Владимир Петров - Горечь таежных ягод

• Название: Горечь таежных ягод
• Автор: Владимир Петров
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1972

Подполковнику Петрову Владимиру Николаевичу сорок четыре года. Двадцать восемь из них он кровно связан с армией, со службой в войсках противовоздушной обороны. Он сам был летчиком, связистом, политработником и наконец стал преподавателем военной академии, где служит и по сей день.

Шесть повестей, составляющих его новую книгу, рассказывают о сегодняшней жизни Советской Армии. Несомненно, они сыграют немалую роль в воспитании нашей молодежи, привлекут доброе внимание к непростой армейской службе.

Владимир Петров пишет в основном о тех, кто несет службу у экранов локаторов, в кабинах военных самолетов, на ракетных установках, о людях, главное в жизни которых — боевая готовность к защите наших рубежей.

В этих повестях служба солдата в Советской Армии показана как некий университет формирования ЛИЧНОСТИ из ОБЫКНОВЕННЫХ парней.

Владимир Петров не новичок в литературе. За пятнадцать лет им издано двенадцать книг.

Одна из его повестей — «Точка, с которой виден мир» — была отмечена премией на конкурсе журнала «Советский воин», проводившемся в честь пятидесятилетия Советских Вооруженных Сил; другая повесть — «Хорошие люди — ракетчики» — удостоена премии на Всероссийском конкурсе на лучшее произведение для детей и юношества; и, наконец, третьей повести — «Планшет и палитра» — присуждена премия на Всесоюзном конкурсе имени Александра Фадеева.

---

Потому, что человеку не везет. Обстоятельства складываются решительно против него. Есть даже выражение: «в железном плену обстоятельств». Тут единственный выход — благоразумие.

Не это ли имел в виду словоохотливый музыкальный эксцентрик?

Стыдно будет возвращаться в дивизион с пустыми руками. А что он может сделать? Что? В конце концов майор умный человек, поймет. Марфин тоже поймет.

А пока надо делать вид, что ничего особенного не произошло. Впереди еще целые сутки отпуска, встреча с Ниной, разговоры с матерью, может быть, встречи со старыми друзьями. К тому же нет худа без добра, стоит только присмотреться. Есть и в этой неудаче свой плюс. «Позитивный элемент», как когда-то любил говорить учитель истории. Не будет собак — не будет и неприятных расспросов матери и особенно соседей. Можно представить, в какой бы они пришли восторг, узнав, что «этот вертопрах» Пашка Рыбин — собаковод!

Прямо с вокзала Павлик позвонил Нине. Она сразу же набросилась на него:

— Ты где пропадаешь? Мы ждем твоего звонка целый час.

— Да? — Павлик удивленно посмотрел на часы: действительно без четверти семь. — А кто это мы?

— Я и Славик. Один из моих друзей.

— Что-то я такого не знаю.

— Вот и познакомишься. Приезжай сейчас на Театральную площадь к магазину «Поэзия».

С вокзала Павлик заскочил в кафе перекусить. Ничего, пусть подождет с «одним из своих друзей».

На место свидания, к небольшому магазинчику с пышным названием «Поэзия», Павлик явился только через сорок минут. Тут уже выхаживало несколько человек таких, как он: с букетиками, с журналами, с тощими поэтическими книжечками. Среди них была и девушка, но Павлик еще издали определил: это не Нина. Неужели ушла, так и не дождавшись его?

Но он напрасно тревожился. Минут через пять появилась Нина в сопровождении высокого, сутуловатого и, как показалось Павлику, нарочито неряшливо одетого парня.

— Извини, пожалуйста. Ты давно нас ждешь?

— Еще бы! Конечно, давно, — соврал Павлик.

Павлик пытливо разглядывал Нину. Она изменилась! И пожалуй, к лучшему. То, что раньше в ее чертах было несмело-привлекательным, только угадываемым, теперь выглядело эффектно, броско. Сияющие, распахнутые глаза, тонко очерченные крылья носа, нежный овал подбородка — она была очень красива.

— Есть предложение, — сказала Нина, — встретиться с одной интересной компанией.

— Ладно, — махнул Павлик, — предложение принимаю.

— Нет, нет! Сначала познакомьтесь. Это Павлик, а это Станислав, поэт и композитор.

«Конечно, — хмуро подумал Павлик, — то, что я солдат, говорить не надо».

— А я вас, кажется, где-то видел, — вяло сказал он, только чтобы сказать что-нибудь. И потом ему просто хотелось услышать Станислава, поэта и композитора — стоит, молчит, угрюмо сверлит глазами.

— Вполне возможно, — ответил Станислав и запустил пальцы в длинные волосы. — Я частенько выступаю по телевидению.

«Загибает», — решил Павлик, впрочем с некоторым интересом оглядывая парня. Вспомнил, как самому когда-то пришлось немало помучиться с модной «робеспьеровской» гривой.

— Славик, пожалуйста, прочти что-нибудь такое… острое. — Нина явно предвкушала удовольствие.

Поэт посмотрел на Павлика невидящим взглядом и внезапно выбросил вперед ладони, словно собираясь оттолкнуть Нину и Павлика или оттолкнуться от них.

В твоем парадном худые кошки
На мир холодный в углах глазеют,
На мир, где каждый с отдельной ложкой,
На мир, где каждый другого злее…

Взгляд его потух, дрожащими пальцами он стал вытаскивать сигарету.

— Ну как? — заинтересованно спросила Нина.

