Эден Лернер - Город на холме

• Название: Город на холме
• Автор: Эден Лернер
• Жанр: Русское современное
• Год: 2013
• ISBN: 978-965-7288-20-7

Город на холме, по которому назван роман Эден Лернер и в котором происходят его основные события – Хеврон.

Один из древнейших городов на земле. Город, в котором находятся могилы праотцев еврейского народа. И святыни народа, числящего свое происхождение от первенца Авраама, Ишмаэля.

Город, ставшего символом противостояния, городом крови и ненависти.

Но и городом вечной красоты, в котором сотни лет живут и соседствуют евреи и арабы, иудеи и мусульмане. Мирно, до тех пор, пока по чей то злой воле, подкрепленной политическими, экономическими и иными мотивами опять не льется кровь…

Но и среди соплеменников возникают непримиримые конфликты. Религиозные и светские, хасиды и реформисты, правые и левые… Как говорят, два еврея – это три партии. Но эти «партии» разделяют семьи, врагами становятся самые близкие люди…

В этом городе герои книги, наши современники, живут, любят, сражаются.

Роман написан ярко, его сюжетные ходы завораживают. Его герои узнаваемы.

---

Часть I

Пропавшая без вести

Глава 1 Шрага

Я проснулся и первым делом взглянул на соседний матрас. Моше-Довид спокойно и крепко спал, не хрипел, не задыхался. Уже хорошо. За занавеской в углу раздалось какое-то копошение, которое меня, наверное, и разбудило.

− Ришеле! – позвал я. И напрягся. Каждое утро у меня начиналось с напряжения, вдруг станет хуже.

− Да, Шрага.

− Тебе помочь?

− Я сама.

Сама она. Скромные мы нынче. Господи, ну чего же я такой злой с утра пораньше? Это нормально, когда девочка не хочет, чтобы старший брат помогал ей одеваться. Даже если это девочка очень плохо видит.

Сейчас я еще поумнел и стал худо-бедно похож на нормального человека. Четыре года назад, когда я сбежал отсюда, я был так ослеплен ненавистью, что вообще ничего не замечал. Даже не подумал, что оставляю на произвол судьбы больных брата и сестру. Конечно, теперь я могу помогать им лучше, чем мог бы, кабы остался. Слава Богу, они дождались моего возращения из армии. А могли бы и не дождаться, особенно Моше-Довид.

Первые шестнадцать лет я прожил в пространстве, очерченном несколькими улицами в одном из старых районов Иерусалима. Одна синагога, вмещающая в себя всю общину, несколько коллелей[3], две школы для мальчиков, две школы для девочек. Несколько десятков лавочек. Запрет на разговоры с любыми людьми не из общины, даже с другими харедим. Мы единственные евреи, верные Торе. Остальные погрязли в грехах. Мы не имеем ничего общего с этим развратным обществом и с этим богохульным государством, и его законы не имеют к нам никакого отношения.

Для нас был другой закон – ират шамаим, страх перед Небом. Страх и чувство вины внушались всем детям, с тех пор как ребенок начинал хоть что-то понимать. С тех как я себя помню, я всегда был в чем-нибудь виноват. Нерадиво учишься, плохо молишься, потянулся за сладким за праздничным столом, приделал к сапожной щетке батарейку и пустил в классе гулять по полу. Ребе[4] расскажет отцу, отец будет кричать, Всевышний накажет. В какой-то момент меня переклинило, я просто устал бояться. Какой смысл, если наказание все равно придет?

Избавившись от страха перед наказанием, я ощутил себя свободным задавать вопросы, которые мальчику из семьи хареди[5] задавать не по чину. Разве наши цари и пророки одевались, как в Польше, и разговаривали, как в Германии? Почему мама всегда либо беременна, либо кормит, и все время болеет? Почему нельзя задать вопрос без того чтобы тебя тут же не обвинили в безбожии и непочтении к старшим? Несколько лет я был в классе абсолютным вожаком, но и этого к бар-мицве лишился. Они выбрали себе нового лидера, который, в отличие от меня, волок в Талмуде с комментариями. Я даже не расстроился, мне никогда не была нужна власть ради власти. Пока мне было удобно – был вожаком. Когда это превратилось в сплошную головную боль – стал одиночкой. Вот только бараном в стаде я не буду никогда.

Я начал убегать с уроков, тайком ходить в городскую библиотеку. Осваивал компьютер, разговорный иврит[6] и читал, читал, читал. Библиотекарша, гверет[7] Моргенталер, была очень добра ко мне и подсовывала книжки, которые не имела возможности читать своим внукам. Ее сын с женой жили далеко. Одна книжка мне особенно понравилась, я зачитал ее просто до дыр. Там рассказывалось про двух братьев, и младший кашлял по ночам. Точно так, как было описано в книжке, я вставал по ночам к Моше-Довиду и грел ему молоко. И пересказывал все, что успел прочитать. Он, всю жизнь проживший среди иерусалимских каменных стен, с удовольствием слушал про зеленые долины и засыпал. После одной такой ночи, благодаря гверет Моргенталер за очередную книжку, я впервые посмотрел ей в глаза. Значит, все-таки можно смотреть на женщину и испытывать нормальные человеческие чувства – привязанность и благодарность.

Разумеется, мое вольнодумство не осталось без внимания. Старшие братья отходили меня велосипедными цепями так, что я три дня не мог встать. У них у обоих намечалось сватовство и больше всего они боялись, что все полетит из-за моих выкрутасов. Теперь уже Моше-Довид вставал ко мне по ночам. Тогда семилетний, он был добрее и умнее всех нас. Он гладил меня маленькой влажной рукой и сквозь кашель до меня доносились немыслимые слова: “Тебе надо уходить, в следующий раз ты уже не встанешь никогда”. Вскоре после этого я сбежал, трусливо бросив младшего брата. Никогда себе не прощу.

