Юрий Скоп - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Юрий Скоп
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00526-6

В книгу «Избранное» лауреата Государственной премии РСФСР Юрия Скопа включены лучшие повести писателя — «Имя… Отчество… Бич», «Волчья дробь. Гаденыш», «Роман со стрельбой» и «Со стороны». Книга раздумий «Открытки с тропы» представлена несколькими новеллами. Это размышления о человеческих судьбах, о сложностях творческой личности, собственной жизни и работе. Четыре новеллы этого раздела предваряют роман «Факты минувшего дня», поднимающий нравственные проблемы нашего общества.

---

— …а повторяемость движет нас в мысленных странствиях во времени. Благодаря ей мы способны приближать к себе или отдалять от себя то, что уже было когда-то… Греческие философы, например, вообще углядывали в оптимизме повторения… или возвращения жизни… одну из форм вечности… Да-а… Это так. Ведь все уже было… Понимаешь?.. Но все еще будет!.. Любовь и нелюбовь, рассветы и закаты… Судьбы повторяются, Зина, и люди походят друг на друга. Вот как ты на меня, например.

— Я? На вас? — удивилась Зинка. — Ну что вы!.. — после того, что она только что услышала от Ксении Павловны, в ней опять исчезла уверенность. — Вы такая… нарепертованная.

— Какая, какая? — придвинулась к Зинке Ксения. — Повтори, пожалуйста.

— Нарепертованная… А что? У нас так говорят… — завиноватилась Зинка. — Девчонки.

Ксения засмеялась:

— Не слышала… А это ничего. Метко. Завидую я тебе, Зина! Ты этого не поймешь, а я действительно завидую тебе. И твоей не…на…ре…пер…тованности, — наконец-то с трудом, сквозь смех выговорила Ксения.

— Да ну вас! — махнула рукой Зинка. — Врете вы все! Ни в жись не поверю…

— И правильно сделаешь, между прочим, — нервно отозвалась Ксения. — Живи сама по себе и не верь никому. Я ведь такой же, как ты, была уже, Зиночка… Была! Да сплыла… Вот и завидую тебе сейчас. Только не тому, о чем ты подумала. Нет… Потому что, конечно, такой вот, как ты, я уже никогда не стану. И дело тут вовсе не в возрасте… Я завидую сейчас твоему не растраченному еще умению слушать других. Понимаешь? Там, где черт носит меня, так не умеют. Там слушают в основном себя. Каждый — самого себя… Это страшно, Зинуля… И наивность там ох не в чести… Понимаешь, то что я хочу и могу сделать, — я знаю. Знаю… Но вот как же сделать то, что я хочу и могу сделать, не знаю… — Ксения распалилась. Она говорила, не замечая того, что то, что она говорила сейчас, она уже говорила кому-то. Тема собственной нереализованности, оскорбляющей самое существо Ксении Павловны, давно уже стала навязчивой для нее, и, возвращая себя на привычно обкатанный круг размышлений, она, как молитвой, просила кого-то услышать и понять ее. — Оттого-то и идет все куда-то… Мимо, мимо. И пусто вот тут, — Ксения показала на сердце. — Пусто!.. Есть такой старинный-старинный миф. Ну легенда такая, греческая, понимаешь?

— Ага, — кивнула Зинка.

— А в ней рассказывается о том, как одна нимфа по имени Эхо была наказана супругой Зевса… Ее Герой звали… За болтливость Гера лишила ее членораздельной речи, оставив ей лишь способность повторять окончания чужих слов. Представляешь?..

— Да, да… — проглотила комок Зинка. — И что?

— Она умерла. Она очень любила одного красивого и гордого юношу… Нарцисса. Любила безответно, как ты…

— И как вы?

— Я не в счет, — откинула волосы Ксения. — И остался после нее один только голос… Эхо.

— Здорово… — шепнула почему-то Зинка.

— Еще бы!.. Кто бы меня наказал за язык мой… Надо бы! Нагородила тебе тут с три короба. Разошлась, понимаешь… А ты меня, поди, слушаешь и думаешь, — ишь, с жиру бесится бабенка… Ведь подумала, наверное, так, а? Ты скажи, я не обижусь. У меня на это давно иммунитет. Подумала?

— Сперва было дело, — открыто сказала Зинка.

— А потом? — усмехнулась Ксения.

— А потом мне вас жалко стало. Только я не знаю, чем смогла бы помочь вам… Честное слово. У вас же все есть.

— Что всё, Зина? — протянула к ней руки Ксения.

— Ну… все. Я не знаю…

— Вот то-то и оно… всё, Зина, это как раз — ничего. Всё — это ерунда! Ты скажи мне, пожалуйста, в чем вот я виновата, если даже имею всё? Ты думаешь, я одна вот такая на белом свете? Сорвалась с цепи и с жиру бесится… Нет, милая… А почему? Почему мы никому не нужны? Ведь я же не про постель сейчас… Ведь мне же и изменять ему неохота!..

— Я Григорию тоже еще не изменяла. А пристают… За день-то сколько их, кобелей, воды у меня напьется? Тьма. И каждый норовит… Скадрить по-ихнему.

— Я это помню… — улыбнулась Ксения.

— Что?

