Юлиан Семенов - 49 часов 25 минут

• Название: 49 часов 25 минут
• Автор: Юлиан Семенов
• Издательство: Издательство «Правда»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

В повести "49 часов 25 минут" рассказывается об аварии, случившейся на одном из забайкальских золотых приисков, и о героизме людей, попавших в критическую ситуацию.

---

— Здорово! — улыбнулся Аверьянов. — Это просто здорово у тебя, старикан, выходит.

Сытин спросил:

— Слышь, Иван Егорыч, а чего ж Антоша со Строкачом не едут? Зорю пропустят, чудные!..

— Приедут, — зевнув, ответил Аверьянов, — смена только недавно кончилась. Сейчас который час?

— Без двадцати десять будет, — ответил старик, посмотрев на небо. — А что, прикорнуть охота?

— Не отказался бы. После твоей ухи ко сну клонит.

— Пошли в шалаш.

Они забросали костер мокрым песком и пошли в шалаш, сложенный на взгорке из сухих веток. От этого в шалаше пахло мочеными яблоками.

«Срезанные ветки всегда пахнут осенью, — подумал Аверьянов, — даже ранней весной они все равно пахнут осенью».

Он лег на настил из веток и почувствовал, как от земли шел холод.

— Ложись тесней, старикан, — попросил Аверьянов, — а то промерзнем насквозь.

Сытин ничего не ответил. Он стоял снаружи около лазейки в шалаш и слушал соловьев. Он долго стоял так, а потом тихо сказал:

— Мендельсон.

И лег рядом с главным инженером. Они укрылись старой шинелью и уснули.

Их разбудили через два часа треск мотоциклетного мотора и крик. Кто-то отчаянно высоким, срывающимся голосом орал:

— Товарищ Аверьянов! Иван Егорыч!

Аверьянов вскочил на ноги, стукнулся спросонья лбом о шест, сердито выругался и выскочил из шалаша. Ночь была лунная. Серое, звездное небо объяло землю. От озера поднимался туман, который резал пополам стога сена, деревья и высокие кустарники.

Аверьянов откашлялся и спросил:

— Кто там?

И сразу же услышал ответ:

— Скорей, Иван Егорыч, беда! Строкачову бригаду завалило!

СУББОТА, 22.54

В ушах все время звенело. В этом непрерывном звоне Строкачу мерещились голоса. Он открывал рот, часто глотал, двигал челюстью, но звон все равно не проходил. Тогда Строкач крикнул:

— Эгей!

Он кричал в неистовую темноту, окружавшую его со всех сторон, снова и снова. Ни звука. Тугая тишина и звон, будто сотня комаров жужжит. В этой тишине свой же голос показался Строкачу очень зычным и красивым.

«У меня, оказывается, бас, — подумал он, — а я и не догадывался».

Строкач снова крикнул:

— Эгей!

Звон в ушах не проходил, никто не откликался.

Тогда Строкач осторожно пошевелил ногами, согнул их в коленях и, повернувшись на бок, полез в правый карман спецовки за спичками. Потом он так же осторожно повернулся на левый бок и полез в левый карман. Но спичек и там не оказалось.

— Хотя, — подумал вслух Строкач, — они же были у меня в руках, когда стала оседать порода. Точно, в руках. Я еще собирался закурить. Я закричал Антону: «К стене!» — и махнул рукой. Кажется, именно в этой руке и были спички.

Когда Строкач стал думать вслух, ему сразу же стало легче. Дыхание сделалось ровным, а перед тем было прерывистым и очень частым.

— Надо думать вслух, — сказал Строкач громко, — это я верно делаю, что думаю вслух. Мне станет стыдно перед самим собой, если что не так.

Строкач растопырил пальцы и стал шарить вокруг себя. Он искал спички, но пальцы натыкались только на куски породы. Строкач решил приподняться, чтобы потом стать на корточки. Но только он приподнялся, как голова уперлась в породу. Тогда Строкач решил промерить расстояние вокруг себя. Он развел обе руки и снова уперся кулаками в породу. Потом вытянул руки перед собой, но до конца распрямиться в локтях не смог: пальцы сразу же уперлись в холодный кварц.

«Я в мешке, — подумал Строкач, — а мешок маленький».

Вслух он говорить не стал, словно испугавшись, что эти страшные слова может услышать кто-то еще. Вслух он сказал:

— Сволочь! — И снова начал шарить пальцами вокруг себя.

«Сытин стоял около колодца, — думал Строкач, сидя, как слепой, с широко раскрытыми глазами и шаря пальцами вокруг себя. — Потом он быстро отскочил назад, а Андрей что-то закричал. Ермоленко успел уйти. Он минут десять как ушел. Интересно, нижний квершлаг завалило? Андрейка испугался здорово: у него даже лицо перекосило».

Строкач теперь прощупывал породу вокруг себя не так лихорадочно, как в первые минуты, а спокойно, методично. Он мысленно разделил площадь, на которой сидел, на квадраты. Сначала получилось десять квадратов. Потом он увеличил до двадцати пяти. А потом и до пятидесяти. Получилось хорошо. Сейчас нельзя было торопиться. И сейчас главное — во что бы то ни стало отыскать спички. Тогда можно будет сообразить, где Антон, а где Андрейка.

«Когда торопишься, — думал он, заставляя себя думать тоже медленно и спокойно, — тогда ничего нельзя найти. Это точно. Попробуй найди книжку в шкафу, если торопишься, — ни черта не найдешь».

Строкачу снова показалось, будто кто-то совсем рядом стонет. Сначала он решил, что это по-прежнему звон в ушах. Но потом он подумал: «А вдруг Андрейка?»