Меня приютила гверет Моргенталер. Не только приютила, но и тратила время и силы на то, чтобы ходить со мной по официальным инстанциям. Ведь у меня не было документов. В нашей общине никто из мужчин не осквернялся документами государства нечестивцев, евреев, подражающих гоям. Но принимать пособия, выделяемые этим самым государством, совсем не возбранялось. Не знаю, как в других семьях, но в нашей иных постоянных доходов не было. Я был готов вывернуться наизнанку, лишь бы не жить, как они, и поэтому устроился разнорабочим на какой-то склад. Вот тут-то я и узнал, что такое легендарная еврейская мама и почем фунт изюма. Гверет Моргенталер не взяла у меня денег и сказала, что если я хочу увидеть в жизни что-нибудь получше этого самого склада, я должен учиться, сдавать экзамены по программе средней школы и не думать о заработке. В ту ночь я почти не спал. Я радовался, что кто-то наконец заинтересовался, что будет со мной, отдельным человеком по имени Шрага (бен[8] Эстер-Либа) Стамблер, а не только тем, какое впечатление я произвожу на учеников отца, приятельниц мамы и сватов братьев. Я злился на гверет Моргенталер за то, что она не заметила моего первого в жизни достижения. Я приходил в ужас при мысли, что буду нахлебником у пожилой женщины и она никогда не сможет меня уважать. За несколько часов я пережил всё, что подросток в нормальной семье переживает за несколько лет. Наутро я пошел к начальнику склада и заявил, что готов сторожить склад ночью, за меньшую плату. На том мы и порешили. Ночи я проводил на складе, обложившись книгами, дни в библиотеке. Отсыпался в шабат. И складывал заработанные деньги в конвертик.

На призывной пункт я явился уже коротко стриженный, в джинсах и свитере сына гверет Моргенталер, с новым рюкзаком и документами об израильском гражданстве и среднем образовании. Конверт с деньгами я оставил ей на старинном зеркале, похожем на шкафчик с дверцами.

Первое время было очень трудно. Я отвечал невпопад, не понимал, чего от меня хотят, не знал множества вещей, с детства известных моим сверстникам из светских семей. Мне все время казалось, что надо мной подшучивают, я моментально заводился, дисциплинарные взыскания сыпались на меня не переставая. Постепенно до людей дошло, что “истовер” это диагноз, а над больными людьми не смеются. Потом я оказался в Газе, и там уже никто ни с кем не ссорился. Мы не могли позволить себе страдать такой фигней; за каждым углом нас подстерегала смерть, а последнее, что каждый рисковал увидеть, были лица врагов.

Через год после призыва я впервые поехал в отпуск. Без звонка, без предупреждения явился к гверет Моргенталер. Сейчас я понимаю, что это было по меньшей мере невежливо, а тогда проверял, есть ли хоть один дом на свете, куда я всегда могу прийти. Я везучий человек. У меня есть такой дом. Дом, где выслушают, поймут и не осудят, чтобы я ни натворил. Дом, где всегда положат на тарелку еды и дадут чаю, просто так, не требуя отчетов, ни о чем не спрашивая. Если бы у меня была такая мать, я бы от нее не уехал.

Мы засиделись на кухне за разговорами, и я рассказал ей то, о чем до сих пор молчал. О том, что Моше-Довид всю жизнь болеет, не вылезает из ангин и бронхитов. О том, что если я сейчас появлюсь в нашем благословенном квартале и на глазах у всех обниму брата, то его жизнь превратится в ад. Гверет Моргенталер сидела, прикрыв глаза и обхватив пальцами обеих рук большую чашку с красно-золотыми цветами.

− Так в какой школе учится твой брат?

− Кехилас Толдот Аарон.

− Это где?

− Рамбам, тринадцать. Но я не могу там показываться.

− А тебя никто и не просит.

Наутро я поздно встал и обнаружил на столе накрытый полотенцем завтрак и записку: Не ешь всухомятку. Не ходи сам знаешь куда. Приходи к фонтану, парк Монтефиоре, 4 часа дня. Офира. Я вышел на балкон и просто сел там. Гверет Моргенталер живет в девятиэтажке с балконами. На каждом балконе торчит спутниковая тарелка, почти всюду детские велосипеды, кое-где сушится белье, на многих балконах цветы. На мой вкус, такого красивого балкона, как у гверет Моргенталер, ни у кого нет. Она развела тут настоящий ган-эден[9]. Я сидел около кадки с апельсиновым деревом и гладил кота. Кота звали Аттикус. Когда я только появился у гверет Моргенталер, он не хотел меня признавать, шипел, плевался. А потом стал приходить в комнату, где я занимался, и ложиться под настольную лампу. Мне нужно было освоить программу средней школы меньше чем за год. В какие-то моменты голова наливалась свинцом, буквы разбегались из-под глаз. Обессиленный, я уползал на диван. Аттикус некоторое время смотрел на это безобразие, а потом стал ложиться ко мне на диван и подставлять пузо. Я чесал. Чесал и думал про незнакомого мне адвоката, который взял заведомо проигрышное дело потому, что не мог иначе. Судя по рассказам гверет Моргенталер, она хорошо его знала и очень уважала. Мне казалось немного странным, что она назвала в его честь кота.