Николай Оганесов - Непохожий двойник

• Название: Непохожий двойник
• Автор: Николай Оганесов
• Издательство: Издательство «Правда»
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 1982

Детективная повесть Н. Оганесова «Непохожий двойник» впервые увидела свет в 1982 году в журнале «Смена». Четыре года спустя в издательстве «Молодая гвардия» под названием «Двое из прошлого» был опубликован переработанный и дополненный вариант повести.

...Девятнадцатого января в одноэтажном флигеле на улице Первомайской был обнаружен труп: сторож районной овощебазы умер в результате отравления бытовым газом.

В тот день следователь Скаргин еще не подозревал, что смерть эта – логическое завершение событий военных лет, и что причины убийства прямо связаны с оккупацией города в сорок втором году…

---

Услышав звонок, Петряев бегло осмотрел себя в зеркало, поправил галстук, с которым не расставался, дабы чувствовать себя в форме, одернул гусарского покроя домашнюю куртку и поспешил к двери. Осмотрев посетителя с головы до ног, а заодно и его служебное удостоверение, Яков Александрович обрадовался, поскольку пришедший был следователем и разговор обещал быть профессиональным, а стало быть, и интересным. Он так и сказал полному, представительному мужчине, приглашая его войти, однако несколько приуныл, узнав о цели посещения: интересовавший следователя процесс над Дмитрием Волонтиром был давно – значит, предстояло вспоминать о прошлом, а не участвовать в настоящем...

– Знаете что, – задумчиво сказал он, сняв с гостя пальто и усадив его в кресло у особо пышного куста розалии. – Я пороюсь в бумагах, что-нибудь должно сохраниться. Только вы меня не торопите, хорошо?

Петряев имел привычку оставлять у себя различные заметки, записки, лишние экземпляры справок, копии документов – все, что месяцами собиралось в карманах, в портфеле, в ящиках письменного стола, и сейчас в специально отведенном отделении секретера у него скопился целый домашний архив.

– Минуточку, – говорил он, – минуточку терпения...

Дело Волонтира Яков Александрович вспомнил сравнительно легко, потому что в ходе того судебного заседания впервые и единственный раз за свою многолетнюю адвокатскую практику всерьез усомнился в гуманной миссии защитника, хотел оказаться на месте прокурора, общественного обвинителя, судебного секретаря – только не адвоката, ибо его собственная роль была во всех отношениях незавидной. Но он сделал все возможное, чтобы выполнить свой профессиональный долг. Добросовестно следил за ходом заседания, активно задавал вопросы, ходатайствовал о приобщении к делу справок о состоянии здоровья подзащитного...

Здесь же к обвинительному заключению канцелярской скрепкой приколоты тезисы его речи на суде, куцый перечень смягчающих вину обстоятельств: «слепой исполнитель», «обработка в спецшколе СД», «трудовая деятельность после войны», «преклонный возраст». В глубине души желая максимальной меры наказания убийце, всем существом понимая справедливость такой меры, внешне он оставался бесстрастным, держал себя в руках и даже добился исключения, как недоказанного, одного из эпизодов обвинения. Скромная адвокатская победа. Сохранилась заметка, сделанная его рукой на полях обвинительного заключения. Ну да, вот она: «Присвоением и спекуляцией имущества казненных В. не занимался». Выступая в прениях, прокурор спорил с ним, доказывал обратное, но трибунал посчитал доводы защиты более убедительными, и пусть это не отразилось на резолютивной части приговора, зато его совесть была чиста: присвоение имущества расстрелянных его подзащитным из обвинения исключили...

Уловив, что этот эпизод особенно интересует гостя, Петряев рассказал подробности: подзащитный, признавая вину по целому ряду пунктов, почему-то настойчиво отрицал присвоение имущества казненных за городом людей. Думаете, он преувеличивал значение этого факта, питал надежду на смягчение приговора? Ничего подобного. Волонтир прекрасно сознавал, что ему грозит смертная казнь, и в беседах с Яковом Александровичем, своим адвокатом, часто и с каким-то мазохистским спокойствием говорил, что ждет расстрела как избавления, как заслуженной кары. Нет, причина скорее в другом: атмосфера зала, в котором шел суд, как он признавался Петряеву, действовала на него убийственней даже, чем предстоящий приговор. Клуб машиностроительного завода был переполнен до отказа, и реакция присутствующих на свидетельские показания, на просмотр кинохроники тех лет привела к тому, что Волонтир стал буквально прятаться за барьером, отгораживающим скамью подсудимых, чтобы не видеть лиц сидящих в зале людей. Он нехотя, с большими оговорками признавался в том, что забрасывал гранатами заключенных в следственной тюрьме, что участвовал в облавах, что стрелял из карабина в безоружных женщин и детей у рва, но упорно продолжал отрицать присвоение имущества убитых – факт пусть и не из самых ужасных и отвратительных по этому делу, но в моральном аспекте значительный.