— Да нет… Так… — Ксения и сейчас не захотела рассказывать Зинке о том, как когда-то, еще на Вогдоре, работала она тоже в рудничной сатураторной. И тоже с водички все началось. С газированной… — Зин… — ласково обратилась Ксения, — а ты знаешь, чего бы тебе хотелось от жизни, а?

— Знаю, — сказала Зинка. — Мне много чего надо… Квартиру бы получить. Я бы маму из деревни привезла. Она у меня старенькая…

— А еще?

— Чтобы Гриша ко мне вернулся. Хоть какой!.. С глазами бы, конечно, еще лучше.

— Та-ак…

— И чтобы я в институт попала. В текстильный.

— Почему в текстильный? — удивилась Ксения.

— Нравится. Мне иногда такие матерьялы снятся… Конец света! В промтоварном таких нет. Чаю хотите?

— Поставь.

— А вы шить умеете? — спросила Зинка уже из-за занавески.

— Немного.

— Тогда я вам сейчас одну вещь покажу. Сама сшила… — Зинка нырнула под койку. Выдвинула чемодан. — Отвернитесь. Так… Вот. Еще маленько. Волосы щас подберу только… Смотрите.

Ксения с улыбкой повернулась. Перед ней, в облегающем, до самого пола, платье, стояла враз похорошевшая, какая-то совсем другая Зинка…

— Неужели сама?! — воскликнула Ксения.

— Ну, конечно…

— Прекрасно!

— Только я его никому не показывала. Засмеют?..

— Да ты что! Тебя в нем хоть сейчас на любой прием.

— У нас-то? — Зинка расхохоталась. — Куда там! Это мечта, и все. Правда, нравится?

— Правда.

— Хотите, я вам тоже такое пошью?

— Очень хочу.

— Тогда вы только матерьял другой… Подороже, ладно?

Дверь в комнату распахнулась, и занавеску от этого вздуло парусом. Влетела какая-то девчонка. Увидела такую неожиданную Зинку, ахнула… Потом зыркнула на Ксению Павловну.

— Ну чего тебе, Валька? — спросила Зинка.

— Да так… У-у, ты даешь! Как эта… Брежитт Бардо! Колоссально! Где достала, а? — Она еще разок оглядела Ксению. — Здрасьте. Я на минуточку… Там Гамлет с главным инженером приехал. С Кряквиным… Оба с фонарями! Подрались сейчас в кино, говорят. В Серегиной комнате они… Про тебя, Зинка, сейчас говорили. Ей-богу… Про тебя и Гришку. Извините… Я побегу. Туда. Кряквин спрашивал, почему ты к Гришке в больницу не ходишь. Поняла? Во мужик! Пока!.. — Валентина выпорхнула из комнаты.

Закипел чайник.

Не так уж и часто в последние годы приходилось бывать Алексею Егоровичу в рабочих общежитиях. А живать-то — тем более… Вот и выцвели в памяти шумные комнаты с запахами пищи, курева, одежды, здорового пота. Не будил по ночам храп соседа. Подзабылись и песни тех лет, и скандалы. Кто-то другой теперь мерз у подъезда, поджидая девчонку, и, не дождавшись, лез, цепляясь за водосточную трубу, лишь бы увидеть ее там, в темной комнате…

Кряквин сидел у Сереги в гостях, среди множества незнакомых ему совсем парней и девчат, слушал их сбивчивые, грубовато открытые разговоры, легко перескакивающие с одного на другое, пил вино, которое Серега великодушно, так и светясь от своего великодушия, щедро нацеживал всем из настоящего кожаного бурдюка, и, отогревшись, как-то приятно расслабившись, — даже скинул парадный пиджак, — то и дело ловил себя на мысли, что вот ведь сколько времени отгорело с тех пор, как он сам приходил, чтобы жить, вот в такие же комнаты, а по сути-то… все так и осталось в них: и те же запахи, и те же разговоры, и тот же знакомый настрой беззастенчивого веселья и безудержного максимализма… Как когда-то по молодости, вокруг Кряквина сейчас походя и запросто давались оценки и характеристики комбинатовскому начальству, критиковалось все и вся… Кряквин слушал парней и девчат, изредка вмешиваясь в перебранки, но больше молчал, понимая, что им, молодым, куда важнее сейчас выговориться самим, ощущая при этом свою правоту и независимость…

Если что-то и отличало вот эту рабочую молодежь от той, к которой когда-то принадлежал Кряквин, так это куда более информированный диапазон их претензий. Эти неплохо копали по всей иерархической цепи комбинатовского управления, не зауживали беды свои и претензии до размеров собственных участков и цехов, а порой ковыряли по-главному, неожиданно для Алексея Егоровича выходя на глобальную суть. Их уже занимали вопросы и экономики, и техники, и самостоятельности в деле принятия тех или иных решений.

— За две-то недели опыту набраться? Да никогда! Спорю, хоть на чо, — говорил один. — А у нас? Проучится салага в курсовой сети две недели — ему пятый разряд…

— А пятый, по идее, и за три года не соберешь.

— Ну а я-то про что? Вот и ходит потом такой по ортам, жмется, как этот…

— Или вот опять же про мастеров, — встрял другой. — Ну на кой они… а? на горных участках? Заместо заложников, что ли? Вроде квитанций на двух ногах, да? Мы же и без них запросто. Болтаются по участкам, как цветки, и не пахнут… А деньги им, значит, плати. Вот он и дорожает, кубик руды.