Павлик вспомнил почему-то одутловатое лицо старшины из питомника, ехидные искорки в его глазах и представил «поэта» под началом старшины Алексеенко. Ему стало весело.

— Буза, — убежденно сказал Павлик.

— Вы подумайте! — Станислав высокомерно вскинул голову. — Какая потрясающая изысканность!

— Уж как есть, — сказал Павлик.

Минут двадцать они молча шли вверх по Пушкинской, испытывая неловкость. Остановились возле старинного особняка.

— Ну вот и пришли, — сказала Нина и придирчиво оглядела Павлика, как мать, отправляющая в школу своего первоклассника, — Павка, а почему ты в форме?

— Да я ж прямо с вокзала.

— Так даже лучше, — сказал поэт. — Это вносит элемент опрощения.

В обширной гостиной Павлик впервые почувствовал себя явно не в своей тарелке. Старинные гобелены, почерневшие от времени бронзовые барельефы, огромный — до самого потолка стеллаж — с книгами в дорогих тисненых переплетах — все это было так непохоже на привычную казарменную обстановку.

Навстречу выкатился взъерошенный краснощекий мужчина, пританцовывая, поцеловал руку Нины, потом, поблескивая стеклами пенсне, принялся удивленно-восторженно разглядывать Павлика.

— Здравствуй, племя младое, незнакомое! Кто же вы будете, симпатичный юноша?

— Солдат, — сказал Павлик.

— Солдат! — воскликнул хозяин. — Вы слышите: солдат! Этим все сказано.

— Между прочим, считает, что неплохо разбирается в поэзии, — ввернул Станислав. — Во всяком случае, в моей.

— О, прекрасно! — хозяин ловко щелкнул пальцами. — Это уже говорит о многом.

Его стали знакомить с присутствующими. Но он почти никого не запомнил, только хозяина, которого звали Марком, и смешливого артиста по имени Савелий. Поэт безотлучно вертелся около Нины, точно был привязан невидимой веревочкой. Он с ненавистью глядел на всякого, кто пытался заговорить с ней, и, если дело доходило до комплиментов, бесцеремонно оттирал соперника острым плечом. Только на Павлика он не обращал никакого внимания, видимо, не принимал его всерьез.

«У него очень удобная шея, — размышлял Павлик, глядя на подвижный кадык молодого поэта. — Длинная, удобная для захвата приемом «бросок через ногу назад».

Все-таки Павлик ухитрился сесть рядом с Ниной, хотя поэт долго лавировал, выбирая место так, чтобы Нина оказалась где-нибудь в углу дивана.

На Павлика почти не обращали внимания, и это его устраивало. Все ждали кофе, который, — наконец, вкатила на столике волоокая девица в брючках клеш. Впрочем, она была довольно стройненькая, и на нее стоило посмотреть.

— По-стамбульски, — шепнула Нина, и Павлик невесело усмехнулся: первые слова, которые она сказала ему в этом доме. Интересно, зачем она пригласила его и в качество кого он здесь присутствует?

Павлик вдруг вспомнил про злополучную десятку, нащупал в карманчике. Нагнувшись за спиной Нины к Станиславу, он предложил:

— Слушай, поэт, может, смотаться за вином?

Славик отбросил волосы со щеки, сказал чопорно, негромко, но так, чтобы слышала Нина:

— Не имеет смысла. Здесь сухой закон. Прохибишен. Впрочем, если у тебя такое желание, можешь угостить. Я не возражаю.

— Пижон… — беззлобно усмехнулся Павлик.

Кофе по-стамбульски был нестерпимо горьким, слегка солоноватым, к тому же запивали его холодной водой.

Говорили о разном. О японском искусстве «экибана», о новом романе Або Кабе, спорили о жанре древнеиндийской книги «Кама-Сутра»: философский ли это трактат, или «пособие по технологии брака».

Все это едва доходило до Павкиного слуха, словно был он отгорожен от собеседников толстым витринным стеклом.

Разговор незаметно перешел на проблемы женской эмансипации. Вернее, на взаимозависимость эмансипации и творческого процесса.

Какой-то моложавый мужчина с бородкой лопаточкой очень складно и гладко говорил о том, что творчество, как ничто другое, способствует подлинному раскрепощению женщины, только творчество поднимает ее вровень с мужчиной. Вот почему актрисы, поэтессы, художницы — как правило, люди, лишенные узости мещанских взглядов, духовно смелые, последовательные, щедрые сердцем.

— Творчество и свободная любовь — вот что окрыляет женщину! — вставил Станислав. — Не забывайте — эти понятия не существуют одно без другого.

— А мораль? — воскликнула девица в брючках.

— Мораль — элемент сознания, которое непрерывно развивается. Следовательно, мораль не есть что-то застывшее. Она тоже развивается.

«Не дурак, — подумал Павлик. — Ловко закручивает на поворотах. Только непонятно, куда гнет?»

— Развиваю первый тезис, — продолжал поэт. — Женщина, инстинкт женственности дает начало жизни, а значит, и творчеству. Прежде всего творчеству. И если хотите, творческий успех приходит к женщине только тогда, когда она в полной мере, всем своим существом ощутит это великое животворящее начало. Познает в себе самку, если хотите. Вот, например, Ниночка Белоконь…

— Не ври, — отчетливо сказал Павлик.

Поэт запнулся, наступила пауза. Все повернули головы в сторону Павлика, все смотрели удивленно, только девица в брючках заговорщицки подмигнула Павлику. Поэт зябко поворочал жилистой шеей и снова открыл рот.