Игорь Князький - Тиберий: третий Цезарь, второй Август…

• Название: Тиберий: третий Цезарь, второй Август…
• Автор: Игорь Князький
• Издательство: Алетейя
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91419-699-5

Монография доктора исторических наук профессора И.О.Князького посвящена жизни и деяниям римского императора Тиберия. Тиберий стал третьим по счету цезарем, получившим высшую власть, он — второй Август во главе Принципата и первый легитимный правитель Римской империи, законно унаследовавший императорскую власть.

Выдающийся полководец, успешный правитель империи и безжалостный тиран (в последние годы своего правления). Неудивительно, что в исторической науке уже не одно столетие ученые спорят как о личности самого императора, так и о значении его правления.

Опираясь на широкий круг источников и исследований, автор анализирует события долгой жизни Тиберия в контексте панорамы бурных исторических процессов того времени, охватывая период от гражданской войны в Римском государстве после гибели Гая Юлия Цезаря (42 г. до Р. X.) до смерти Тиберия в 37 г.

---

Нельзя не согласиться, что «тщательно спланированное появление Агриппины было настоящим театральным представлением».{386}

Тиберий повелел отдать Германику все должные почести, однако ни сам он, ни Ливия Августа на похороны не явились. Императору было известно настроение множества римлян — от самых низов и до высшей знати. Люди эти прямо винили принцепса и его мать в гибели Германика. И долго те, кто не разделял эту крайнюю точку зрения, были убеждены, что Тиберий обрадован смертью Германика. Важно было и первое, и второе, но вразумлять толпу, доверившуюся пусть и самым нелепым слухам, дело неблагодарное и безнадёжное. Потому и не показались Тиберий с Ливией в народе. Не было в этом ни лицемерия, ни боязни унизить своё величие, о чём пишет Тацит.{387} Было здравомыслие, вытекавшее из верной оценки происходящего. Не приняла участия в похоронах сына и мать его Антония. Скорее всего, ей помешало нездоровье, но многие увидели в этом злую волю Тиберия.

Похороны прошли при огромном стечении народа. Прах Германика был захоронен в гробнице Августа. Печальная церемония отнюдь не остановила в народе разговоры, для Тиберия не самые желанные: «Ничто, однако, так не задело Тиберия, как вспыхнувшая в толпе любовь к Агриппине: люди называли её украшением родины, единственной, в ком струится кровь Августа, непревзойдённым образцом древних нравов, и, обратившись к небу и богам, молили их сохранить в неприкосновенности её отпрысков и о том, чтобы они пережили их недоброжелателей».{388}

Молитва за детей Агриппины одновременно была направлена против Тиберия и Ливии Августы, поскольку именно в них видели главных недоброжелателей семьи Германика! Не могло не насторожить Тиберия и упоминание о прямом родстве с Августом и самой вдовы и, соответственно, её детей. Для дальнейших судеб высшей власти в империи это имело особое значение. Ведь пока жив был Германик, то его права на первоочередное наследование императорской власти были неоспоримы. Теперь же главным наследником и единственным оставался Друз, сын Тиберия. Более того, в эти скорбные для многих и многих римлян дни у Тиберия появился замечательный повод для великой радости: у его родного сына родилась двойня, двое сыновей. Один из близнецов получил имя Тиберия, подобно деду, другого стали именовать Германиком Младшим. Женою Друза была сестра Германика Ливия, обычно именуемая Ливилла или Ливия Ливилла. Император был откровенно счастлив рождением близнецов. Он высоко почитал Кастора и Поллукса, божественных близнецов Диоскуров, и в появлении сразу двух внуков увидел для себя самое доброе знамение.{389} Он немедленно поделился радостью с сенатом, подчеркнув, «что ни у кого из римлян такого сана не рождались до этого близнецы».{390} Сенат, поглощённый скорбью о Германике, радости своего принцепса разделить не сумел, чем привёл Тиберия в немалое огорчение. В народе же, обожавшем Агриппину, появление сразу двух сыновей у Друза вызвало опасение за дальнейшую судьбу потомства Германика. При жизни Германика ничто не омрачало дружбы двух сонаследников Тиберия. Сын родной и сын приёмный были замечательно дружны, посрамляя все интриги Палатинского двора. Теперь же, когда Друз остался единственным наследником, а рождение близнецов ещё более укрепляло его линию наследования, то и сама Агриппина, и её сторонники не могли не обеспокоиться судьбой трёх сыновей Германика. Ведь они, Цезари, кровные правнуки божественного Августа, тоже вправе были мечтать о высшей власти в империи. А то, что Агриппина решительно желала именно этого, сомнений ни у кого не вызывало. Прекрасно понимал это и сам Тиберий. Он не забыл, как она с маленьким Гаем Цезарем Калигулой на руках встречала на рейнском мосту возвращавшиеся легионы Авла Цецины, как в Египте принимала она почести, подобно Августе. Сомневаться во властных амбициях такой неординарной женщины не приходилось. Наконец, перед глазами Агриппины был живой пример Ливии, сумевшей привести своего сына к высшей власти в Риме. И этого Тиберий не мог не понимать. Сейчас, когда Друз стал единственным наследником, преимущественные права его потомства были очевидны. Но было и очевидно, что Агриппина с мечтой своей не расстанется, а прямым потомством божественного Августа пренебрегать не должно. Острейшая политическая борьба на Палатинском холме стала неизбежной. Но все повороты её зависели прежде всего от Тиберия, твёрдо и уверенно высшую власть в руках своих держащего.{391}

