Вальтер Беньямин - Московский дневник

• Название: Московский дневник
• Автор: Вальтер Беньямин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91103-126-8

Вальтер Беньямин (1892–1940) – фигура примечательная даже для необычайного разнообразия немецкой интеллектуальной культуры XX века. Начав с исследований, посвященных немецкому романтизму, Гёте и театру эпохи барокко, он занялся затем поисками закономерностей развития культуры, стремясь идти от конкретных, осязаемых явлений человеческой жизни, нередко совершенно простых и обыденных. Комедии Чаплина, детские книги, бульварные газеты, старые фотографии или парижские пассажи – все становилось у него поводом для размышлений о том, как устроена культура. Его исследования о литературе – о Бодлере, Кафке, Прусте, Лескове – оказывались неизмеримо шире традиционного литературоведения. Беспокойная натура привела Вальтера Беньямина зимой 1926–1927 года в Москву, встреча с которой сыграла важную роль в его судьбе.

---

Василий Живаго. Сцена из хореографической композиции «Пан». 1928 г.

Потом после долгого ожидания все же появился самовар – сперва, сколько мы ни просили дать нам его, нам отвечали, будто все самовары в одной комнате, а хозяин ушел – когда его пение впервые наполнило для меня русскую комнату и я мог видеть вблизи лицо Аси, лежавшей напротив, впервые за многие годы у елки в горшке, в сочельник ко мне пришло ощущение защищенности и покоя. Мы говорили о месте, которое должна была получить Ася, потом речь зашла о моей книге о трагедии, и я прочитал предисловие, направленное против Франкфуртского университета65. Может быть, следует обдумать сказанное Асей: по ее мнению, мне все же следовало бы совсем просто написать: отклонено университетом Франкфурта-на-Майне. В этот вечер мы были очень близки. Ася очень смеялась над некоторыми вещами, которые я ей говорил. Другие, как, например, идея одной статьи: немецкая философия как инструмент немецкой внутренней политики, вызывали ее горячее одобрение. Она никак не могла решиться уйти, ей было покойно, и она была усталой. В конце концов не было и одиннадцати, когда она ушла. Я сразу же лег в постель, потому что вечер для меня закончился, хоть и был коротким. Я понял, что нам не дано одиночество, если человек, которого мы любим, одинок в другом месте, где он для нас недостижим. Так что чувство одиночества, похоже, явление рефлексивное, поражающее нас только тогда, когда до нас доходит отражение знакомых нам людей, более же всего тех, кого мы любим, когда они развлекаются без нас в обществе.

И вообще, одинокий сам по себе, в жизни, ощущает свое одиночество лишь в мысли о – пусть неизвестной – женщине или каком-либо человеке, которые не одиноки и в чьем обществе он тоже не был бы одинок.

25 декабря.

Я смирился и решил обходиться теми крохами русского языка, которые я могу пролепетать, и язык пока больше не учить, потому что время здесь мне гораздо нужнее для другого: для перевода и для статьи. Если я еще приеду в Россию, то, разумеется, необходимо будет заранее овладеть в какой-то степени языком. Но поскольку у меня на будущее нет никакого плана активных действий, мне это не кажется совершенно необходимым: другие условия, еще более неблагоприятные, чем те, в которых я нахожусь, могут оказаться для меня слишком тяжелыми. По крайней мере, вторая поездка в Россию должна быть основательно подкреплена в финансовом и литературном отношении. Незнание русского языка не было для меня до сих пор столь большой помехой и мучением, как в первый день Рождества. Мы были за столом у соседки Аси – я дал деньги, чтобы купить гуся, и из-за этого несколько дней назад между Асей и мной произошла ссора. И вот этот гусь, разложенный по порциям на тарелки, на столе. Он был жестким, плохо проваренным. Ели за письменным столом, за которым собралось человек шесть-восемь. Говорили только по-русски. Хороша была холодная закуска, рыба по-еврейски, и суп тоже. После еды я пошел в соседнюю комнату и заснул. После того я какое-то время еще лежал, проснувшись, в большой печали, на софе, и мне вспомнилось, уже не в первый раз, как я, будучи студентом, отправился из Мюнхена в Зеесхаупт66. Потом, конечно, Райх или Ася пытались перевести мне что-нибудь из разговора, но из-за этого ситуация становилась вдвойне напряженной. Какое-то время говорили о том, что в военной академии профессором стал генерал, который в прошлом был белогвардейцем и приказывал повесить каждого попавшего в плен красноармейца. Спорили о том, как к этому относиться. Наиболее ортодоксально и очень фанатично вела себя при этом молодая болгарка. Наконец мы ушли, Райх с болгаркой впереди, Ася со мной сзади. Я был совершенно изможден. В этот день трамваи не ходили. И поскольку мы, Райх и я, не могли поехать на автобусе, нам не оставалось ничего другого, как пройти дальний путь до второго МХАТа пешком. Райх хотел посмотреть там «Орестею», чтобы пополнить свои материалы для «Контрреволюции на сцене». Нам дали места в середине второго ряда. Запах духов охватил меня уже при входе в зал. Я не видел ни единого коммуниста в синей блузе, зато там было несколько типов, вполне подходящих для альбома Георга Гроса. Постановка была вполне в стиле замшелого придворного театра. Режиссер был лишен не только всяких профессиональных навыков, но и запаса самых примитивных сведений, без которых нечего браться за трагедию Эсхила. Похоже, его фантазия исчерпывается запыленными салонными атрибутами греческой культуры. Почти беспрерывно звучала музыка, в том числе много Вагнера: «Тристан», «Заклинание огня».

