Вальтер Беньямин - Московский дневник

• Название: Московский дневник
• Автор: Вальтер Беньямин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91103-126-8

Вальтер Беньямин (1892–1940) – фигура примечательная даже для необычайного разнообразия немецкой интеллектуальной культуры XX века. Начав с исследований, посвященных немецкому романтизму, Гёте и театру эпохи барокко, он занялся затем поисками закономерностей развития культуры, стремясь идти от конкретных, осязаемых явлений человеческой жизни, нередко совершенно простых и обыденных. Комедии Чаплина, детские книги, бульварные газеты, старые фотографии или парижские пассажи – все становилось у него поводом для размышлений о том, как устроена культура. Его исследования о литературе – о Бодлере, Кафке, Прусте, Лескове – оказывались неизмеримо шире традиционного литературоведения. Беспокойная натура привела Вальтера Беньямина зимой 1926–1927 года в Москву, встреча с которой сыграла важную роль в его судьбе.

---

Те несколько дней, которые отделяют нас от него, для русского сознания – долгий срок. Деятельность Ленина настолько ускорила ход событий в его эру, что его личность быстро стала историей, его образ стал видеться отдаленным. Однако в историческом восприятии – в этом его отличие от пространственного – удаление означает не уменьшение, а увеличение. Сейчас действуют другие приказы, чем во времена Ленина, хотя лозунги остались те же. Каждому коммунисту разъясняют, что революционная работа настоящего времени – не борьба, не гражданская война, а строительство каналов, электрификация и индустриализация. Революционная сущность настоящей техники проявляется все более очевидно. Как и все, происходит это (с полным основанием) именем Ленина. Это имя становится все более значительным. Показательно, что в трезвом и скупом на прогнозы отчете английской профсоюзной делегации сочли необходимым упомянуть, что, «когда память Ленина обретет свое место в истории, этот великий русский революционный реформатор может быть даже объявлен святым». Уже сегодня его культ простирается безгранично, далеко. Есть магазин, торгующий его изображениями как особым товаром во всех размерах, позах и материалах. Его бюст стоит в ленинских уголках, его бронзовые статуи или рельефы есть в крупных клубах, портреты в натуральную величину – в конторах, небольшие фотографии – на кухнях, в прачечных, в кладовых. Его изображение есть в вестибюле Оружейной палаты в Кремле, подобно тому как на прежде безбожном месте обращенные язычники устанавливают крест. Постепенно вырабатываются канонические черты этого изображения. Широко известное изображение Ленина-оратора – наиболее частое. Но все же еще более эмоциональным и близким оказывается, пожалуй, другое: Ленин за столом, склонившись над «Правдой». Такое пристальное внимание к эфемерному газетному листу проявляет диалектический заряд его сущности: взгляд безусловно обращен в будущее, но сердце его неустанно заботится о том, что происходит в настоящий момент.

Русские игрушки[7]

Изначальные истоки игрушек всех народов заключены в домашнем производстве. Примитивный набор образов народных низов, крестьян и ремесленников, как раз и образует надежную основу развития детской игрушки вплоть до современности. И в этом нет ничего удивительного. Ведь игрушка воплощает для ребенка дух творения, весь процесс производства, а не только его результат, и совершенно естественно, что он понимает произведение примитивного изготовления гораздо лучше, чем изделия сложной индустриальной технологии. Между прочим, поэтому современная тенденция изготовления «примитивных» детских игрушек не лишена рационального зерна. Беда только в том, что наши деятели прикладного искусства слишком часто забывают, что примитивными для ребенка являются не конструктивные, схематические формы, а все устройство его куклы или его собачки, в той мере, в какой он может представить себе, как они сделаны. Именно это хочется ему узнать, именно благодаря этому и возникает у него живая связь со своими вещами. Раз это в игрушках – главное, то можно с полным правом утверждать, что из всех европейских народов только немцы и русские обладают подлинным талантом создания игрушек.

С давних пор известны, и не только в Германии – немецкая индустрия игрушек наиболее интернационализована, – крошечные кукольные и животные миры, крестьянские комнаты в спичечном коробке, Ноев ковчег и овчарни, которые производят в деревнях Тюрингии и Рудных гор, а также в окрестностях Нюрнберга. Что же касается русской игрушки, то она в общем-то неизвестна. Ее производство мало затронуто индустриализацией, и за пределами России едва ли известно что-либо кроме стереотипной «бабы», разукрашенной деревянной конусообразной фигуры, изображающей крестьянку.