Траур по Германику завершился особым эдиктом Тиберия, напомнившим римскому народу, что пора обрести душевную твёрдость. В качестве замечательных исторических примеров он привёл божественного Юлия, потерявшего в своё время единственную дочь, и божественного Августа, похоронившего двух своих внуков. «Правители смертны — государство вечно» — этой неоспоримой сентенцией завершил Тиберий свой эдикт, напоминая римлянам, что близится замечательное празднество в честь Великой Матери, богини Кибелы или Реи. Как мы помним, славная представительница рода Клавдиев некогда сняла с мели на Тибрском броде корабль со святынями этой могущественной богини.{392}

В положенное время траур завершился. Рим вернулся к обычной жизни, Тиберий — к делам государственным. Друз, ныне единственный наследник отца, отправился к своим легионам в Иллирик. Но об обвинении Пизона в отравлении всенародного любимца его противники отнюдь не забыли. То, что бывший легат Сирии вполне благоразумно не торопился с возвращением в столицу, его враги преподносили как очевидное коварство, с целью уничтожить улики своего преступного деяния. Да тут ещё и та самая Мартина, в коей видели главную сообщницу-отравительницу, внезапно скончалась, едва ступив на италийскую землю в Брундизии. Признаков отравления, правда, не было обнаружено, но в убранных узлом её волосах действительно нашли припрятанный яд. Для кого он предназначался, и зачем имела его при себе предполагаемая сообщница Пизона и Планцины, выяснить не удалось. Было очевидно, что к смерти в Брундизии Пизон никакого отношения иметь не мог. Но слухи упорно называли его имя.

Здраво оценив сложившуюся ситуацию как крайне для себя неблагоприятную, Пизон разработал следующий план действий: своего сына Марка он отправил в Рим для объяснения с Тиберием, надеясь, что молодой человек с незапятнанной репутацией сможет смягчить сердце императора. Сам же он из провинции Ахайя (Греции) прибыл в Иллирик, где встретился с Друзом.

Тиберий, подчёркивая свою непредвзятость, радушно принял Марка Кальпурния Пизона и щедро одарил его. Так он обычно принимал сыновей знатных римских сенаторов.{393} Сам аристократ до мозга костей, Тиберий не мог не испытывать особых симпатий к представителям высшей знати. Естественно, если они были ещё и лояльны к его власти. Молодой Пизон самым старательным образом это и демонстрировал во спасение своего отца. Таким образом его миссия могла быть воспринята удачно завершившейся. Самому же Гнею Кальпурнию Пизону повезло много меньше. Друз уклонился от встречи с Пизоном наедине и в присутствии своего окружения высказался достаточно жёстко: «если обвинения против него справедливы, то никто не принёс ему столько горя, как он; впрочем, он, Друз, предпочёл бы, чтобы они оказались пустыми и лживыми и смерть Германика не привела к чьей-либо гибели».{394}

Возможно, Друз заранее получил от Тиберия инструкции относительно поведения в этом смутном и непредсказуемом по последствиям деле.{395}

Из Иллирика Пизон прибыл, наконец, в Италию. Направляясь в Рим по Фламиниевой дороге, он нагнал легата, который следовал из Паннонии сначала в столицу, а далее в Африку, где он, согласно приказу Тиберия, должен был усилить стоявшие там римские войска: война с Такфаринатом ещё не была завершена. Немедленно пошли разговоры, что Пизон не зря часто показывался идущим походным маршем войскам. Думается, это был очередной злонамеренный слух, ибо не мог Пизон даже замышлять вооружённого сопротивления Тиберию. Наоборот, он всем видом своим старался показать полнейшее своё спокойствие, уверенность в правоте и неизбежное торжество справедливости. Верная же памяти Германика толпа и многочисленные недоброжелатели Пизона в верхах римского общества, не исключая и сената римского народа, воспринимала спокойную уверенность в себе Пизона и Планцины как особо наглое поведение заведомых преступников.

Свой путь в столицу Пизон завершал по Тибру. Корабль его причалил в месте, крайне неудачном, если исходить из настроений множества римлян: причал находился близ мавзолея Августа, где совсем недавно был погребён прах Германика. К тому же был разгар дня, берег был заполнен множеством людей. Пизон, верный заранее обдуманному образу поведения, прошествовал вместе с Планциною, всем своим видом изображая весёлость. Пизона встречали его многочисленные клиенты, за Планциной следовала целая вереница женщин. Дом Пизона к встрече хозяев был празднично украшен, на пиршество в честь возвращения бывшего легата собрались многочисленные гости. А поскольку дом Пизона находился в самом центре Рима, близ форума, на возвышенном месте, то полюбоваться происходящим в нём могли тысячи римлян. Учитывая настроение этой массы народа, происшедшее только распалило ненависть к Пизону. Тиберий не мог не знать об этом, и в предстоящем разбирательстве общественное мнение играло роковую роль, в независимости от справедливости этого мнения.