Юля Лемеш - Хранитель времени

• Название: Хранитель времени
• Автор: Юля Лемеш
• Жанр: Городская фантастика

Подлость, как и любовь, никогда не бывают одинаковыми, а тут еще странное пространство за таинственной дверью в квартире говнаря Вовы…

---

– Ты не понял. Буду я сидеть у окошка такая вся морщинистая и седая, и подумаю – на кой черт меня родили? Для чего? И стану вспоминать, чего я такого сделала за все прожитые годы? А список окажется коротким. Родилась, жила и помирать пора уже. Вот и все достижения. Получается, что меня ка бы не было вовсе. Прожить впустую – вот чего я боюсь.

Мне нужно было насторожиться, как только Вовины глаза начали наливаться кровью. До того он крайне внимательно слушал и зубы сжимал. Но я не обратила на это никакого внимания. Мало ли что с ним происходит? Может, он пукнуть хочет, да сдерживается изо всех сил.

– Ты хочешь сказать, что я прожил свою жизнь зря? – сухо спросил Вова.

– Я не про тебя говорила. Про себя.

– Нет, драгоценная моя, ты впрямую намекнула, что лучше бы я умер.

И покатилось – слово за слово с креном в обвинения и обиды. Пока Панк не спас ситуацию, высказав свое мнение.

– А че орать-то? Пошли бы да сделали бы что-то хорошее. Хотите, я дом подожгу, а вы меня спасете? Мне вообще фенилэтиламина в организме не хватает, а я страдаю и молчу. Вот помру – вам стыдно будет.

– Это что за херь такая – фени-блин-ламин? – подозрительно осведомился Вова.

Он был готов сорвать зло на ком угодно, но не мог выбрать подходящий объект. Панк вроде бы на этот раз вел себя примерно, а на меня наорать было непедагогично.

– Я щас все объясню. Организм сам собой вырабатывает фенилэтиламин, когда он есть – возникает чувство любви. Но вообще-то это вещество – наркотик. Представь только – отбираешь у народа по грамму этой хрени и все спокойны как слоны. А кто захотел влюбиться – даешь ему таблеточку и он уже поет серенады под чьим-то окном.

– То есть ты хочешь влюбиться, а кто-то свистнул твой фенилэтиламин? – оторопев, спросила я.

– А как же брак, который убивает любовь? – заинтересовался Вова.

– Так и есть – с годами к этой наркоте привыкание происходит. Но бог нас умно придумал. Как только возникает устойчивое привыкание и влюбленности настает каюк, начинают действовать эндорфины. Они нас делают счастливыми и довольными.

Вовин палец нацелился на Панка как дуло пистолета.

– И к чему ты все это мне рассказал?

– Да к тому, что мне никак не удается дотянуть до перехода из одного состояния в другое.

Мы замолчали. Будильник тикал, отсчитывая драгоценные минуты, ворковали голуби, напичканные фенилэтиламином по самые перья, а я подумала – как хорошо, что скандал утих и Вова на меня больше не злится. Лучше бы он на себя позлился, коли на то пошло – я за него подвиги совершать не стану. Живет как задумчивая тыква и не желает признавать своего овощизма. Приятного, незатратного, но бесцельного до одури. Хотя, в древности философы так и жили. Ни фига не делали – думали и рассуждали. Но они своими мыслями мир изменили, а Вова просто так сквозняки языком гоняет. Вон Панк о любви мечтает. А Вова как разряженная батарейка, был бы он аккумулятор – его можно было бы оживить.

– Мир? – сверкая глазами, спросил Панк. – Мир!

Чтоб не мозолить Вове глаза, я ушла побродить по квартире. Как и мне, она досталась Вове от предков, но явно другим путем. Мне иногда кажется, что они попросту померли. Причем единовременно и оптом. Про родителей он не говорил, но в обстановке берлоги ничего не менял. Хотя если быть внимательной – обстановка не допускала мыслей о деловитом отце и домовитой матери, скорее – о затхлой старушке, которая не терпела изменений в среде обитания.

Если вспомнить самое первое впечатление – мне тогда показалось, что я попала в антикварный магазин. Но впечатление развеялось, как только я до кухни добралась. Там все выглядело более чем печально. Это была самая неправильная кухня, которую мне доводилось видеть. Я не шучу. В Питере кухни предназначены не только для приготовления пищи. Они – особый мир, почти ритуальный. Но только не Вовина.

На полках теснились пустые стеклянные банки, в некоторых умирала манная крупа, вперемешку с жучками. Допотопный овальный холодильник трясся, как Титаник при виде айсберга, но в отличие от Титаника ни мяса, ни сокровищ в нем не наблюдалось. Клеенка на столе потеряла рисунок и напоминала изнанку холста старинной картины. Мне все время казалось, если приглядишься, то поймешь, что же там было нарисовано. Но пока ни разу не получилось.

– На твоей кухне разговаривать неохота. Дрянь, а не кухня. В ней души нет.

– Ой, какие мы нежные. Может, мне в сортире библиотеку еще организовать?

Не понимая, причем тут сортир, совмещенный с библиотекой, я обиделась.

– А разговаривать нужно и должно в гостиной, – примирительно уточнил Вова.

