Дэвид Пристланд - Красный флаг: история коммунизма

• Название: Красный флаг: история коммунизма
• Автор: Дэвид Пристланд
• Издательство: Эксмо
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-44958-3

Что думают на Западе о коммунизме и советском строе, что думали раньше? Кто был первым коммунистом?

Фундаментальный труд английского профессора Оксфордского университета Дэвида Пристланда «Красный флаг. История коммунизма» представляет собой неожиданный взгляд на «коммунистический проект» с позиции стороннего наблюдателя.

Оригинальные суждения западного автора, интересные факты, неожиданные параллели, взгляд на советское общество как на «цивилизацию инопланетян» — все это, без сомнения, вызовет неподдельный интерес у отечественного читателя.

---

Гоминьдан охотно принимал и военную помощь, и консультации советских представителей. Партия даже была реорганизована в соответствии с генеральными политическими принципами большевиков, подчеркивая притягательность советской организационной модели для Азии. Однако партия разделилась на левых, поддерживающих союз с коммунистами, и правых, более близких к китайской элите. После смерти Сунь Ятсена в 1925 году казалось, что центр победил, когда контроль над партией перешел в руки Чана Кайши, главы военного отдела академии Хуанпу. Первоначально Чан являлся горячим сторонником СССР, в котором он побывал в 1923 году, а его сын был членом комсомола. Но он никогда не поддерживал социальную революцию и вскоре стал оппонентом советских консультантов и левого крыла Гоминьдана, которые, по мнению Чана, готовили против него заговор{611}.

Чэнь Дусю и коммунисты сначала прохладно восприняли совет Коминтерна и перспективу образования единого фронта с Гоминьданом. В 1923 году Чэнь согласился с такой политикой, но по мере того, как курс Гоминьдана стал смещаться вправо и местные элиты начали сопротивляться социальным реформам, он стал форсировать распад альянса[501]. Все «эгоистичные» элиты, в том числе мелкопоместное дворянство и буржуазия, теперь превратились в его врагов. Китай мог стать сильным и единым лишь в том случае, если бы эти элиты оказались свергнуты пролетариатом.

Решительный шаг влево произошел 30 мая 1925 года. Забастовка на фабрике, которой владели японцы, была подавлена шанхайской полицией, контролируемой иностранцами — британцами и индийцами. Двенадцать рабочих были убиты, и «движение 30 мая» — демонстрации протеста и бойкот импортных товаров — вспыхнуло в городах Китая. Эти события были словно списаны с учебников по марксизму-ленинизму; связь империализма с классовым угнетением казалась очевидной. Коммунизм привлек писателей и других представителей интеллигенции, количество членов Компартии стремительно возросло до 6о тысяч человек; она впервые имела возможность стать самой массовой партией в стране. Коммунистам также удалось создать профсоюзы в городах, благодаря им произошли первые реальные успехи в сельском хозяйстве. Когда армия Гоминьдана захватила контроль над огромными аграрными областями Китая, крестьянские союзы воспользовались возможностью бросить вызов землевладельцам и их власти. Это обеспокоило мелкую знать, которая поддерживала Гоминьдан. Разумеется, коммунисты были готовы помочь.

Вскоре националисты взяли реванш. В 1926 году Чан Кайши инициировал свой «Северный поход» — военную кампанию, целями которой были объединение Китая и победа над милитаристами. Его Национальная революционная армия, обученная и финансируемая СССР, прошла маршем до восточного побережья Китая, нанося поражения милитаристам, но чаще просто включая их отряды в свои ряды. Важным последствием этого похода было то, что Гоминьдан стал еще больше доверять мелким Дворянам и военным, а к социальным реформам — относиться с большей враждебностью. Когда Чан подошел к Шанхаю, коммунисты провели упреждающее восстание с участием около 200 тысяч бастующих рабочих, свергнув местного военного лидера. Но весной 1927 года войска Чана Кайши взяли Шанхай и разрушили Единый Фронт. С помощью купцов, членов городского совета, представителей международных структур и, наконец, знаменитой преступной группировки «Зеленая банда» Чан Кайши арестовал и казнил многих коммунистов и их сторонников.

Шанхайской бойней завершились попытки Коминтерна влиять на политику Китая[502]. Она привела к обмену яростными обвинениями между Москвой и Китаем. Чэнь Дусю был сделан козлом отпущения и снят с поста, но разгром Коммунистической партии Китая выразительно продемонстрировал крушение идей Ленина и Роя[503]. Упорно придерживаясь ленинской идеи Единого Фронта, Коминтерн обеспечивал финансирование и обучение той самой армии, которая устроила массовые убийства последователей партии. Но часть вины за пролетарский утопизм в стиле Роя лежала и на китайских коммунистах. Они взялись за организацию городской рабочей революции[504], хотя китайский пролетариат и был малочисленным, и рабочие часто проявляли большую лояльность к тайным союзам и своим кланам, чем к «классу». Более того, китайским коммунистам не хватало собственной военной силы, хотя они считали, что смогут выстоять против оппонентов, вооруженных на деньги Коминтерна. Потерпевшие крах восстания в Индонезии 1926-1927 годов стали для Коминтерна дополнительным подтверждением того, что время городских революций в Азии еще не пришло.