В действительности же русская игрушка – самая богатая, самая разнообразная. 150 миллионов, населяющих страну, делятся на сотни народностей, и все эти народы обладают в большей или меньшей степени примитивным, в большей или меньшей степени изощренным искусством. Следовательно, существуют игрушки в сотнях вариантов образного языка, из самого различного материала. Дерево, глина, кость, ткань, бумага, папье-маше используются в чистом виде или в сочетании друг с другом. Дерево при этом – самый важный материал. Почти повсюду в этой стране больших лесов достигли несравненного мастерства в его обработке: резьбе, раскрашивании, лакировке. От простых петрушек из белой и мягкой ивовой древесины, от натуралистичных фигурок коров, свиней, овец до искусно расписанных сверкающими красками лакированных шкатулок, на которых изображены крестьянин на тройке, селяне у самовара, жницы и лесорубы за работой, и вплоть до огромных скульптурных изображений древних сказаний и легенд, деревянные игрушки заполняют магазин за магазином на самых престижных улицах Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова, Одессы. Самая большая коллекция собрана в московском Музее игрушки. Три шкафа в музее заполнены глиняными игрушками из Северной России. Крестьянская, грубоватая внешность этих кукол из Вятской губернии находится в определенном контрасте с их чрезвычайно хрупкой субстанцией. Но они успешно проделали дальний путь. И хорошо, что они нашли в московском музее надежное убежище. Ибо кто знает, сколько еще сможет противостоять этот реликт народного искусства победному наступлению техники в сегодняшней России. Говорят, что спрос на эти изделия, по крайней мере в городах, уже сходит на нет. Но там, на севере, у себя на родине, они еще живут, в крестьянской избе свободными от работы вечерами их по-прежнему лепят, раскрашивают яркими красками и обжигают.

Как выглядит театральный успех в России[8]

Театральная критика, являющаяся в Европе инструментом влияния на публику, представляет собой в России средство ее организации. Мне довелось побеседовать в Москве об этой функции театральной критики с человеком, в этих делах компетентным. Скорее, это была не беседа, а обмен точной информацией. Во всяком случае, для меня была важна не дополнительная экзотическая краска в картине духовной жизни Москвы, а как можно более точное понимание того, как создается театральный успех в России. Никто не знает этого лучше, чем мой собеседник, Билль-Белоцерковский, автор «Шторма». Эта пьеса была не только крупнейшим театральным успехом в истории русского советского театра, но и первым успехом, выпавшим на долю чисто политической драмы. Впрочем, кое-что объединяло его со многими успешными постановками в Западной Европе: специалисты были непоколебимо уверены в провале. Я сам видел пьесу Белоцерковского несколько лет назад в Москве. «Шторм» – ряд сцен, показывающих революцию в провинции. Как же была использована энергия, рождаемая каждой успешной постановкой и часто растворяющаяся у нас в тяге к развлечению? То, что она нашла применение, доказывается результатом. В «Шторме» положено начало новому русскому натурализму, – натурализму, отражающему, если можно так сказать, не столько среду или психологию, сколько политическую ситуацию. Сразу же скажем: участие профессиональной критики во всем этом было ничтожным.

В России нет авторитетных критиков, по крайней мере театральных. Это не случайно. Почему это так, скоро стало ясно. Пожалуй, нигде в литературной деятельности политический накал не проявляется с такой откровенностью, как в театре.

Его выразителем является публика. В такой и без того политизированной стране, как Россия, единичному человеку нечего и пытаться управлять этой энергией только потому, что он рецензент. Поэтому и случается, что время от времени, в какой-либо из важных поворотных моментов, слово берут непосредственно крупные теоретики, например, Бухарин высказывается в «Правде» по поводу мейерхольдовской инсценировки; такое выступление оказывает воздействие. Но журналисты, пишущие о театре, практически никакого влияния не оказывают. Место критики заступает выражение – поначалу спонтанного и бессловесного – приговора масс. После завершения первой постановки театр еще час-два остается открытым, тут же происходят дебаты об увиденном. Это не премьерная сенсация. Стремление зафиксировать впечатление, прояснить его, оживить приняло организованную форму и нашло выражение в опросах, проводимых каждый вечер после важнейших постановок. Вопросы анкет, на которые отвечают зрители, различны в зависимости от театра и постановки и образуют широкий спектр от простейших: «Как вам понравилась пьеса?» до более тонких: «Как бы вы закончили пьесу?» Не говоря уже о вопросах, в которых затрагиваются идеологически-эстетические моменты, предлагается оценить игру актеров и работу режиссера. Подписывать анкеты не обязательно, но требуется указать, к какому классу причисляет себя отвечающий. Выдержки из таких анкет публикуются различными театрами. Но и здесь мы не имеем дела с окончательным отражением общественной критики. Такую критику представляют, судя по всему, сообщения рабочих корреспондентов, рабкоров, высказывающихся в ежедневных газетах, в профсоюзных и фабричных изданиях от имени фабричных ячеек. Таких корреспондентов в Москве сейчас 1200. Их позиция может оказаться решающей, но, в свою очередь, только потому, что они доступны общественному контролю. Рабкоры устраивают в кругу, на который они оказывают непосредственное влияние, дискуссии – так называемые «судилища» над пьесами, – на которые приглашаются люди из театра, прежде всего драматург. Здесь у него есть возможность пояснить свой замысел непосредственно перед рабочей публикой, чтобы получить от нее заряд новых идей. Влияние рабкоров, их агитация за или против пьесы стали в конце концов так значимы, что некоторые театры уже предпочли сначала удостовериться в их поддержке, прежде чем приступать к репетициям. Конечно, их вето не является окончательным, но театры по большей части стараются найти компромисс и с самого начала учесть их критику.