Ну как же! Пойди, пойми, где у него эта самая гостиная. Наверное, та комната, что побольше, в которой сам Вова заседает. Комнат у него всего две с половиной, большая и очень маленькая, и повсюду расставлены огромные шкафы, этажерки, тумбочки и скрипучие стулья. Полкомнаты – это помещение без окна. Точнее – окно там есть – его кто-то нарисовал красками. Довольно убедительно получилось. Белые рамы, просторные зеленые луга и синее небо, в котором парят пофигические носатые чайки. На двери нарисован корабль, летящий по волнам под крики все тех же чаек. Похоже, у художника была тенденция относительно этих хохочущих птиц.

Пыльный уют дополняли ковры, Вова величал их персидским наследием совка. Еще были какие-то странные штуки, о предназначении которые я могу только догадываться – останки аппаратуры для рок-группы. Мертвые напрочь. Но Вова все грозится их наладить и довести до ума, при этом обзывая шмурдяком. Иногда Панк подкрадывался к большому барабану и нажимал на какую-то скверную педаль, издавая звук падения дохлого голубя с крыши. Вова неизменно орал из «гостиной» – откажу от дома! Верхом наглости было треснуть палочкой по медным, но почерневшим от тоски, тарелкам. Тогда ураганоподобный Вова мог поймать и треснуть по черепу.

Ко всему прочему, у Вовы имелась достойная коллекция пластинок. С малознакомыми мне рок-группами. И он убьет любого, кто посмеет без разрешения дотронуться хоть до одного конверта. Я не шучу. А еще у Вовы были лишние коридоры, соединяющие все помещения в запутанный угловатый лабиринт. Пожалуй, у него жилого помещения было значительно меньше коридоров. В самом дальнем, тупиковом – дверь. Запертая на висячий амбарный замок. И мне очень хотелось посмотреть, что за ней скрывается.

– Там кладовка, – сердито огрызался Вова каждый раз, когда я приставала с расспросами.

– Врать стыдно, – а что я еще могла ему сказать?

Пыталась даже в замочную скважину подглядеть – да ничего не увидела, как ни старалась. Но мне упорно казалось, что внутри кто-то есть и этот кто-то знает о моем присутствии у порога. И его интерес ко мне не менее жадный. Но пока мы были равны – дверь открыть было невозможно.

Кроме пива и сигарет Вова нуждался только в одном. Временами ему был необходим новый слушатель. Пусть даже такой непросвещенный как я. Он часами мог говорить про гибель России, про высокую смертность и низкую рождаемость, хотя плевать хотел на то и другое. Говорил про экономику, которой тоже место на кладбище. И про тотальную социальную несправедливость. На самом деле его беспокоило что-то другое, я же видела – нет в нем азарта. Прикидывается ради споров, ругается, но не от души. Это становилось заметнее, если речь шла о классике рок-музыки. Тут он по-настоящему горел.

– Музыка – это майский день, – многозначительная пауза, восторженная дрожь в голосе, – Именины сердца.

Знаем мы откуда эти слова. Мы это дело в школе проходили. Но Вова не Манилов. До такой степени, что дальше некуда. Хотя – оба сидели и мечтали, но по-разному. Не удержавшись, я задала вопрос.

– А душами ты, случаем, не торгуешь?

Вова плотно сжал губы и нехорошо сощурил глаза. Ответа я так и не дождалась.

Панк решил скрасить напряженность перлом «Ты называешь меня говнюком. Да, я все время бухой», утверждая, что сам придумал. Врет. Я точно знаю. Это Шнур написал. Хотя, такие слова можно случайно подслушать чуть ли не в каждом дворе.

Примерно с дня нашего знакомства, Вова поэтапно изгнал из своего коридорного рая почти всех говнарей, оставив лишь Панка «для бодрости души».

– Еще бы. Иначе бы ты стал махровым мизантропом, одичал и разговаривать разучился, – Панк был и честен и прав.

Вова с ним не согласился и обвинил Панка в раболепном поклонении великому прошлому «классики рока». И они начали ссориться и даже матом ругались прямо при мне. Аргументы летали как пули во время перестрелки, пока не докатились до акций арт-группы Война.

Историю с мосто-членом все знают, как и про дворцовый переворот. Но эти говнари каким боком к подвигам Войны? А послушаешь – прямо сейчас оторвут свои вонючие задницы от табуреток и тоже вытворят что-то обалденное. Кишка у них тонка. Только и могут языком чесать, да пиво пить. Хотя, Панк он такой, он может вытворить все, что угодно. Если захочет и будет нужное настроение. Пока Вовины друзья были еще не выдворены, они меня немного стеснялись поначалу. А как привыкли, начали изучать как существо из другой реальности. И каждый норовил заняться моим перевоспитанием. Спиртного и сигарет не предлагали, понимая, что от Вовы можно здорово схлопотать за такие дела. Каждый решил, что мне просто непременно дать один универсальный совет на всю жизнь. Типа – опасайся людей с длинными носами. Шучу. Советы были более практичными и не менее бесполезными. Поскольку я не вела беспорядочного образа жизни, не собиралась портить расу браком с таджиком, не ела по ночам колбасу и помидоры, не гоняла на машине, не верила телевизору и газетам. По-моему я все перечислила. Из всего услышано я получила только одно наставление, которое мне хоть кода-то могло пригодиться – если не можешь дать сдачи – беги.