За шанхайской бойней последовал «белый террор». Гоминьдан организовал чистки коммунистов, оставшиеся в живых бежали в горы, где создали коммунистические «базы». Таких плацдармов существовало более десятка, но все они располагались вдали от центров власти. Казалось, грубые ошибки Коминтерна привели к краху всех перспектив установления коммунизма в Китае, которые еще два года назад казались такими реальными.

Поражение и вынужденное бегство в деревню, где Коминтерн не имел никакого влияния, сыграли решающую роль в формировании китайских коммунистов. Изгнанные из городов и преследуемые Гоминьданом, они были вынуждены провести реорганизацию в своих рядах.

IV

Зимой 1918 года один молодой человек двадцати пяти лет родом из провинции сидел в переполненном лекционном зале Пекинского университета, который был в то время центром сильнейших интеллектуальных и культурных брожений. Он слушал одного из наиболее горячих сторонников вестернизации, лидера Движения новой культуры, Ху Ши. Когда лекция закончилась, молодой человек, глубоко впечатленный новыми идеями, поднялся и задал Ху вопрос. Удивившись сильному южному акценту молодого человека, Ху поинтересовался, на самом ли деле это студент, и, узнав, что это всего лишь скромный помощник библиотекаря, работающий в университете, отказался с ним разговаривать{612}. Молодого библиотекаря звали Мао Цзэдун, он был родом из провинции Хунань и прибыл в Пекине всего несколько месяцев назад, пока болезнь матери не заставила его вернуться в родную деревню. Мао являлся всего лишь одним из многих молодых, идеалистически настроенных китайцев, которые были готовы на все, чтобы поучаствовать в возрождении своей страны и узнать о новых, зарубежных идеях. И, несмотря на то, как пренебрежительно к нему отнесся Ху, именно провинциальное, сельское происхождение позволило Мао взрастить такие идеи на китайской почве гораздо лучше, чем это удавалось более образованным и искушенным студентам.

Нельзя не провести параллелей между Мао и Сталиным. Оба происходили из непривилегированных слоев общества, оба почти или вовсе не жили на Западе и должны были утвердить свой авторитет среди более космополитичных и образованных коммунистов. Оба с подозрением относились к образованной интеллигенции (хотя враждебность Мао была сильнее[505]), оба провели юные годы на периферии некогда великих, но сейчас угасающих империй, в атмосфере агрессивного национализма, а затем прошли каждый по своему тернистому пути к центру империи. Оба с юных лет интересовались венными вопросами и сформировали лидерские качества в ходе гражданских войн; оба придерживались беспощадного политического макиавеллизма; оба были умны, но образование получили на относительно низком уровне, в традиционной системе, подчеркивающей важность морали и идеологии, соответственно конфуцианской и православной. И наконец, оба они верили в силу радикальных политических идей и первоначально выступали с позиций радикального марксизма.

Кроме того, оба они были упорными бунтарями и испытывали глубокое презрение к своим отцам. Мао считал отца недалеким жадным тираном, эксплуатировавшим бедняков; он отказался жить с женой, которую выбрал для него отец, и позже подчеркивал, что усвоил, насколько важен протест, из отношений со своим отцом. Тяга Мао к бунту особенно ярко подкреплялась его интересом к роману «Речные заводи» (другое название — «Все люди — братья»), классическому китайскому сюжету о 108 «братьях»-разбойниках, которые сражались за права бедных, против несправедливых чиновников, — героический эпос, так похожий на историю Кобы, которой увлекался Сталин. Мао рассказал журналисту Эдгару Сноу, что читал этот роман гораздо охотнее, чем труды Конфуция, в том числе в школе, прикрывая классической книгой, когда учитель проходил мимо{613}. Сам Мао, как и Сталин, скорее всего, сталкивался с крестьянами-разбойниками в родной деревне. Когда империя Цин пала, Хунань, как и Грузия, породила собственные банды — тайные братства, которые боролись с милитаристами.

Однако не следует далеко заходить в проведении параллелей между этими двумя судьбами. Грузия 1870-х[506] и Хунань 1890-х очень отличались друг от друга. Мао, в отличие от Сталина, был активным участником культурной революции, направленной против иерархичного конфуцианства, — движения 4 мая[507], и его отношение к целому спектру проблем — семье, обществу, культуре — было гораздо более эгалитарным и радикальным, чем у его старшего товарища.