26 декабря.

Похоже, пребывание Аси в санатории приближается к концу.

В последние дни отдых на свежем воздухе улучшил ее состояние. У нее хорошее настроение, когда она лежит в спальном мешке и слышит, как в небе кричат вороны. Ей кажется, что птицы по-настоящему организованы, и вожак дает им точные указания относительно того, что им следует делать; определенные крики, следующие после паузы, – это, как она полагает, приказы, которые выполняются всеми. В последние дни я почти не говорил с Асей наедине, но в тех нескольких словах, которыми мы обменялись, я так ясно ощущаю ее близость ко мне, что я очень спокоен и чувствую себя хорошо. Едва ли что-нибудь действует на меня целительнее и с такой силой, как те касающиеся мелочей вопросы, которые она задает мне относительно моих дел. Конечно же, она делает это не часто. Но в этот день, например, она осведомилась за столом, посреди еды, когда обычно говорили по-русски, какую почту я получил накануне. До еды играли в домино на три команды. Но после еды было гораздо лучше, чем накануне. Пели переделанные на коммунистический лад еврейские песни (как я предполагаю, речь не шла о пародиях). За исключением Аси, все в комнате были, судя по всему, евреями. Среди нас был и профсоюзный секретарь из Владивостока, приехавший в Москву на седьмую профсоюзную конференцию. Так что за столом собралась целая коллекция евреев от Берлина до Владивостока. Асю мы доставили домой пораньше. После этого я пригласил Райха, перед тем как отправиться домой, на чашку кофе. И тот начал: чем больше он наблюдает, тем больше видит, что дети – тяжелая обуза.

В гостях был маленький мальчик, впрочем чрезвычайно воспитанный, который, однако, в конце концов, когда все играли в домино и ожидание еды длилось более двух часов, начал плакать. В действительности же Райх, конечно, имел в виду Дагу. Он говорил о хронических приступах страха у Аси, чаще всего связанных с Дагой, и снова прошелся по всей истории, как она оказалась в Москве. Я уже не раз восхищался его большим терпением в отношении нее. И в этот раз не было раздражения, ожесточения, лишь напряжение, разрядившееся в разговоре со мной. Он жаловался, что у Аси пропал «эгоизм» как раз в тот момент, когда ей только и нужно предоставить все естественному ходу вещей. Беспокойство о том, где она окажется дальше, мысль о возможном переезде мучила ее чрезвычайно. Что ей нужно, так это пара недель спокойной и уютной буржуазной жизни, какой в Москве ей не может обеспечить и Райх.

Я же ее беспокойства еще не заметил. Моя очередь была лишь на следующий день.

27 декабря.

Асина палата в санатории. Мы там почти ежедневно с четырех до семи. Обычно около пяти в соседней палате какая-то пациентка принимается играть на цитре, это продолжается час или полчаса. Она ни разу не продвинулась дальше печальных аккордов. Музыка звучит в этих голых стенах очень плохо. Но Асю, похоже, монотонное бренчание не слишком раздражает. Когда мы приходим, она обычно лежит на постели. Напротив на столике молоко, хлеб и тарелка с сахаром и яйцами, которые она обычно отдает Райху. В этот день она дала ему одно и для меня и написала на нем «Беньямин». Поверх платья на Асе серый шерстяной санаторный халат. В предоставленной ей более комфортабельной части палаты есть два стула и глубокое кресло, в котором я обычно сижу, а также ночной столик с журналами, книгами, рекламой, маленькой разноцветной вазочкой, которая очевидно принадлежит ей, Cold Cream, который я привез ей из Берлина, зеркалом, которое я ей как-то подарил, и долго там же лежала обложка «Улицы с односторонним движением», которую Саша Стоун сделал для меня. Ася часто занимается блузкой, которую хочет пошить, вытягивает нитки из материи. – Источники света на московских улицах. Это: снег, отражающий освещение так сильно, что почти все улицы светлы, сильные карбидные лампы торговых палаток и фары автомобилей, выбрасывающие сноп света на сотни метров вперед по улицам. В других метрополиях эти фары запрещены: здесь же трудно представить себе что-либо более вызывающее, чем это нахальное выделение тех немногих машин, что находятся в распоряжении нескольких нэпманов (конечно же и представителей власти) для преодоления всеобщих трудностей передвижения. – В этот день было мало достойного описания. С утра работал дома. После обеда играл в шахматы с Райхом, потерпел поражение в двух партиях. Ася была в этот день в сквернейшем настроении, яснее, чем когда-либо, проявилась злобная едкость, благодаря которой ее игра в роли Гедды Габлер67 должна быть убедительной. Она не терпела ни малейшего вопроса о ее состоянии. В конце концов единственным выходом было оставить ее одну. Но наша – моя и Райха – надежда, что она присоединится к нашей игре в домино, не оправдалась. Напрасно мы оборачивались всякий раз, когда кто-нибудь входил в комнату отдыха. После партии мы пошли обратно в ее комнату, но я вскоре опять удалился с книгой в комнату отдыха, чтобы вновь появиться лишь без малого в семь. Ася распрощалась со мной очень недружелюбно, но потом она передала мне через Райха яйцо, на котором она написала «Беньямин». Прошло немного времени, как мы оказались в моем номере, когда вошла она.