носил длинную белую рубаху, напоминающую женскую сорочку, но только значительно ниже колен и с закрытым воротом.

Он и сам представлялся мне рождённым сугробами снежным человеком, — человеком из чистого снега, который никогда не растает. Как символ какой-то, — символ той, давно прошедшей, глухой жизни провинции, представлялся он мне в юности, да и теперь его образ ещё витает предо мною призраком суровой зимы нашей минувшей жизни.

Помнится, и я, и брат мой, и все мои сверстники, — мы боялись Яшеньки, и, вместе с тем, мы любили его какой-то особенной пытливой любовью. Нам представлялся он не человеком, потому что тех, кого мы боялись, мы не любили, а так можно относиться только к человеку. Яшенька же представлялся нам существом выше человека или вне рамок представления о человеке… Взять хотя бы то: и зиму, и лето он ходил в одной и той же тонкой рубахе-хитоне. Ведь только у зверей шерстистая шкура одна и та же и для лета, и для зимы. Может быть, и в нём было что-то звериное. Но и тогда он не похож на человека, пусть тогда он ниже человека, но всё же он был волнующей тайной и в своём молчании человека, и по своей внешности, напоминающей зверя…

Прошлое Яшеньки отнюдь не загадочное. Напротив, вся его жизнь прошла на глазах его сверстников. Бабушка, например, моя знала его ещё юношей, знатного и богатого рода на всю нашу глухую губернию среднего Поволжья.

— Андрея Ефимыча Росткова знала я хорошо ещё с тех пор, когда мне и семи лет не было, — говорила бабушка, — богатый был барин, знатный, но изверг и смутьян на всю губернию.

— А кто этот Андрей Ефимович Ростков? — спрашивали мы, недоумевая.

— А это — отец Яшеньки…

— А разве отец его был помещик? — с недоумением спросил брат. — Я думал — простой мужик… Яшенька так похож на мужика…

Я возразил брату:

— На мужика он не похож, он похож на святого.

— А мужики разве святыми не бывают? — спросил брат, очевидно, по привычке, желая втянуть меня в спор.

Как бы не слыша нашего спора, бабушка продолжала: