Алиса Дорн - Рози и тамариск

• Название: Рози и тамариск
• Автор: Алиса Дорн
• Жанр: Фэнтези

Весна. Пора любви и… смерти. Два самоубийства за три дня — неслыханное дело для тихого Гетценбурга! Совпадение? Едва ли, считает детектив Эйзенхарт. Чтобы понять, что связывало погибших девушек, он обращается за помощью к хорошо знакомой с высшим светом леди Гринберг, однако каждый ответ вызывает еще больше вопросов. Кому мешает Александр Грей? Кто присылает Эйзенхарту цветы перед каждым "самоубийством"? И, наконец, кого неизвестный выберет на роль следующей жертвы?

История третья, в которой высший свет Гетценбурга поражает странная эпидемия самоубийств, а детективу Эйзенхарту и доктору нужно разгадать язык цветов прежде, чем следующей жертвой окажется их знакомая.

---

— Мне надо идти.

— Пех вас раздери, Роберт! Хотя бы скажите, чем вы ее зацепили?

Мортимер был неплохим человеком и другом. Несколько тщеславным и самоуверенным, но у него были на то причины. Будучи юн и красив — той вызывающей, немужественной красотой, которая приводит в восторг женщин и могла бы сослужить ему отличную службу, выбери он вместо танатологии сцену, — он определил для себя качества, которые должны были означать успех у женского пола, и теперь искренне недоумевал, как человек, который не обладал выдающейся внешностью, одевался в скучные твидовые костюмы и был мрачен, неразговорчив и слишком серьезен (то есть совершенно не соответствовал ни одному из его критериев), попал на светский раут в элитный клуб, да еще и с девушкой гораздо выше себя по положению. Я не стал его разочаровывать, объясняя, что "свидание" устроил Виктор в целях расследования. Посмеиваясь про себя, вместо этого я оставил Мортимера ломать голову над тем, что могло связывать одну из богатейших невест империи и армейского ветерана, прозябавшего в провинции на пособие по инвалидности и жалование ассистента профессора.

Я успел добраться до кафе раньше леди Эвелин и выбрать столик. Расположенный в нише под портретом императорской четы и частично скрытый за ширмой у входа на кухню, он давал уединенность, которая, я боялся, понадобится леди Эвелин после того, как она услышит новости. Леди Эвелин пришла вскоре после меня, я только успел получить свой кофе и бокал шерри. Она впорхнула в кафе, сбросила пальто на руки метрдотелю и уверенным шагом направилась ко мне — единственная женщина в массе одетых в монохромные костюмы клерков, биржевых маклеров и юристов из расположенного неподалеку министерства, она не могла не произвести впечатление. Я почувствовал себя словно под прицелом фотографического аппарата: все взгляды на время сконцентрировались на нас, за что, видимо, опять надо было благодарить автора той дурацкой статьи.

— Кофе для леди, — у нашего столика мгновенно появился официант с бокалом, полным взбитых сливок.

Леди Эвелин с неискренней, хотя и отлично исполненной, как и в нашу первую встречу, улыбкой поблагодарила его и обратилась ко мне:

— Итак, доктор, о чем вы хотели поговорить?

— О леди Мерц. Она…

— А! — теперь на ее губах заиграла другая улыбка, живая и полная скрытого лукавства. — А ведь я предупреждала вас, доктор: не привязывайтесь к Поппи. Ее интересует секс, и ничего более. Поэтому, если вы рассчитывали на что-то кроме постели, скажу сразу: ничего не выйдет.

Ей снова удалось удивить меня: прямыми словами, спокойным тоном, словно речь шла о чем-то обыденном, отсутствием какого-либо смущения. Сейчас мы были не в клубе, мы были в дневном мире, чопорном и старомодном ("устаревшем", — поправила бы меня леди Эвелин, если бы услышала мои мысли). Мире, где женщины считались слабым полом, который нужно было защищать от всего, начиная от финансовых вопросов и заканчивая образованием. Мире, где — абсурдно — до сих существовал "кофе для джентльменов", черный и горький, и "кофе для леди", приторно-сладкий и практически лишенный кофеина, чтобы уберечь их слабую конституцию от возбуждающего эффекта. Мире, где любовь была чем-то возвышенным, а физическая ее часть стыдливо умалчивалась обоими полами, где пассивность была главной женской добродетелью.

Глядя на ее улыбку, я понимал, что у этого мира нет никаких шансов.

Грядут перемены.

— Боюсь, дело не в этом. Леди Амарантин умерла.

— Что?

В вопросе еще было больше растерянности, чем осознания. Сочувствуя, я пододвинул к ней шерри — не лучшее успокоительное, но хоть что-то, чтобы сгладить первый шок.

— Мне очень жаль.

Я вновь ожидал слез и не нашел их. Собственно, я не нашел вообще никакой реакции. Моя собеседница молчала, откинувшись на спинку кресла, и бездумно смотрела в одну точку.

— Леди Эвелин?

— Поговорите со мной, — хрипло попросила она. — О чем угодно, только не о…

Я понимал. Хотя и не мог ее утешить.

— Почему чеснок называют ванилью для бедняков? — озвучил я первый пришедший в голову вопрос.

Сам не знаю, почему это пришло в голову. Должно быть, вспомнился наш разговор с Эйзенхартом — здесь же, в том кафе, — во время которого я впервые услышал о деле, оказавшимся гораздо более опасным, чем мы оба думали.

Недоуменно моргнув, леди Эвелин внезапно расхохоталась, все тем же охрипшим, пугающим голосом. Но это была не истерика, а настоящий смех, пусть и вызванный в таких обстоятельствах.

— А вы умеете удивить, доктор, — через силу улыбнулась она, промокая выступившие слезы. — Не знаю. Так просто… говорят. Еще с давних времен, когда ваниль только начали поставлять из Страны облаков. Повара в богатых домах чего только не выдумывали с новыми специями, а обычный народ… у него был только лук да чеснок, — она замолчала и достала и сумочки сигареты. — Как она умерла? Передозировка?

Перехватив мой удивленный взгляд, она пояснила:

— А вы думали, из-за чего Поппи так прозвали? — я полагал, что из-за цвета волос, полыхающих, как красный мак. — После смерти отца ей выписали опиум в качестве снотворного. Она так и не сумела от него отказаться.

— Нет. Это были не наркотики, — хотя было интересно, что покажет токсикологический анализ. Если ее одурманили именно опиумом, знал ли убийца о ее пагубной привычке? — Ей перерезали вены.

— Кто мог такое сделать? — в ужасе спросила леди Эвелин.

— Не знаю.

Я надеялся, что Эйзенхарт сумеет — когда-нибудь в будущем — дать ответ на этот вопрос. А пока я был вынужден спросить:

— Мне очень жаль, но я должен узнать: между Амарантин и Александром Греем что-то было?

— Смотря что вы подразумеваете, — слабо улыбнулась она. — Поппи переспала практически со всеми своими знакомыми, но это никогда ничего не значило для нее.

— Никогда?

По моему опыту, какой бы длинной не была череда партнеров, кто-то всегда оставлял след в сердце.

— Нет. Не думаю, что у Поппи была какая-то трагическая история любви — вы ведь на это намекаете? Для этого она была слишком легкомысленна. Она просто любила получать удовольствие. Поэтому если между ней и Греем когда-то что-то и было, то они скорее были друзьями с определенными преимуществами, чем возлюбленными, — я был не уверен, что мог согласиться с этим утверждением. Когда Грей на том вечере заинтересовался леди Эвелин, я пристально следил за ними — и не я один. Во взгляде Амарантин, которым она провожала Грея на танцпол, не было банальной ревности, но что-то неуловимое, что-то, что я не мог вспомнить и понять… — И все же, я не думаю, что между ними что-то было, как вы выражаетесь.

— Почему же?

— Во-первых, — леди Эвелин снова была собранной и сосредоточенной, словно мы обсуждали не смерть ее подруги, а историю, произошедшую давно и не с нами, — Поппи знала его почти вечность. Грей приехал поступать в Гетценбургский университет, где и познакомился с Теобальдом, десять лет назад. Поппи тогда было одиннадцать. Едва ли романтичное начало отношений. Во-вторых, я сама видела, как она познакомила его с Роуз.

— Роуз?

У меня создалось впечатление, что Эйзенхарт преувеличил касательно моей личной жизни — если у кого-то она и была бурной, то у мистера Грея.

— Роуз Хоторн, его невеста. Не та, что бросила его, а предыдущая.

— А с ней что произошло?

— Это… — леди Эвелин нахмурилась, подбирая слова, — неприятная история.

Все они — Эвелин, Амарантин и Роуз — не просто дебютировали в одном сезоне, они вместе обучались перед выходом в свет у Кальтшнейнера, знаменитого гетценбургского владельца школы танцев и этикета, стояли одна за другой на танце дебютанток на Весеннем балу, открывающем сезон в Лемман-Кливе, вместе, единственные из герцогства, были представлены Ее Величеству Императрице. Обстоятельства сложились так, что три девушки, непохожие по характеру и вряд ли бы встретившиеся по своей воле, невольно сблизились за это время, и вынужденное знакомство даже переросло в дружбу.

— Мы с Роуз не были такими уж близкими подругами, для этого она была слишком… блеклой. Скучной. Такая, знаете ли, идеальная невеста и жена: чуть глуповатая, молчаливая и восхищающаяся своим мужчиной. Мне больше по душе была Поппи или Милфорд, сестра Роуз. Вот в ней чувствуется характер. Потому я даже не была знакома до недавнего времени с мистером Греем, хотя с Роуз мы виделись довольно часто. Как я уже говорила, их познакомила Поппи. Она как-то пригласила Роуз к себе, Тео был тогда дома, а где был Тео, там был и Грей. Теобальд был его пропуском в свет, поэтому Грей предпочитал с ним дружить как можно ближе. Так они и встретились впервые. Он произвел на нее впечатление своей манерой — и своим происхождением тоже: подумать только, настоящий принц, пусть и без маленькой формальности; она… она ему подходила. Поэтому Грей сделал ей предложение, а Роуз, не задумываясь, его приняла. Первое время она была вне себя от счастья, порхала с такой очаровательной улыбкой, что за нее нельзя было порадоваться. А вот потом начались проблемы. Вы уже, наверное, заметили, что мистер Грей не слишком разборчив, когда дело касается женщин, — я кивнул. — С Коринн Лакруа его связывали длительные отношения. Но это было нормально, она была содержанкой, и Роуз была готова закрыть на нее глаза. В конце концов, в свете не так уж много мужчин, которые не содержали бы хотя бы одну любовницу, — скривилась леди Эвелин. — Можно сказать, что почти и нет.