Готхольд Лессинг - Лаокоон, или О границах живописи и поэзии

• Название: Лаокоон, или О границах живописи и поэзии
• Автор: Готхольд Лессинг
• Жанр: Культурология
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-54948-1

В серии «Классика в вузе» публикуются произведения, вошедшие в учебные программы по литературе университетов, академий и институтов. Большинство из этих произведений сложно найти не только в книжных магазинах и библиотеках, но и в электронном формате.

Готхольд Лессинг (1729 – 1781) – поэт, критик, основоположник немецкой классической литературы, автор знаменитого трактата об эстетических принципах «Лаокоон, или О границах живописи и поэзии». В «Лаокооне» сравниваются два вида искусства: живопись и поэзия – на примере скульптуры Лаокоона, изображенного Садолетом, и Лаокоона, показанного Вергилием. В России книга не переиздавалась с 1980 года.

---

Немалая заслуга со стороны писателя впасть лишь в такие ошибки, которых мог всякий избежать. Эти ошибки бросаются в глаза при первом беглом чтении, и если мы решаемся упомянуть о них, то разве только с целью показать некоторым людям, полагающим, что они одни только и имеют глаза, как мало достойны упоминания эти ошибки.

Уже в своих сочинениях о подражании в греческих произведениях искусства г-н Винкельман несколько раз был введен в заблуждение Юниусом. Вообще Юниус – писатель, сочинениями которого можно пользоваться с крайней осторожностью. Все его сочинения – не более как центон, и так как он по большей части старается говорить словами древних писателей, то очень часто случается, что он применяет к живописи такие места из них, в которых меньше всего говорится о живописи. Когда г-н Винкельман доказывает, что простым подражанием природе так же мало можно достигнуть в искусстве, как и в поэзии, что как поэты, так и живописцы лучше должны выбирать невозможное, но правдоподобное, нежели просто возможное, он прибавляет следующее: «Допустимость и правдоподобие, которых требует Лонгин от живописца, в противоположность невероятному в поэтическом вымысле весьма легко могут быть согласованы с этим мнением». Было бы гораздо лучше не делать вовсе этого дополнения, которое без всякой необходимости и основания создает противоречие между двумя величайшими художественными критиками. Дело в том, что Лонгин говорил так о поэзии и живописи, а не о поэзии и красноречии. «От тебя не укрылось, верно, что одно дело – изображение у оратора и другое – у поэтов, – пишет он к своему Теренциану185, – а также, что цель изображения в поэзии – восторг, в речи же – ясность». И далее: «Впрочем (и это нужно сказать), у поэтов имеются преувеличения, слишком уже баснословные и превышающие всякое вероятие, между тем как в изображении ораторском (риторическом) остается всегда самым лучшим его действенность и правдивость». Вместо «красноречия» Юниус вставил здесь «живопись» и, таким образом, исказил мысль подлинного автора; следовательно, ему, а уж никак не Лонгину186 принадлежит то, что прочел у него Винкельман.

Подобным же образом впал г-н Винкельман в ошибку и в следующем своем замечании. «Все действия и положения греческих фигур, – говорит он187, – не отмеченные мудрым спокойствием и выражавшие слишком много страсти и увлечения, страдали тем недостатком, который древние художники называли парентирсом». Древние художники? Один только Юниус мог вложить это слово в уста древних художников. Парентирс – риторический термин и притом употребляемый только одним Теодором188, как это можно заключить из следующего места Лонгина: «Что касается поэтических мест, сюда относится третий, особого рода недостаток – то, что Теодор называет парентирсом: это – пафос, неуместный и ненужный там, где не должно быть пафоса, или неумеренный там, где нужна мера». Я даже сильно сомневаюсь, чтобы это слово вообще могло быть перенесено в живопись. Ибо красноречию и поэзии свойствен пафос, который может быть доведен до высшей степени, не превращаясь в парентирс, и только неуместный пафос становится там парентирсом. Напротив, в живописи высший пафос был бы всегда парентирсом, хотя бы он даже и вытекал из положения лица, его обнаруживающего.

Очень вероятно вообще, что различные неточности в «Истории искусства древности» произошли просто оттого, что при быстрой работе Винкельман пользовался только Юниусом, не обращаясь к самим источникам. Так, например, желая подтвердить примерами свою мысль, что греки высоко ценили все образцовое в каких бы то ни было родах искусств и ремесел и что отличный мастер в самом ничтожном роде занятий мог увековечить в Греции свое имя, г-н Винкельман говорит, между прочим, следующее: «Мы знаем имя одного мастера, делавшего чрезвычайно верные весы или чашки весов; он назывался Парфением»189. Выражение Ювенала, на которое Винкельман при этом ссылается, он, очевидно, прочел только в каталоге Юниуса; ибо, прочитав это место у самого Ювенала, он не был бы введен в заблуждение двояким значением слова «чаши», но по контексту ясно бы увидел, что поэт разумел здесь не весы или весовые чаши, но тарелки и блюда. Ювенал хвалит в цитируемом месте Катулла именно за то, что он во время страшной бури поступил подобно бобру, откусывающему себе тестикулы для спасения жизни, и решился бросить в море все свои драгоценности, чтобы не потонуть вместе с кораблем. Эти-то драгоценные вещи и описывает Ювенал и говорит между прочим:

Без колебаний сребро бросает и блюда, что делал
Сам Парфений еще, и кубок, вместимостью в урну
(Можно бы Фола поить из него или Фуска супругу);
Тысячу мисок прибавь и хлебных корзин и резные
Чаши, из коих пивал покупатель лукавый Олинфа.

Что могут значить здесь эти «чаши», поставленные между кубками и кувшинами, как не тарелки и блюда? И какой другой смысл могут иметь эти слова Ювенала, кроме того, что Катулл решился бросить в море все свое столовое серебро, между которым находились также и блюда чеканного серебра работы Парфения. «Парфений, – замечает один древний схолиаст, – имя мастера-чеканщика». Если же Грангеус в своих примечаниях к этому имени прибавляет: «скульптор, о котором упоминает Плиний», – то это сделано им, очевидно, наудачу, ибо Плиний не называет ни одного художника с этим именем.

«Точно так же, – продолжает г-н Винкельман, – до нас дошло имя шорника (как бы мы назвали теперь этого ремесленника), работавшего над щитом Аякса». Но и это сведение он получил не из того источника, на который указывает своим читателям, то есть не из Геродотовой жизни Гомера. У Геродота, правда, приведены строки из «Илиады», в которых поэт называет этого мастера Тихием; но там же и сказано положительно, что так назывался мастер, современник и знакомый Гомера, которому Гомер хотел выразить свою признательность и расположение, поместив его в свою поэму: «Он воздал благодарность шорнику Тихию, который хорошо принял его, когда он пришел в его мастерскую в городе Нее, и упомянул о нем в «Илиаде» так:

Быстро Аякс подходил, пред собою несущий,
как башню,
Медный щит, семикожный, который художник
составил,
Тихий прозванием, шорник отличнейший, в Гиле
обителью живший190.

Таким образом, получается нечто совершенно противоположное тому, в чем хочет уверить нас г-н Винкельман; имя шорника, сделавшего щит Аякса, было уже совершенно забыто во времена Гомера, так что поэт мог свободно заменить его другим именем.

Различные другие погрешности, встречаемые у г-на Винкельмана, – это просто ошибки памяти, или же они касаются мелочей, не относящихся к главному. Так, например, Геракл, а не Вакх, явился Паррасию в том самом виде, в каком живописец изобразил его на своей картине191.

Тавриск был родом из Тралла в Лидии, а не из Родоса192.

«Антигона» – не первая трагедия Софокла193.
Но я не стану сводить воедино подобные мелочи.

Это, конечно, не могло бы показаться придирчивостью, но те, кто не знает, как глубоко я уважаю г-на Винкельмана, могли бы подумать, будто я нахожу особое удовольствие в том, чтобы выискивать в чужих сочинениях мелкие промахи.

ПЛАН ВТОРОЙ ЧАСТИ «ЛАОКООНА»

XXX

Г-н Винкельман изложил свои взгляды более обстоятельно в «Истории искусства». Он также признает, что покой есть следствие красоты.

Необходимость выражать свои мысли о подобных предметах с наибольшей точностью. Ложная причина здесь хуже, чем отсутствие указания на какую-нибудь причину.

XXXI

Кажется, г-н Винкельман вывел этот высший закон красоты лишь из древних произведений искусства. Но можно также безошибочно прийти к нему и при помощи одних умозаключений. Ибо если только изобразительные искусства способны воссоздавать красоту формы, если они для этого не нуждаются в помощи других искусств, если, наоборот, другие искусства должны совершенно отказаться от этой цели, то совершенно бесспорно, что эта красота и является их назначением,

XXXII

Однако телесная красота требует большего, чем одной лишь красоты формы. Она требует также красоты цвета и красоты выражения.

Различие с точки зрения красоты между цветом человеческого тела и простой окраской как таковой. Телесный цвет – это окраска таких предметов, которые обладают определенной красотой формы, преимущественно – цвет человеческого тела. Окраска же как таковая – это вообще употребление локальных красок.

Различие с точки зрения красоты выражения между выражением преходящим и господствующим. Первое из них слишком сильно и, следовательно, никогда не бывает прекрасным. Последнее является следствием частого повторения первого и не только совместимо с красотой, но вносит разнообразие в самую красоту.

XXXIII

Идеал телесной красоты. Из чего он состоит? Он заключается в первую очередь в идеальной форме, но также в идеальном воспроизведении телесного цвета и господствующего выражения.