– Вы спросите, как это совместить с чувством обреченности, которым бравировал мой подзащитный? Отвечу. Одно дело – приватно говорить со своим адвокатом, и совсем другое – в присутствии тысячи людей признаться в грабеже убитых. К тому же из вполне понятных соображений Волонтир сознавался лишь в тех эпизодах, которые были полностью доказаны в ходе предварительного следствия. Обвинение же в спекуляции награбленным имуществом держалось, по существу, на показаниях одного свидетеля.

– Им был младший брат Волонтира, – уточнил следователь.

– Совершенно верно. Он значится в списке свидетелей – Волонтир Георгий Васильевич.

– Он-то нас и интересует больше всего. Вы не помните, как вел себя на суде брат подсудимого?

– Как же, как же, ведь эпизод с грабежом я просил исключить как недоказанный, поэтому особенно внимательно слушал этого свидетеля. И, представьте, он изменил показания. Возможно, сознательно, возможно, и нет – не берусь утверждать. В сорок втором он был совсем мальчишкой, мог что-то напутать, забыть. Нужно отметить, что мой подзащитный был настроен по отношению к нему агрессивно, обмолвился как-то: «Братишку бы сюда, на скамейку, для компании». Но его можно понять: на предварительном следствии младший брат говорил о спекуляции золотыми вещами, о немецких офицерах, которые посещали брата, то есть, фигурально выражаясь, «подвел» брата...

Яков Александрович припоминает, как во время одного из перерывов он перекинулся парой слов с Волонтиром-младшим, но вот о чем – выпало вчистую. Обидно, конечно, да что поделаешь...

Может быть, следователя интересует послевоенная судьба Дмитрия Волонтира? Или как его нашли через столько лет после войны? Он долго скрывался под чужим именем, жил где-то за Уралом, работал в леспромхозе на валке леса...

– Вы случайно не знаете, – вернулся следователь к интересовавшей его теме, – где проживали братья Волонтиры во время оккупации города?

Яков Александрович развел руками:

– Мой подзащитный имел квартиру в доме, где находилась казарма для солдат из зондеркоманды, а вот где помещалась казарма, сказать затрудняюсь. Вроде бы рядом со зданием следственной тюрьмы, потому что, по рассказам очевидцев, в декабре сорок второго целый взвод полицаев в считанные минуты прибыл на усмирение поднявшегося в тюрьме восстания. Но, как ни обидно, где находилась следственная тюрьма, я тоже не знаю... Есть памятник жертвам, есть мемориал, есть Вечный огонь – туда мы все знаем дорогу, потому что это действительно вечно, а вот спросите, где находилось гестапо, где комендатура, – мало кто скажет...

– Пока жив хоть один из подобных вашему подзащитному, боюсь, придется вспоминать и казармы, – заметил следователь. – Скажите, Яков Александрович, во время процесса или после него Георгий Волонтир не проявлял интереса к судьбе брата?

– Никакого... Он, как родственник, имел право ходатайствовать о свидании, но я не... припомню, чтобы кто-то обращался в трибунал с подобной просьбой...

Петряев с сожалением смотрел, как его гость поднимается с кресла, но делать было нечего, и он пошел открывать дверь.

ТАМАРА КРАСИЛЬНИКОВА

Тамара сидела в центре комнаты на перетянутом ремнями чемодане. «Вот и все, – подумала она. – Уезжаем». Опершись локтями о колени, она опустила подбородок в ладони и обвела взглядом комнату. «Странно. Здесь родилась, здесь жила с Игорем, сюда привезли из роддома Наташку. И вот переезжаем. И совсем не грустно. И жалеть как будто не о чем. Странно...»

Через дверь в спальню была видна гора сумок и тюков с посудой, свернутый и перевязанный бельевой веревкой матрац. На обтянутом серой мешковиной холодильнике стоял забытый в предотъездной суете будильник. Тамара хотела встать, чтобы сунуть его в какой-нибудь узел, но передумала, махнула рукой – успеется, да и за временем следить легче. Отец просил выйти через полчаса, встретить грузчиков с машиной. А зачем они? Сами бы справились: грузить-то, считай, нечего...

Мебель решили не брать, только самое необходимое. Собственно, решил отец – Тамара не вмешивалась, только молча помогала складывать вещи и безучастно кивала, глядя, как он ходит по комнате и нарочито бодрым тоном, вроде бы обращаясь к внучке, говорит о мебельном гарнитуре, выставленном в витрине магазина неподалеку от их новой квартиры: там и кресла, и полированный шифоньер, и и диван-кровать с тумбочкой для белья, и письменный стол для Наташки.

– Сделаю вам подарок на новоселье, – говорил он, остановившись перед сидевшей за столом внучкой, а сам украдкой бросал взгляды на дочь. – Чего рухлядь тащить с собой? Она свое отслужила. Правильно я говорю, Наталья? Будешь ты свой кабинет со столом иметь. Все новое будет: мебель, квартира, жизнь новая! Разве плохо?!