— Эгей! — закричал Строкач. — Кто там?!

Никто не ответил.

— Ерунда, — сказал вслух Строкач, — это просто звенит в ушах.

«Почему так испугался Андрейка? — снова подумал он. Эта мысль все чаще приходила ему в голову. — Почему он так закричал?»

— Наверное, он просто растерялся, — сказал Строкач громко. — Испуг — это совсем другое. Когда пугаются, тогда могут делать подлость.

Строкач вспомнил, как он испугался в ноябре сорок третьего, когда форсировали Днепр. Он попал из школы прямо в самое пекло. Он плыл через реку на стареньком катере. Этот катер был фанерным. А немцы беспрерывно били по реке трассирующими и зажигательными пулями.

Строкач сидел на палубе, согнувшись в три погибели: ему казалось, что так было безопаснее. Его все время знобило, хотя под ватником было теплое шерстяное белье. Вдруг у катера забарахлил мотор. Он остановился посредине реки, освещенной взрывами, прожекторами, линиями трассирующих пуль и пожарами на обоих берегах. Особенно страшно было, когда рядом плюхались мины. Они плюхались, словно разбитые яйца в сковородку с кипящим подсолнечным маслом. Одна мина разорвалась совсем рядом, и катерок прошило осколками. Тогда Строкач, обезумев от страха, кинулся к узенькому входу в трюм. Вход был закрыт спиной человека. Строкач закричал:

— Лезь вниз!

Человек не шелохнулся. Тогда Строкач стал бить в спину носком сапога: ему очень хотелось спрятаться в трюм, защищенный от стальных осколков фанерой. Человек, закрывавший вход в трюм, обернулся, и Строкач понял, что он пинал сапогами в спину девушку. Девушка была совсем молоденькая, беленькая вся, чистая такая и спокойная.

— Ну что ты, — сказала девушка чуть хриплым голосом, — ну что? Ты не бойся, пожалуйста.

И в это время на катере заработал мотор.

— Вот видишь, — сказала девушка, — теперь все в порядке, а ты меня чуть не убил.

Наверное, именно в эту минуту Строкач стал солдатом. Немцы, засевшие на левом берегу, хотели сделать его скотом, потому что тот, кто боится, тот и есть самый настоящий скот. Человек научился не бояться, поэтому он и стал человеком. А как только он снова выучивается страху, так он снова становится скотом.

— Прости, — сказал тогда Строкач, — мы еще с тобой увидимся.

И они увиделись через две недели. Они увиделись в Лозовой, в штабе дивизии, когда получали награды: он — Красную Звезду, она — медаль «За отвагу». Там они и поженились. Ему было девятнадцать, ей — семнадцать с половиной. Поженились, провели вместе два часа в ожидании попутной машины и разъехались. Она — в санбат 22/714-к, он — в 14-й стрелковый батальон.

— Ну-ка, — сказал Строкач, снова опустив руки на породу, — продолжим.

Он на этот раз шарил пальцами совсем недолго. Он только стал вести пальцами вдоль стен, как почувствовал какой-то особый холод. Этот холод не был холодом породы. Это был металл.

— Ломик, — сказал Строкач удивленно. — Ломик! — вдруг закричал он неожиданно для себя, и от этого на мгновение перестало звенеть в ушах.

Он вытащил ломик из-под кусков породы и попробовал ударить чуть правее себя. Он прикинул, что именно там должен быть Сытин. Но удара не получилось: мешок, в котором очутился Строкач, был слишком мал для того, чтобы можно было размахнуться ломиком. Тогда Строкач взял ломик обеими руками, а спиной, затылком и ступнями ног уперся в стены каменного мешка. Напружинившись, он начал крошить породу перед собой, вращая ломик между ладонями. Острые куски падали ему на ноги, больно царапали кожу. Выкрошив небольшую яму, Строкач просунул туда ломик, попробовал, сможет ли теперь ударить, потом размахнулся и ударил что есть силы.

— Раз, — сказал он, крякнув, — и два!

И снова ударил и снова стал считать удары вслух.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 0.42

В момент обвала Сытину придавило ногу. Сначала нога болела, придавленная огромной глыбой, а теперь боль постепенно стихла, и только начиная от бедра и до колена все время противно покалывало. Самое неприятное было то, что Сытин из-за придавленной ноги не мог поворачиваться. Он сидел, чуть откинувшись назад, упершись ладонями в породу, сидел точно так, как любил сидеть со своим отцом, Строкачом и главным инженером Аверьяновым на охоте. Только на охоте, когда руки начинали неметь, он отправлялся в шалаш и ложился на ветки. А здесь он не мог лечь, потому что за спиной торчали острые глыбы, к которым даже нельзя было прислониться. Но ему все-таки приходилось — как только рукам делалось невмоготу — осторожно опускать свое тело на острие глыбы и, закрыв глаза, терпеть боль в спине. И каждый раз он стукался головой о выступы породы и каждый раз усмехался, потому что звук после удара получался словно у лудильщика, который бьет по пустой кастрюле, зазывая хозяек. Это получалось оттого, что каска у него сдвинулась на самый затылок и держалась на макушке каким-то чудом. Поднять каску Сытин не мог из-за того, что были заняты руки, а если бы они и освободились на мгновение, то все равно поделать ничего было нельзя: голова находилась в каком-то конусе, куда руки не пролезали. Сытин чувствовал огромные глыбы у себя на плечах, около шеи. Когда он только немножко ворочал головой, уши сразу же натыкались на острые выступы породы.